Затмить Земфиру

Зима, сухой, как вареная пшенка, снег. В детстве я жил в Хабаровске, и зимние забавы – единственное, что внятно, телесно помню. Телесно потому, что до сих пор при минусовой температуре (или мне с перепою мерещится?) покалывают отмороженные мочки ушей и кончики пальцев.

Всю зиму я ходил обмотанный по самые глаза очень теплой оренбургской паутинкой [25] , руки в толстенных варежках, а на ногах – купленные у соседа-лилипута Паши Цушкевича унты из камуса [26] . Но я круто обморозился на катке возле дома, гоняя, весь распахнутый, крючковатой клюшкой плетеный темно-красный мяч (хоккей с мячом – спорт number one в Хабаровске). Так раздухарился, что и не заметил поначалу. Пришел домой с лицом в белых пятнах, с бесчувственными пальцами. Мать заверещала и сунула мои руки-ноги в тазик с холодной водой. Будто кипятком ошпарили! Я зарыдал. Перестал выть только тогда, когда к нам заглянул Цушкевич. По-соседски утешил: мол, только что видел, как «скорая» забрала одного пьянчужку – вот у него обморожение так обморожение! Я поднял заплаканные глаза.

– Руки будто надутые резиновые перчатки. Кожа отделилась от мяса! – Цушкевич красочно изобразил это, сморщив детскую рожицу.

– Чего вы врете?

– Чтоб я сдох! «Береги руку, Сеня. Береги».

– Какой я вам Сеня?

Лилипут помялся, ничего не стал объяснять, подмигнул мне и ушел. Но я уже не хныкал.

Вообще Паша Цушкевич был у нас районной знаменитостью. Во-первых, во времена горбачевского «сухого закона» он обучил народ из средства для протирки стекол «Секунда» выпаривать алкогольную жидкость. По такой схеме: на 30-градусный мороз выставлялся стальной уголок, через пару минут на него выливали «Секунду». Все примеси тут же липли к ледяному железу, а незамерзающий технический спирт – основа «Секунды» – аккуратненько стекал по желобку в тару. Не каждый организм выдерживал этот адский напиток, но люди все равно были благодарны Цушкевичу.

Во-вторых, мало того что Паша был лилипутом – в молодости он работал в лилипутском цирке и вспоминал об этом периоде своей жизни чрезвычайно увлекательно. Ну словно Ираклий Андроников [27] по телику! Коронным номером Цушкевича была романтическая история о любви к Милене.

Однажды в цирке появилась Милена. Паша влюбился в нее сразу – красавица, длинноногая (по лилипутским, разумеется, меркам), веселого нрава. Интересно, что и остальные артисты встретили новенькую фокусницу тепло и сердечно, хотя, как в любом творческом коллективе, в их труппе процветали зависть, ревность, борьба за первенство. Но уж слишком неоспоримо было верховенство Милены в росте и внешности. Поэтому у Паши тут же появились соперники.

Пылкие, безоглядные, они посвящали фокуснице свои алгебраические сальто-мортале, с ее именем на устах залезали в пасть ко льву (одни детские ботиночки торчали), а дрессировщик Жора стал называть Миленой всех своих шестерых макак, и по вечерам те, обиженные, плакались в холку Ксиве – лошади, на спине которой вот уже много лет отрабатывали цирковые номера.

Но предпочтение новенькая отдала все же клоуну Цушкевичу. Понятно почему – он смешил ее ежеминутно. Их стали считать женихом и невестой. Казалось, это и есть настоящая любовь. (Почему никто не написал что-то вроде «Ромео и Джульетты» про лилипутов?) Любовь людей, в чем-то обделенных, чего-то лишенных, но обделенных и лишенных одинаково, в равной мере. Гуляя по ветхозаветному парку имени Клары Цеткин, они с упоением рисовали свое будущее – в розовых, малиновых, ярко-голубых тонах.

И вдруг разом все рухнуло.

Леонид Трухановский был директором и худруком их лилипутской труппы. Огромный, бородатый, неумеренно пьющий мужчина. «Нормальный», не лилипут, естественно. Был женат, и его жена, Елена Андреевна, работала в том же цирке бухгалтером.

Трухановский умел находить со своими подопечными общий язык. Не то что Карабас-Барабас. Он любил их (Елена Андреевна считала – баловал), сам придумывал большинство номеров, писал клоунские репризы (хотя Паша, с трудом разбирая иероглифы шефа, всегда мрачно бурчал под нос: «Ну да, ну да. Все мы гении, все умеем». «У нас управдом – друг человека»), рисовал эскизы костюмов. Его дом, к недовольству жены, был круглосуточно открыт для шебутной лилипутской компании. В отдельной комнате даже стояла трехъярусная кроватка для маленьких гостей, на тот случай, если кто-то заиграется и побоится возвращаться за полночь в общежитие цирка.

Так однажды у Трухановского осталась ночевать Милена с подругой. И тут наш добрый Карабас-Барабас ее по-своему разглядел. Влюбился, и она в него спустя некоторое время без памяти влюбилась. Порыву директора Паша мог найти объяснение – на экзотику старого бабника потянуло. Но она-то? С ней, с Миленой, что произошло? Ведь еще вчера рисовали общее будущее розовыми, малиновыми, ярко-голубыми красками!

Поначалу Цушкевич думал о самоубийстве. Даже размышлял над способами ухода: петля, прыжок из окна своей комнаты на втором этаже. Но потом решил, что все это будет только на руку и на смех «большим». Нет, он станет действовать по-другому. Он станет мстить – жестоко, коварно, страшно. И от его мести содрогнутся большие города и эти большие люди в больших домах.

Вскоре всей труппе предстояло отправиться на гастроли в Италию. Перед самым отъездом Трухановский развелся с женой и переехал со своей маленькой возлюбленной в арендованную квартиру. Елену Андреевну из цирка уволили – к всеобщей радости лилипутов.

В Риме бушевала весна. Пинии. Кактусы. Неописуемая светоносная красота. («Ох, красота-то какая! Лепота!» – паясничал Цушкевич.) И от нее у многих лилипутов просто голова закружилась. Поэтому в город выходили всей труппой, чуть ли не за ручку держась. А Рим был коварен, непредсказуем, переменчив. Как женщина. Только стояла парализующая жара, свистнул в ухо ветерок – и хлынул дождь. И как потускнели краски во время ливня! Серые, черные, ржавые тона. Спасаясь в ближайшей траттории, лилипуты попивали граппу, а Трухановский, обнимая Милену, шумно декламировал из Светония [28] :

— «Среди его любовниц были и царицы – например, мавританка Эвноя, жена Богуда: и ему и ей, по словам Назона, он делал многочисленные и богатые подарки. Но больше всех он любил Клеопатру...» – Тут Карабас-Барабас прервался и, не стесняясь лилипутов, впрочем уже и без того доведенных граппой до бесчувствия, взасос поцеловал Милену и продолжил: – «Больше всех он любил Клеопатру: с нею он и пировал не раз до рассвета, на ее корабле с богатыми покоями он готов был проплыть через весь Египет до самой Эфиопии, если бы войско не отказалось за ним следовать; наконец, он пригласил ее в Рим и отпустил с великими почестями и богатыми дарами, позволив ей даже назвать новорожденного сына его именем...»

Это было эффектно: дождевой карнавал за окнами траттории, еще не размытая в памяти светоносная красота Рима, наконец, Светоний. Милена трогательно смахнула слезу, и даже тупой вопрос дрессировщика Жоры не снизил эмоционального накала сцены. Повелитель макак спросил:

– Где это вы, Леонид Борисович, зазубрили? В школе, перед экзаменом?

Трухановский улыбнулся:

– Я раньше в драмтеатре служил. Мы ставили отрывки из «Жизни двенадцати цезарей». Я играл Гая Юлия.

Директор мельком взглянул на Цушкевича и тут же отвел глаза. Паша ослеплял ненавистью. Естественно, отрывок из Светония был выбран не случайно. Надгробная плита на его клоунскую башку. Богатые подарки, пиры до рассвета, поцелуи взасос, «...наконец, он пригласил ее в Рим». Но особенно возмутила Пашу фраза о том, что он (Цезарь типа) позволил «...назвать новорожденного сына его именем». Бестактный, бесчувственный чурбан! Ведь знает, гад, что дети для них, маленьких, – большая проблема.

Ненависть переполняла сердце Цушкевича, ему хотелось выдернуть короткий меч из рук чучела легионера, стоявшего в углу траттории, и пронзить им горло худрука. Но слишком много глаз вокруг, да и меч тяжеленный, не поднять. «Послушай, у вас несчастные случаи на стройке были? Будут», – только и пробормотал себе под нос.

И вскоре клоуну представилась возможность отомстить обидчику.

В Палермо, после завершения программы, к Леониду Борисовичу подошел солидный, до цвета маслин загорелый господин и вежливо предложил: «Хотите прилично заработать?» «Кто же не хочет?» – живо откликнулся директор. Труппу лилипутов за двойную цену приглашали выступить на тихом семейном вечере.

Утром их подвезли к старинному особняку. Швейцар в форменной тужурке с мандариновыми пуговицами провел циркачей во внутренний каменный дворик, где их уже с нетерпением ожидали: тюленьего вида дама с усиками, двое опрятных мальчиков лет 8 – 9, тот самый солидный загорелый господин в расстегнутой ярко-красной рубашке и с золотым амулетом на шее. Чуть поодаль, в беседке, размещались несколько крепких парней в безупречных черных костюмах.

Деньги Трухановскому выдали сразу – целый чемодан итальянских лир. И лилипуты отыграли представление на одном дыхании. А когда, отужинав, они засобирались в отель, гостеприимный хозяин вдруг заявил, что очень хотел, чтобы вся труппа некоторое время пожила в его особняке. Гориллы в безупречных костюмах дружелюбно потрепали Трухановского по плечу. Отказаться было невозможно.

Так циркачи попали в плен к одному из «крестных отцов» сицилийской мафии. Из высоких ворот резиденции в тот день выпустили на свободу только одного лилипута. Клоуна Пашу Цушкевича.

...Обычно в этом месте слушатели издавали удивленный вопль: «Почему?!» Паша, лукаво улыбаясь, поначалу отделывался цитатами: «Тот, кто нам мешает, тот нам поможет» и «Так выпьем за то, чтобы наши желания всегда совпадали с нашими возможностями!» Затем он и вправду выпивал. И наконец раскалывался по полной:

– Ведь это ж я коллег мафии сдал. Нашел их пахана, сделал такое ценное предложение. Абсолютно бескорыстно, между прочим. Если не считать, что меня взамен выпустили. У ихнего пахана слово железное!

Как развивались события дальше, как мафия использовала таланты и способности цирковых лилипутов, Цушкевич мог только предполагать. Возможно, с их помощью перевозили наркотики – маленьких артистов, жалеючи, не так тщательно обыскивали на таможне. Возможно, они вели слежку за какими-нибудь конкурентами, неугодными гангстерам политическими деятелями или слишком любознательными журналистами. Не исключено, что кого-то из лилипутов даже использовали для организации убийств или терактов – «маленькому» легче скрыться, замести следы, ввести полицию в заблуждение.

Из советских газет вернувшемуся на Родину Паше было достоверно известно одно. Бывший гражданин СССР, «добровольно» оставшийся за рубежом, Леонид Трухановский задолжал сицилийским мафиози огромные деньги. Несколько месяцев он скрывался от бандитов по всей Италии вместе со своей любовницей Миленой К. В Неаполе, в квартире на Виа Соляриа, их холодные трупы обнаружил сосед, привлеченный неприятным запахом, исходившим из жилища странной парочки. Были муниципальные похороны. О судьбе других лилипутов ничего неизвестно.

...Паша Цушкевич, конечно, круто заливал и нещадно приплетал для интриги и красного словца, но я до сих пор вспоминаю бывшего клоуна с благодарностью. Ведь именно он привил мне любовь к гайдаевским цитатам, да и вообще к комедиям Леонида Иовича.