Знаменщик и трубач

ПОД СЕНЬЮ ДОРИЧЕСКИХ КОЛОНН

сенью 1903 года Греков приехал в Петербург.

С высокого империала конки, медленно двигавшейся по нарядному и оживленному Невскому проспекту, он жадно рассматривал город. По обе стороны широкой улицы тянулись здания с обильной лепниной и зеркальными витринами. Проносились щегольские коляски, пролетки. На тротуарах густо двигались люди. Чиновники. Офицеры. Лицеисты в треуголках и при шпагах. При виде величественной колоннады Казанского собора спазма волнения сдавила ему горло, на глаза навернулись слезы восторга…

Возле Дворцовой площади юноша покинул удобный империал. Конка покатилась дальше, а он поспешил к Неве. На другом берегу ее, охраняемое сфинксами, высилось здание, хорошо знакомое ему по фотографиям, о котором столько говорилось и мечталось в Одессе. То была Академия художеств.

Здание академии, воздвигнутое в середине XVIII века зодчими Кокориновыми и Деламотом, мыслилось его создателями как храм искусства, где все должно напоминать о великих творениях прошлого. Сводчатый вестибюль со строгими дорическими колоннами воскрешал эпоху античности; богато украшенный скульптурами и изящными балюстрадами верхний вестибюль, копирующий римский дворик, — искусство древней Италии; залы с копиями фресок великих мастеров — эпоху Возрождения. Даже круглый академический двор таил намек — его диаметр равнялся диаметру купола собора св. Петра в Риме, вызванного к жизни гением Микеланджело и Браманте.

Не без душевной робости молодой художник отворил тяжелую дубовую дверь и вступил в гулкий вестибюль — ротонду. В глубине помещения виднелись торжественные беломраморные лестницы. Сердце дрогнуло при мыс ли, что по ним поднимались самые блистательные таланты русского искусства: великий Карл Брюллов, прогремевший на всю Европу своей картиной «Последний день Помпеи», создатель знаменитой колоннады Казанского собора Воронихин, расписавший своды Исаакия Басин…

В канцелярии юноше объяснили, что он лишь формально считается учеником Высшего художественного училища. На самом же деле зачисление состоится позднее, в декабре, после просмотра контрольных работ по рисунку, живописи и композиции. Ученики, полнившие первые разряды по этим дисциплинам, будут переведены в мастерские профессоров руководителей, а остальные продолжат занятия в головном классе, пока не наберут необходимой суммы баллов.

Из училища Греков поспешил на Малый проспект, где жили многие «одесситы». Бродского он нашел в небольшой комнатке, оклеенной светлыми обоями в мелкий цветочек. Все ее убранство составляли простой платяной шкаф, стол, две железные кровати.

— Это твоя, — указал Исаак на кровать подле окна и тоном, не терпящим возражений, продолжал: — Будем жить вместе. Так и удобнее и дешевле. А то, что комната под самой крышей, так это даже хорошо — больше света, работаешь почти как на пленэре…

Греков потянулся к мольберту, на котором стоял крохотный холстик. Пейзаж изображал парк со старыми липами. На глянцевитой поверхности лужи плавали желтые листья.

— Хороший этюд, — похвалил он.

— Это не этюд, а картина. Теперь большие полотна никому не нужны. «Московский дворик» Поленова и «Зеленый шум» Рылова — вещи совсем небольшие, а сколько в них нового!

Рассуждал Бродский о живописи вольно, имена знаменитых художников произносил запросто, будто сталкивался с ними каждый день. Впрочем, так оно и было. За последний год Исаак сделал большие успехи. Головной класс он буквально «пролетел». Получив первые разряды по всем трем дисциплинам, был принят в репинскую мастерскую. Стал бывать в доме у Ильи Ефимовича.

— Ты должен поскорее отрешиться от своих прежних провинциальных взглядов на искусство, — наставлял он друга. — В Петербурге есть чему поучиться. Это тебе не Одесса. Тут столько выставок, что глаза разбегаются: и академические, и передвижные, и Общество акварелистов, и «Мир искусства»…

Греков слушал бойкую речь товарища и невольно завидовал ему: обогнал на целый год.

— «Гвоздем» нынешнего сезона будет, конечно, картина Репина «Торжественное заседание Государственного Совета», — продолжал Бродский. — Илья Ефимович работает над ней уже более двух лет. Эта вещь обещает превзойти все ранее им сделанное!

В те дни о репинской картине говорили все в Петербурге, и, естественно, больше всего в Академии художеств. Ученики стремились хотя бы одним глазком взглянуть на рождающийся шедевр. Но в мастерскую, где Репин работал со своими помощниками Кустодиевым и Куликовым, никого не пускали.

Острое любопытство, вызванное завесой таинственности, окутывающей картины, несколько притупилось, когда начались занятия. Появились новые интересы и заботы. Поскольку первая лекция читалась в восемь, то приходилось подниматься затемно. Сначала шли теоретические дисциплины. В одиннадцатом часу, как только светлело, переключались на живопись. После обеда занимались рисунком и композицией.

В головном классе преподавали малоизвестные, но опытные художники-профессора: Творожников, Ционглинский, Залеман, Мясоедов.

Творожников слыл чудаком. Разбирая рисунок ученика, он изрекал замысловатые афоризмы. Ционглинский почитался импрессионистом. Он любил яркие, чистые краски, ратовал за работу на пленэре. Скульптор Залеман приучал к строгому, точному рисунку, выявлявшему все особенности натуры.

Из педагогов Греков более других выделял Петра Евгеньевича Мясоедова, отличавшегося спокойствием и благожелательностью. Ученик Репина, автор известной картины «Сожжение протопопа Аввакума», Мясоедов с вниманием относился к ученикам, умел направить работу в нужное русло, сделать ценное замечание, а то и внести в этюд поправку.

В первые месяцы пребывания в училище дела у Грекова шли неважно. Правда, его эскизы хвалили, но по рисунку и живописи оценки не поднимались выше третьего разряда. Для зачисления в академию этого оказалось достаточно, но о переводе в мастерскую приходилось только мечтать.

— Больше ходите в Эрмитаж, — советовал ему Мясоедов, искренне переживавший неудачи своего подопечного. — Присматривайтесь к работам великих мастеров, изучайте их стиль. По слепо им не подражайте. Помните: каждый художник должен идти своим путем. Прав Павел Петрович Чистяков, когда говорит: «Справку бери у мастера, а делай по-своему!»

Знаменитого профессора Чистякова знала вся академия. Иногда из любопытства он заглядывал и в головной класс. Невысокого роста, с язвительной улыбкой на тонких губах, крючковатым носом, он напоминал мудрого сатира. Мудрыми были и его изречения, которыми он так и сыпал:

— Простота не дается просто! Вполсилы в искусстве не поднять!

Последняя фраза поразила Грекова своим глубоким смыслом. Вполсилы, щадя себя, действительно немного создашь.

В январе 1904 года всю академию взбудоражил слух о том, что в Мариинском дворце выставлена репинская картина «Торжественное заседание Государственного Совета». Принесший эту весть Бродский торопил друга:

— Нельзя медлить, — через четыре дня доступ к ней будет закрыт!

В Мариинском дворце перед огромным полотном колыхалось море голов. Восхищаясь мастерством великого учителя, Бродский то и дело толкал своего спутника в бок.

— Обрати внимание, сколько персонажей — почти около ста! Чудо, чудо! — вздыхал потрясенно Бродский. — Ах, какой бы урон понесло искусство, если бы Илья Ефимович не создал этот шедевр! А ведь он хотел отказаться от работы, поскольку не терпит официальных наказов!

Раздавались и другие голоса. Кое-кто упрекнул великого художника за пресмыкательство перед царским двором, за измену идеалам передвижничества.

— После «Ивана Грозного» и «Не ждали», сильных своей социальной заостренностью, эта картина воспринимается как предательство! — кипела негодованием часть публики.

— Да, он взял заказ, но ни в чем не поступился художнической совестью, — горячо защищал художника Стасов. — Он смело показал чванство и тупость правителей России!..

Горячие споры о картине «Торжественное заседание Государственного Совета» утихли лишь тогда, когда вспыхнула русско-японская война. Все ждали побед, а приходили сообщения о поражениях. Много разговоров вызвало известие о гибели художника-баталиста Верещагина при взрыве броненосца «Петропавловск».

Орудийная канонада, гремевшая на полях Маньчжурии, не повлияла на жизнь столицы. В Академии художеств все так же шли занятия. Вечера Греков проводил в библиотеке, где имелась отличная подборка книг по искусству. В воскресные дни молодой художник спешил к Горелову, учившемуся вместе с Бродским в репинской мастерской.

На рисовальных вечерах у Горелова собиралось много пароду. Писали обнаженную натуру. Сам хозяин, по-крестьянски кряжистый, малоулыбчивый, увлекался композицией на исторические темы. Его эскизы высоко ставил Репин.

Уже за полночь, когда рука уставала держать карандаш, начинали петь песни. Как правило, заводил Греков своим мягким баритоном:

Колебля густую завесу табачного дыма, молодые голоса подхватывали:

Сначала Греков получил первый разряд по эскизу. Потом выправились этюды. Для желанного перехода в мастерскую оставалось сделать совсем немного — получить первый разряд по рисунку у Залемана. Но тут планы молодого художника нарушили грозные события.

Военный конфликт на Дальнем Востоке, должный, по мысли вершителей судеб России, окончиться блистательной победой, принес неожиданные поражения армии и флота. Пала крепость Порт-Артур. В водах Желтого моря погибли лучшие броненосцы. Эхо неудачного сражения под Мукденом отозвалось в самых глухих углах страны. Быстро нарастало недовольство, грозившее вылиться в революцию. И тогда царизм решил упредить события — показать всем недовольным свою твердую руку. Готовилось Кровавое воскресенье.

9 января 1905 года Греков поднялся, как всегда, рано. По воскресным дням занятий в Академии художеств не было, но ученикам позволяли работать в классах. Не дожидаясь, пока встанет Бродский, накануне засидевшийся за мольбертом, вышел на улицу.

Подмораживало. Сыпался мелкий снежок. Впереди возле рабочего клуба чернела толпа. На Большом проспекте встретил Колесникова, тот торопливо сообщил:

— Вчера в круглом академическом дворе расположился уланский полк. Совет старост потребовал, чтобы уланы удалились. Те отъехали, но недалеко. Неспроста все это. Ей-ей, что-то затевается!..

Главные события в тот день разворачивались возле Зимнего дворца. Здесь царские войска, выстроившиеся шеренгами по периметру площади, встретили мирную демонстрацию рабочих ружейными залпами. Известие о зверском преступлении всколыхнуло весь трудовой Петербург. Забастовали заводы. На улицы города вышел пролетариат.

После событий на Дворцовой площади занятия в Академии художеств почти прекратились. Президент Академии художеств вынес постановление закрыть Высшее художественное училище, а учеников распустить на бессрочные каникулы.