438 дней в море. Удивительная история о победе человека над стихией

* * *

К этому моменту Альваренга, передвигаясь со средней скоростью 1 миля в час, проплыл уже 5000 миль — расстояние от Рио-де-Жанейро до Парижа. Если бы рядом с лодкой полз ребенок, он бы давно оставил сальвадорца позади. Исследователи из поисково-спасательного отдела службы Береговой охраны США и эксперты Университета Гавайев реконструировали маршрут дрейфа Альваренги при помощи модели его лодки, симуляции океанских течений и известной скорости ветра. В течение первых восьми месяцев он, скорее всего, придерживался западного направления с небольшими отклонениями, но в июле 2013 года его движение стало хаотичным. Лодка плыла то на север, то на восток, то на запад, то на юг. Альваренга двигался зигзагами в разных направлениях, как будто шел по маршруту, проложенному ребенком, нарисовавшим на карте ломаную линию, по очертаниям похожую на звезду. Просто рыбак попал в большой круговой поток, известный под названием «океанский вихрь». К счастью, вокруг был живописный ландшафт, изобилующий морскими животными и предлагающий новые источники пищи.

«Одно из правил, которого придерживаются коммерческие рыболовецкие суда, выходящие на лов в открытый океан, — они следуют по ходу движения океанского вихря. Рыбаки не гадают, где будет рыба, а отмечают места на карте, где она скоро окажется, — говорит рыболов-спортсмен Джоди Брайт. — Если вы посмотрите на карту дрейфа, практически совпадающую с картой течений, то увидите на ней множество вихрей и тому подобных явлений. Именно здесь рыба собирается в большом количестве. Дело в том, что в этих воронках и водоворотах концентрируются самые разнообразные организмы. Так что одни находят других. Коммерческие суда отслеживают их перемещения при помощи спутников и современных технологий. Они видят, где будет формироваться океанский вихрь, и иногда приходят на место быстрее рыбы. Получается, они оказываются в нужном месте в нужное время. В этом вся суть коммерческого рыболовства сегодня».

Пока Альваренга бесцельно кружил по морю, отдавшись целиком на милость ветров и течений, его постоянно преследовал страх перед океанскими глубинами. Ведь там, на недосягаемой глубине, в бездне темных вод таились гигантские чудовища, поднимавшиеся на поверхность ночью. Морские чудища существуют. В том Альваренга убедился сам. Ведь он постоянно слышал звуки, которые они издавали во тьме: рев, плеск, стоны, утробное хрюканье и вой. Он следил за полосами света, похожими на подводные ракеты. «Ночью в воде начинают светиться и фосфоресцировать разные организмы. Так что если поблизости оказываются дельфины, они выглядят как торпеды», — объясняет ученый, исследователь проблем окружающей среды Айвен Макфадаен, описывая биолюминесцентные бактерии, которые создают хвост света за движущимися объектами. Альваренгу не могло не восхищать, когда во мраке ночи кильватер его лодки начинал светиться, что выглядело так, будто в бесконечных просторах океана нарисована тропа, и тогда он представлял, что это его дорога домой. Однако ж сальвадорец был довольно напуган звуками огромных невидимых чудовищ — возможно, китов, — выбиравшихся на поверхность из глубин. Их невидимые плесканья звучали зловеще: это были существа, прячущиеся на тысячеметровой глубине прямо под его лодкой.

Исследователи XVI века населяли открытый океан таким великим множеством монстров и гадов, что уже в 1545 году норвежские ученые издали иллюстрированный каталог морских чудовищ, где змеи и рогатые рыбы с аппетитом поедали корабли всех размеров. На одной иллюстрации пятиметровый омар держит моряка клешней и готовится сожрать его. Рядом зелено-оранжевый зверь, похожий на дикого кабана с острыми клыками, поднимается из глубин, исторгая из обеих ноздрей фонтаны воды, напоминающие струи пара от паровоза, в то время как гигантский кальмар с кошачьими усами рыскает по поверхности.

Впрочем, не все истории являются баснями и россказнями. Кожистые черепахи, курсирующие через Тихий океан, достигают веса в 1300 кг, а длина их передних плавников простирается до 2,5 м. У гигантского кальмара, пойманного в Тихом океане, диаметр глаз был 40 см. Большинство этих животных поднимается на поверхность ночью и устраивает настоящий концерт — какофонию из стонов, всплесков и, как говорит Альваренга, пронзительных взвизгов.

Одежда Альваренги превратилась в лохмотья. Солнце, соленая вода и ветер поистрепали его шорты, а футболка выглядела как половая тряпка. Одна только толстовка с черепом и перекрещенными костями, снятая с мертвого Кордобы, защищала его тело от солнца. Ниже пояса он был гол, если не считать истрепанных трусов, да на одной ноге красовался кроссовок, выловленный из моря. Спутанные и всклокоченные рыжеватые волосы падали на лицо, и их приходилось закалывать шпильками из рыбьих костей. До середины груди спускалась густая борода, курчавящаяся у подбородка и полностью скрывающая рот. Кончик носа был обожжен солнцем. На пальцах виднелись многочисленные следы укусов рыб-спинорогов, которые также частенько выхватывали куски плоти из ладоней. Предплечья рыбака были покрыты коростами — наглядное доказательство непростой охоты на птиц с острыми клювами. НЕСМОТРЯ НА НЕПРЕКРАЩАЮЩИЕСЯ СТРАДАНИЯ, КОТОРЫМИ БЫЛА НАПОЛНЕНА ЕГО КАЖДОДНЕВНАЯ ЖИЗНЬ, ВЫЖИВАНИЕ БОЛЬШЕ НЕ БЫЛО ЦЕЛЬЮ РЫБАКА. ОНО ПРЕВРАТИЛОСЬ В ОБРАЗ ЖИЗНИ.

Альваренга прошел через страх, отчаяние и ужас, чтобы обрести в душе мир и покой, приносящие смирение и сострадание. Примерно то же самое испытывал и Джейсон Льюис, пересекая Тихий океан: сначала страдание, а потом гармонию и душевное спокойствие. «Испытывать сострадание ко всему на свете оказалось легче в море, чем на суше, — написал Льюис в своем дневнике. — В конце концов паника замещается теплым, уютным чувством, и создается впечатление, будто ты вернулся опять в материнское лоно».

* * *

Теперь все рефлексы Альваренги, все его тело были заточены на охоту. Он мог в штиль различить рыбу-парусника, выпрыгнувшую из воды в десятках метров от лодки. Его ощущения обострились, и он мог на вкус распознать черепашьи сердце и почки, печень спинорогов и акульи мозги. Его способы рыбной ловли были налажены и отработаны. Каждое утро рыбак вытягивал все более обтрепывающуюся леску и осматривал ловушки из канистр. Когда Альваренга находил рыбку, что случалось три-четыре раза в неделю, он был рад поиграть в шеф-повара. Сальвадорец тратил долгие часы, нарезая мясо, высушивая его на солнце и складывая завяленное филе в закрома.

Готовя обед, Альваренга жевал съедобные органы и слизывал капли свежей крови. Он крошил мозги, глаза, кишки и cкладывал это севиче в пустую бутылку из-под чистящего средства. Высушенные птичьи лапки были хорошей закуской, которую он хранил в кофре, где спал. Охота и приготовление пищи теперь занимали около пяти часов в сутки, что было значительным достижением по сравнению с началом путешествия, когда за весь день можно было вообще ничего не добыть. Зеленая бахрома плесени росла под скамейками. Дно лодки усеивали птичьи кости, перья, осколки черепашьих панцирей. Обломками птичьих клювов Альваренга чесал себе спину и пытался использовать их как музыкальные инструменты, выстукивая разные ритмы о скамью лодки.

Благодаря океанским вихрям экосистема под дном его лодки кипела жизнью. Целая пищевая цепочка создавалась и ширилась под сенью его судна. Находясь на вершине пищевой пирамиды, Альваренга чувствовал себя королем маленького государства, хотя он сам был вынужден признать, что то была империя, где не наблюдалось постоянства в ролях охотников и жертв.

Альваренга бросал в воду перья, отслеживая скорость и ход течения. Смотрел, как они дрейфуют по поверхности. В нетерпении он начинал говорить с океаном.

— Я хочу спросить тебя… Ты меня вынесешь на берег или так и оставишь плавать в море? — допытывался он.

— Вынесу на берег. Только не сейчас, а через несколько дней. Не беспокойся, — воображал он ответ океана.

— А может быть, устроишь все завтра? Дай мне сигнал, чтобы я понял, что ты не обманываешь меня, — умолял Альваренга.

— Я живой, — отвечал океан. — И я не вру. Я говорю правду.

— Докажи мне, что ты не врешь, — приказывал Альваренга. — Дай мне сигнал, чтобы я поверил твоим словам.

— ОЧЕНЬ СКОРО ТЫ ПОЛУЧИШЬ СИГНАЛ. ИДЕАЛЬНЫЙ СИГНАЛ, — ОТВЕЧАЛ ОКЕАН. ЭТО БЫЛ УДОВЛЕТВОРИТЕЛЬНЫЙ ОТВЕТ, ПОЗВОЛЯВШИЙ РЫБАКУ РАССЛАБИТЬСЯ.

Частые, но непродолжительные ливни, а иногда и двухдневные шторма обрушивались на лодку, и тогда Альваренга промокал до нитки. Он разделил запасы воды на три части. Всего у него имелось около шестидесяти полулитровых пластиковых бутылок, двадцатилитровое ведро и наполовину заполненная двухсотлитровая бочка. Он прикидывал, что с такими резервами сможет провести без дождя несколько недель.

Кофр для рыбы, служивший рыбаку укрытием, был водонепроницаем и цел. Края у него потрескались, но крыша не протекала. Стенки были прочными и надежно защищали от ветра и дождя. Альваренга подумывал о том, чтобы начать нацарапывать сообщения или отсчитывать полнолуния на стенах своего домика, но и то и другое для него было признаком капитуляции перед стихией и больше напоминало посмертные записки, которые оставляют умирающие моряки. Альваренга же планировал рассказать свою историю выживания лично.

Когда дождь прекращался, Альваренга был способен восторгаться естественными чудесами мира. Он воображал, будто море украшено сверкающими бриллиантами, и долго смотрел на звезды. Он мог рассматривать небо часами и мгновенно замечал движение, будь то спутник, самолет или падающая звезда.

Имея пищу, воду и кров, Альваренга был хорошо приспособлен к жизни в таких условиях. Он уже не испытывал отчаянного желания спастись. Он ел больше и страдал меньше. «Мой мозг адаптировался. Я уже не чувствовал себя потерянным. Все происходящее выглядело так естественно. Я уже не спрашивал себя, что буду делать завтра. Я знал об этом, — утверждает рыбак. — В первые дни плавания каждый день приносил неизвестность. Приходилось думать, как выжить. Теперь же я просил Бога послать мне побольше черепах, птиц и рыбы, чтобы продержаться до тех пор, пока не пристану к земле или пока меня не подберут».

Одуряющий дрейф лодки по кругу теперь был более очевиден, чем когда-либо. Иногда солнце всходило прямо по курсу, а иногда — в другой стороне. В своих фантазиях Альваренга взмывал в небо. «Я воображал, будто беру птичьи крылья, приспосабливаю их к рукам и улетаю домой. Я думал, ведь это так просто: привязать их к плечам и улететь на берег».

У Альваренги было много свободного времени. Ежедневная жизнь не только стала терпимой, но и в каком-то смысле приносила странное удовольствие. Используя кости спинного плавника рыбки-спинорога, сальвадорец занялся портняжным делом. Его черная лыжная шапочка-маска для лица разваливалась на части, но отдельные нити были крепкими, поэтому он распустил ее на пряжу и подштопал толстовку Кордобы с черепом и костями. Капюшон у нее почти отваливался, и на нем требовалось поставить заплату. Сидя на растрескавшейся и погнутой скамье лодки, Альваренга прокладывал аккуратные стежки туда-сюда, прилаживая капюшон к толстовке. Шитье позволило ему расслабиться, и после он принялся выкраивать пару мокасин из акульей кожи, словно усеянной тысячью невидимых шипов. Положив кусок кожи на дно лодки, Альваренга производил измерения, затем обрезал его вокруг своей ступни. Мокасины были на ремешках, как сандалии. Эта грубая обувь прикрывала подошву, оставляя большие пальцы открытыми и позволяя воде выливаться.

В качестве подушки сальвадорец использовал буй размером с футбольный мяч, выловленный из океана, где плавало много всякой всячины. Сделанный из полого металлического шара, буй, c облупленной краской, был его любимым предметом интерьера в лодке. Кладя на него голову и закидывая ноги на скамью, чтобы расслабить поясницу, Альваренга отдыхал, наслаждаясь видом мерцающих звезд, проплывающих над головой. Лунный свет струился по поверхности океана и проникал в толщу воды. Под собой Альваренга мог видеть силуэты тунцов, акул и черепах, а также какие-то таинственные тени, появляющиеся из тьмы и уходящие снова в глубины.

Из хвостов пойманных птиц Альваренга выдергивал самые красивые перья и вставлял их в свою кустистую шевелюру. Смотрясь в воду как в зеркало, он составил себе целую коллекцию плюмажей. Когда ему требовалось защитить голову от солнца, вогнутый черепаший панцирь становился сомбреро, принося облегчение и служа стильным головным убором.

В попытке нарастить утраченную мышечную массу Альваренга занялся физическими упражнениями: он приседал и ходил от носа к корме — всего восемь шагов в один конец, — отсчитывая двести длин корпуса лодки. Впрочем, придерживаться режима физкультурных занятий было для него чересчур. Приятное ничегонеделание являлось наградой за каждодневные труды и старания, поэтому он быстро потерял интерес к спорту и выбросил его из своего распорядка дня. Обзаведясь стабильным и даже щедрым источником пищи, Альваренга сумел набрать вес, да и общее состояние организма улучшилось. Его худощавое, долговязое тело снова стало обрастать тонким слоем жира. Религиозные посты, которые устраивал Кордоба, были теперь уже давно канувшим в Лету ритуалом. Альваренга ел почем зря. «Я съедал до восьми маленьких птиц за день, — признается он. — Дважды мне становилось плохо от переедания. Я жрал как волк, поэтому пришлось сесть на диету. Вместо того чтобы постоянно что-то жевать, я установил три приема пищи в соответствующие часы: завтрак, обед и ужин».

Хоть Альваренга и не подозревал о том, у него было оптимальное сложение и возраст для выживания в чрезвычайной ситуации. Он был не слишком высок и мускулист, и для поддержания сил ему не требовалось большого количества калорий. В свои же тридцать семь лет рыбак обладал максимальной силой и огромным опытом.

Для поддержания психического здоровья Альваренга начал совершать длинные воображаемые путешествия. ЕГО ЛИЧНОСТЬ КАК БЫ РАЗДВОИЛАСЬ. ТЕПЕРЬ У НЕГО БЫЛО ДВА ОБЛИЧЬЯ: АЛЬВАРЕНГА-ЖЕРТВА И АЛЬВАРЕНГА-РАССКАЗЧИК. ЕГО ТЕЛО ПРИНАДЛЕЖАЛО ПЕРВОМУ, А РАЗУМ ПЕРЕКОЧЕВЫВАЛ ВО ВТОРОЕ.

Он проводил долгие вечера, беседуя с океаном и обращаясь к нему как к женщине. Посылал мольбы морю, уговаривая «освободить его», и с жаром ругал свою госпожу. «Когда, ну когда же ты вытащишь меня отсюда? — вел Альваренга свой монолог, украшая и щедро сдабривая его иронией. — Должно быть, нести меня по волнам большая обуза для тебя. Так что выбрось меня лучше на берег. Я ведь такой тяжелый. Ты не заслуживаешь этого. Ты уже несешь меня в-о-о-о-о-н сколько. Должно быть, ты уже утомилось. Тебе надоело. Не неси меня больше. Ведь я даже не плачу тебе».

«Юмор — ключевой фактор выживания. В экстремальной ситуации чувство юмора — первое, что уходит, и последнее, что возвращается, — говорит доктор Джон Лич, физиолог, специалист по исследованию воздействия чрезвычайных ситуаций на организм человека. — У нас есть специальный термин для обозначения утраченного чувства юмора. Поэтому если человек в полной мере сохранил способность смеяться, значит, он успешно адаптировался и приспособился к ситуации».

Страдая от одиночества и невозможности получить самые простые удовольствия, Альваренга нашел убежище в созданной им же самим виртуальной реальности. «Рядом не было ни одного растения, — рассказывает он. — Я не мог даже просто поговорить с другим человеческим существом». Он выдумывал истории о красивых женщинах и оттачивал и совершенствовал свое искусство мечтать, пока бодрствовал. Эти выдуманные истории были отдушиной, его психологическим убежищем.

Психологи назвали бы это сочетанием самогипноза и самообмана. Для Альваренги это был способ привнести удовольствия в мир, напичканный одними ужасами и страданием. Стив Каллахан определяет свое психическое состояние спустя десять недель плавания на плоту в Атлантическом океане как весьма нестабильное. «Твои взлеты, удачи и радости превозносят тебя на самый верх. Ты справляешься с какой-то действительно трудной задачей, и у тебя сразу появляется ощущение, что ты король мира, — говорит Стив, описывая свои эмоции во время дрейфа длиной в 76 дней. — А затем вдруг малейшая неприятность, понижение настроения, неудача, и ты откатываешься назад, ты просто раздавлен».

Альваренга воображал альтернативную реальность в мельчайших подробностях. Позднее сальвадорец с предельной честностью мог сказать, что, будучи в одиночном плавании в море, он попробовал изысканнейшие блюда и занимался исключительным сексом с прекраснейшими женщинами. «Мысленно, в своих фантазиях, я варил себе кофе каждое утро», — смеется он.

«Среди “морских котиков” армии США принято практиковать разговор с самим собой, используя положительные утверждения применительно к себе, — объясняет один из инструкторов. — Мы говорим сами с собой постоянно. Иногда критикуем себя, иногда проговариваем и описываем все те плохие вещи, которые видим вокруг. Это очень полезно. Это также помогает уйти от соблазна ввергнуться в состояние страха, паники и отчаяния».

Альваренга оттачивал искусство обращения к вымышленному миру. Утро он начинал с длинных прогулок. «Я ходил по лодке от носа к корме, воображая, что брожу где-нибудь в другом месте. Мысленно я переносился на шоссе, забирался в машину и отправлялся в поездку. В другой раз я доставал велосипед и ехал на нем. Поступая подобным образом, я обманывал свой разум, заставляя его поверить, что действительно делаю все эти вещи. Что не просто сижу в лодке и медленно умираю».

Но подобно тому, как прекрасная осень сменяется суровой зимой, так и в центре Тихого океана за пиршеством следовал голод. Когда на небе появилась новая луна, Альваренга понял, что снова лег на западный курс. Ему потребовалась целая вечность, чтобы вырваться из лап океанского вихря. За пять полных лунных циклов он продвинулся вперед ненамного. В течение двух полных лунных циклов он на самом деле двигался на восток, то есть обратно к Мексике. Однако теперь его несло на запад со скоростью две мили в час. АЛЬВАРЕНГА ВОЗРАДОВАЛСЯ ЭТОМУ ИЗМЕНЕНИЮ, НО ОЧЕНЬ СКОРО СДЕЛАЛ УЖАСНОЕ ОТКРЫТИЕ: ПРОЩАНИЕ С ОКЕАНСКИМ ВИХРЕМ ОЗНАЧАЛО ПРОЩАНИЕ С РАЕМ. ПИЩА СТАЛА ИСЧЕЗАТЬ. ОН СНОВА ОБНАРУЖИЛ, ЧТО НАХОДИТСЯ В ПУСТЫНЕ.