Знаменщик и трубач

НА ПОРОГЕ МЕЧТЫ

трудах и заботах незаметно пролетел 1928 год. Начался 1929-й. Этот год для Грекова был особенный — приближался десятилетний юбилей Первой Конной, который Страна Советов готовилась широко отметить. Многие художники темами для своих картин избрали боевые походы первоконников.

К юбилею готовился и Греков.

— Я предполагаю изобразить захват Ростова, — делился он планами с начальником Музея Красной Армии Трофимовым. — Эта операция не только важнейшая. В ней с наибольшей полнотой проявилась главная черта Первой Конной — ее ошеломляющая стремительность, приводившая противника в замешательство.

Трофимов согласно кивнул. Спросил про размеры картины.

— Четыре метра в высоту, восемь в длину.

— Таких больших полотен мы еще никому не заказывали, — забеспокоился начальник музея.

— Это будет не произведение станковой живописи, а диорама на манер Рубо. — И, видя, что Трофимов еще колеблется, художник пустил в ход свой последний аргумент: — Подвиги Первой Конной столь велики, что сами диктуют подобные размеры холста!..

Для работы над диорамой «Взятие Ростова» Греков намеревался привлечь сотоварищей по батальной мастерской Авилова и Добрынина. Но оба они были связаны спешными заказами. Тогда скрепя сердце он обратился за помощью к баталистам младшего поколения, кончившим мастерскую при Самокише, — Савицкому и Покаржевскому.

Георгий Константинович Савицкий, сын известного художника-передвижника, был автором крупных полотен на историко-революционные темы.

О Петре Дмитриевиче Покаржевском, друге Савицкого, Греков слышал, что он в 1915 году в составе группы учеников батальной мастерской выезжал на фронт, да на выставке, посвященной пятилетию Красной Армии, видел его небольшую картину «Дозор». Неплохую.

Беседа будущих соавторов состоялась в тихом Лаврушинском переулке, в доме, построенном по завещанию Третьякова для вдов и сирот русских художников. Здесь много лет назад после смерти главы семьи и обосновались Савицкие.

При встрече были определены общие принципы совместной работы, доля участия в ней каждого художника. На себя Греков взял разработку предварительных эскизов.

Антонина Леонидовна уже давно не видела мужа таким озабоченным, как в первые дни после его возвращения из Москвы. Долгие часы он проводил в мастерской, что-то рисовал, стирал, комкал бумагу, задумывался и снова покрывал поверхность листа быстрыми штрихами. Она догадывалась, что вызревает замысел новой картины, но расспрашивать не решалась. Придет время — сам скажет.

— Ну вот и все! — однажды донеслось облегченно от стола. — Тоня, взгляни!

Карандашный рисунок, намеченный твердыми, упругими линиями, изображал железнодорожную станцию: на путях застыли товарные и пассажирские составы, между вагонами мечутся с узлами и чемоданами люди. Несколько офицеров пытаются отстреливаться. На вершине бугра среди неказистых домишек взметнула клинки налетающая конница…

— Узнаешь? Эти пути и вагоны — железнодорожная станция Ростов-Главный, высокий холм — рабочий поселок Темерник!

И после некоторой паузы добавил торжествующе:

— Так что сбывается моя давнишняя мечта!

— Какая? — вскинула глаза Антонина Леонидовна.

— Вспомни-ка 1908 год, то время, когда я, Авилов, Добрынин и Безродный работали в Севастополе на панораме Рубо, а ты завернула с Кавказа в Крым, чтобы нас навестить?!

Антонина Леонидовна глубоко вздохнула: разве она могла забыть ту счастливую пору, когда оба они были молоды, полны сил и надежд!

— …В Севастополе тогда стояла не по-осеннему жаркая погода. Я вошла в темное помещение панорамы, смотрю — все в сборе, а тебя нет. У меня так сердце и упало. Потом глянула наверх, а ты под самым потолком стоишь не то на лесах, не то на перевозной тележке и малюешь небесный свод!

— Правильно. Ну и что было дальше?

Малеева улыбнулась своим воспоминаниям:

— Я спросила: «Ты чего так высоко забрался?» А ты по своему обыкновению отшутился, мол, набираюсь высоких мыслей.

— Теперь я могу сказать, о чем я тогда думал. О том времени, когда, подобно Рубо, примусь за свою панораму. И вот оно наступило!

— Тебе заказали панораму?

В ответ донеслось смущенное покашливание.

— Вообще-то Музей Красной Армии вел со мной переговоры о диораме. Но ведь диорама — это треть или даже половина панорамы!..

Весной 1929 года с предварительными набросками диорамы «Взятие Ростова» Греков выехал в Москву. Всю дорогу его тревожила мысль, как Савицкий и Покаржевский отнесутся к разработанной им композиции. Однако ничего доказывать не пришлось: замысел они одобрили. Тогда же совместно был сделан эскиз в цвете.

Немедленно приступить к созданию диорамы помешали непредвиденные обстоятельства. Сначала Грекову пришлось срочно выехать в Сальские степи в совхоз «Гигант» для сбора материала к диораме на тему коллективизации, а затем в Сталинград, так как встал вопрос о создании диорамы «Оборона Царицына». Оба замысла остались неосуществленными, но отняли немало времени и сил.

Впрочем, вздыхать да жаловаться было некогда — подпирали сроки сдачи диорамы «Взятие Ростова». До юбилейных торжеств Первой Конной оставалось совсем немного времени. Полный нетерпеливого желания поскорее приступить к работе, художник в конце лета появился в Москве. Здесь его ожидал удар — Савицкий и Покаржевский в самый последний момент отказались от участия в работе.

Приниматься за диораму в одиночку было безумием. По своей сути панорамное искусство — жанр, требующий коллективного творчества. Он заметался по Москве в поисках помощников. Однако все хлопоты были впустую — диорама отпугивала художников. Вернувшись в гостиничный номер, художник до утра не мог заснуть, не зная, на что решиться и что предпринять. Утром он принял решение… Едва только открылась почта, отбил срочную телеграмму в Новочеркасск, которой вызвал в Москву двух своих самых способных студийцев: учителя Сергея Королькова и еще школьника Толю Зеленского.

— Будет ли толк от этого мальчика? — засомневался начальник музея в разумности этого шага.

— Толя Зеленский — талант, — встал на защиту своего питомца Греков. — Дайте только время, и он заявит о себе.

Жизнь, однако, распорядилась по-своему: через несколько лет Зеленский погиб на этюдах в горах Памира.

Работа над диорамой «Взятие Ростова» развернулась в Центральном Доме Красной Армии, в старинном здании, где до революции помещался институт благородных девиц. В нем художникам предоставили просторный сводчатый зал.

С помощью Королькова и Зеленского был натянут огромный холст. На него с эскиза в натуральную величину перевели рисунок. Проложили общий тон. Молодым художникам Греков поручил роспись отдельных частей, сам следил за правильностью живописи, составлял краску и подавал ее в ведрах на стремянки.

Особенно много хлопот доставило «небо» — оно упорно сохраняло блеск. Виной тому была краска. Немало пришлось помучиться, прежде чем нашелся состав, придававший поверхности матовость.

Закончив живопись, перешли к натурному плану. На Белорусском вокзале Греков раздобыл несколько стенок и дверей от старых, отслуживших свой срок теплушек, а также рельсы и шпалы. На извозчике-ломовике доставил их в Дом Красной Армии. Из привезенных стенок и дверей в левой части натурного плана диорамы собрали настоящую теплушку. На полу ее разбросали солому, предметы солдатского обихода: винтовки, скатки, котелки. В правой части соорудили пакгауз. А в центре перед живописным полотном положили рельсы, обозначившие железнодорожные пути.

Начальник музея Трофимов долго и придирчиво осматривал диораму, безуспешно стараясь определить место, где настоящие рельсы смыкаются с рисованными.

— Мастерская работа! — признался он под конец.

Более строг к своему труду был сам Греков. Художника не устраивал вид рисованных теплушек.

На следующий день он вновь отправился на Белорусский вокзал. Пристроившись с этюдником возле пакгаузов, до темноты пробыл на торговом дворе, увлеченный спорой работой грузчиков, деловой суетой, царившей вокруг.

За напряженной работой — трудовой день художников длился с девяти часов утра до одиннадцати вечера — незаметно пролетели сентябрь, октябрь.

В последний день октября в Центральный Дом Красной Армии пожаловала ответственная комиссия из художников-ахровцев.

— Темновата живопись! — бросили ему набивший оскомину упрек.

Греков был готов к подобного рода нападкам.

— Ярче никак нельзя, — живо возразил он. — Первоконники ворвались в Ростов уже на исходе дня, в одиннадцатом часу.

Тогда последовало другое, не менее «ценное» замечание.

— Чтобы показать ожесточенность схватки, положите на рельсы несколько трупов!

Он только передернул плечом.

— В том-то и дело, что никакой схватки не было. Конармейцы застали белых врасплох. — И добавил: — В своих работах я всегда исхожу из исторической правды.

Сошлись на том, что художник увеличит число коп-ников на Темериикском холме и нарисует красный штандарт у них над головами…

Главный экзамен происходил несколькими днями позже, когда прибыла государственная комиссия во главе с Буденным.

— Ну, Ока Иванович, — лукаво глянул Буденный на своего соратника по Первой Конной, Городовикова, — тебе оценивать, ведь твоя дивизия первой ворвалась в Ростов!

Городовиков не спешил с ответом. Его по-калмыцки раскосые глаза остро впились в картину.

— А ведь это же Ростовский вокзал! — простодушно изумился он. — Вон там, выше, Садовая… Когда мои эскадроны растеклись по пей, по тротуарам бегали мальчишки с экстренными выпусками. Помню, прямо под копыта моей лошади сунулся газетчик, выкрикивая последние новости: «Красные далеко, граждане Ростова могут спать спокойно!..»

— Стало быть, диораму одобряешь? — перебил его Буденный.

— А как же!.. Все так оно и было!..

Большей похвалы художник и не желал.

Для публичного обозрения диорама «Взятие Ростова» открылась в ноябре 1929 года. Слух о диковинке мигом облетел Москву — в Центральный Дом Красной Армии потянулись люди.

Желающих взглянуть на первую советскую диораму было предостаточно, так что «хвост» далеко вытягивался по заснеженному скверу. Очередь подвигалась медленно — уж очень неохотно зрители отрывались от захватывающего зрелища. Порой она и вовсе застывала — это участники боев за Ростов горячо обсуждали увиденное.

— Как точно все схвачено! — восхищались они и удивленно спрашивали друг друга: — Кто же этот художник, что так правдиво и верно изобразил события? Не иначе наш брат, конармеец — кто же еще все это мог видеть!

— У нас в эскадроне служил Греков, отчаянный был рубака! — раздавался голос. — Может, он?..

Художник воодушевился. Раз первоконники признали его своим, то, значит, картина удалась.

Буквально до слез Грекова растрогал подарок, врученный ему в те дни, — золотые часы с выгравированной на крышке дарственной надписью:

С этими часами художник никогда не расставался. Они служили для него вещественным доказательством правильности избранного пути.

Напряженная работа над диорамой, сомнения и волнения последнего времени отразились на здоровье — устало сердце художника. Однажды он почувствовал сильнейшую боль в левой стороне груди.

— Стенокардия, — определил врач. — Следствие сильного переутомления. Вам нужно хорошенько отдохнуть на природе. Поезжайте в свой Новочеркасск, погуляйте по степи, подышите свежим воздухом…

— А как же живопись?

— С ней придется подождать.

Живописью Греков не мог не заниматься. Всего несколько дней он вытерпел безделье, а затем взялся за кисти и сделал серию чудесных охотничьих картинок. О жестоком приступе стенокардии он даже не вспоминал, как не догадывался и о том, что следующий приступ окажется для него роковым…

Почти два года диорама демонстрировалась в Москве. Было принято решение перевезти картину в Ростов, поближе к месту событий, и разместить в местном Доме Красной Армии. Установкой диорамы занимался сам Греков. Им была подновлена живопись, заново обустроен натурный план.

В 1941 году, когда фашистские войска стали приближаться к Ростову, живописный холст диорамы скатали в рулон и вывезли из города, подальше от места боев. В Пятигорске эшелон попал под ожесточенную бомбежку. Под осколками бомб и пулями полегло немало раненых и беженцев. В пламени вспыхнувшего на станции пожара погибло и творение Грекова.

До наших дней дошел только эскиз диорамы. Естественно, он дает о ней лишь отдаленное представление. Однако такова сила подлинного произведения искусства, что даже после своей гибели оно не позволяет забыть о себе.