438 дней в море. Удивительная история о победе человека над стихией

* * *

Кордоба, певший в церковном хоре, торжественно и вдохновенно исполнял свои любимые гимны. Когда он сидел в кофре, выходило громче (это было что-то вроде пения в душе). Кордоба начинал свой сольный концерт, а когда его приглушенный голос достигал ушей Альваренги, стоящего на палубе, тот принимался подпевать. Не зная слов, он просто мычал вместе с напарником, а через несколько коротких куплетов начинался припев, который ввергал их обоих в состояние полного безумия. «Я любил, когда он пел», — признается Альваренга.

Сальвадорец вырос в Центральной Америке, а оказавшись в зрелом возрасте в Мексике, отдалился от культа Христа. Католические мессы были таким привычным явлением в его родной стране, что некоторые крупные универмаги отводили специально места для часовен, сдававшиеся по низким расценкам. В сельской Мексике керамические фигуры Мадонны Гваделупской обычно прикручивались к кузову семейного грузовичка. Все это не имело смысла для Альваренги, который старался держаться на почтительном расстоянии от входа в любой католический храм. Он демонстративно заменил систему традиционных христианских верований культом Санта-Муэрте (Святой смерти). Изображение этого жнеца жизни, этакого своеобразного святого, красовалось у него на руках, а следы когтей — на спине.

Несмотря на то что Альваренга с сомнением относился к посулам христианских книг и служителей культа, а порой даже вступал в открытый антагонизм с католиками, он всегда следил за тем, чтобы невзначай не обидеть чужих богов. Он видел в религии свод обязательств, которые в данный момент почти готов был взять на себя. «Я никогда не был в церкви, — говорит Альваренга, отличавшийся тем самым от большинства своих коллег-рыбаков, регулярно посещавших мессы. — Я ВИДЕЛ, ЧТО РЕБЯТА ВЫХОДЯТ ИЗ ХРАМА, ПОТОМ НАКУРИВАЮТСЯ ИЛИ НАПИВАЮТСЯ ВДРЫЗГ, А ПОТОМ ОПЯТЬ БЕГУТ В ЦЕРКОВЬ. Я СМОТРЕЛ НА НИХ И ГОВОРИЛ СЕБЕ: НЕТ, Я НИКОГДА НЕ БУДУ ТАК ДЕЛАТЬ. ВЕДЬ ОНИ ЖЕ ПРОСТО ГЛУМЯТСЯ НАД БОГОМ». Альваренга посчитал, что будет чист перед небесами, если не станет святотатствовать и обижать Бога неправильным поведением.

Тем временем Кордоба был одержим сожалениями. Его не покидало ощущение, что он промотал несколько лет своей жизни. Не переставал он думать и о пророчестве, нашептанном ему одной из прихожанок евангелической церкви за несколько недель до отправления в несчастливое путешествие. В ее снах брат Иезикиль погиб в море. Она это видела. И она предупредила его. Кордоба чувствовал, что над ним навис злой рок. «Он говорил, что этот дрейф был предопределен свыше», — делится Альваренга.

* * *

Пока они дрейфовали по Тихому океану, Кордоба все больше преисполнялся уверенности в том, что искушал судьбу, не внимая предупреждениям о собственной гибели в море.

— Я умру в море, — повторял он. — Нас никто не найдет.

— Успокойся. Надо верить! — убеждал его Альваренга. — Ты что, с ума сошел?

— Никто не найдет, не подберет нас! — кричал Кордоба в ответ.

Как-то Кордоба признался Альваренге, что своими грехами только ускорил наступление предписанного ему конца. Он умолял сальвадорца избегать этой ловушки, искать покаяния и стремиться к искуплению. Они вместе пели псалмы и гимны, устремив взоры в небо и молясь. Кордоба даже подумывал о религиозном посте, и как-то раз вместо того чтобы есть, они молились о спасении своих душ и голодали в течение суток.

Альваренга начинал понемногу запоминать слова гимнов и молитв. В его распоряжении имелись и другие средства для укрепления духа, и в том затруднительном положении, в котором они оказались, он крепился и не унывал. «Я верил в то, что Бог существует и что я могу попросить его о чем-нибудь, — рассказывал Альваренга. — В любом случае нельзя же обращаться за помощью к дьяволу. Как бы это сработало? Поэтому я молился о чуде. Я просил, чтобы кто-нибудь подобрал нас. Я не мог понять, почему меня заставляют жить в этом аду. Почему я был избран для того, чтобы страдать? — вопрошал сальвадорец. — Почему я? Почему не кто-то другой? И почему я должен страдать так долго? Я вдруг осознал, что никогда не увижу свою дочь. Не увижу, как она взрослеет. Поэтому просил Бога позаботиться о ней. Я все плакал и плакал, думая, что никогда не увижу свою дочь».

К тому времени дочери Альваренги шел уже тринадцатый год. Он ничего не знал о ней. В последний раз сальвадорец видел девочку, когда той не было и года. Если она вдруг ненароком услышала о разыгравшейся буре и о его пропавшей лодке, то теперь была уверена, что ее отец умер. Думая об этом, сальвадорец задыхался от ярости. Сдаваться было не в его правилах. Он дал себе слово, что если выживет, то сразу после спасения отправится прямо в Сальвадор. Пускай там его поджидают люди, жаждущие кровной мести, и неважно, что Фатима наверняка встретит его пощечиной, а не объятиями. Он был намерен искупить свою вину перед дочерью. «Я просил Бога избавить меня от этих дурных мыслей и молил его о прощении. И тогда я стал бы его верным слугой. Ну и все такое прочее…»

«БОЛЬШИНСТВО ЛЮДЕЙ НЕ МОЛЯТСЯ БОГУ, А ПЫТАЮТСЯ ЗАКЛЮЧИТЬ С НИМ СДЕЛКУ. НО ЭТО РАЗНЫЕ ВЕЩИ, — объясняет психолог Джон Лич, разрушивший широко распространенный миф о том, что в чрезвычайных ситуациях многим приходит просветление и обретается вера в Бога. — Обычно говорят что-то вроде: дорогой Бог, я тут попал в переделку. Давай договоримся так: если ты меня вытащишь из этой передряги, я изменюсь и стану лучше. Ну или что-то подобное этому. Вы же понимаете, что век такой веры короток». В то же время Лич признает силу и действенность религии в экстремальной ситуации. «Молитва сама по себе может оказать благотворное влияние, потому что она замедляет дыхание. Человек сосредотачивается на молитве, и страху и отчаянию в его мыслях уже нет места».

Джозеф Бутч Флит, проработавший несколько десятков лет в службе Береговой охраны США и преподававший в Национальной академии, полагает, что вера хоть и не гарантирует выживания, но во многих ситуациях способствует ему. Флит приводит истории американских солдат, которых держали в плену во Вьетнаме. «Если вы их спросите, они скажут, что спаслись благодаря вере или что вера в возвращение домой к своей семье не давала им умереть». Тот же самый образ мыслей можно было наблюдать в случае с Альваренгой. Он сосредотачивался на своей семье, думал о Боге, о чем-то более высоком, чем он сам.

Несмотря на временную связь с Богом, истинная вера Альваренги основывалась на одном из его главных жизненных принципов: оптимизме. «Я никогда не предавался мрачным мыслям, — признается он. — Я говорил себе, что выживу, буду смелым, буду верить и не опущу рук. Я знал, что мы находимся в дрейфе, но думал о спасении. Я всегда просчитывал на несколько шагов вперед, планировал, мечтал. Сидя в кофре для рыбы, я работал головой. Что я там делал? Прикидывал различные решения».

С его опытом хождения по морю Альваренга, даже оказавшись в такой непростой ситуации, чувствовал себя в лодке как дома. Кордоба же был подавлен и потерян. Постоянная качка сводила его с ума. Неужели нельзя остановиться хотя бы на минуту? Когда волны достигали метра в высоту, а особенно когда налетал порывистый ветер, парня начинало рвать. Это был первичный симптом психологического коллапса, его капитуляции перед силами стихии. «Известно, что люди, страдающие морской болезнью, почти всегда умирают первыми, — говорит профессор Майкл Типтон. — Если проанализировать записи о несчастных случаях, все эти отчеты о дрейфе на спасательных плотах, можно увидеть, что люди, заболевшие морской болезнью, почти всегда погибают одними из первых».

В ТО ВРЕМЯ КАК СКЕПТИЧНЫЙ И НЕВЕРУЮЩИЙ АЛЬВАРЕНГА ЧЕРПАЛ СИЛЫ В ВЫСШИХ СФЕРАХ, БОЛЕЕ НАБОЖНЫЙ КОРДОБА БЫЛ ПОГЛОЩЕН МЫСЛЯМИ О РАСПЛАТЕ, НАПУГАН СТРАШНЫМ И НЕПРИВЫЧНЫМ МИРОМ, В КОТОРОМ ОКАЗАЛСЯ, И УБЕЖДЕН В СВЕРШЕНИИ СМЕРТЕЛЬНОГО ПРОРОЧЕСТВА. Хотя напарники и находились в одной лодке, они двигались в совершенно противоположных направлениях.

1 марта 2013 г.

Положение: 2600 миль от побережья Мексики

Координаты: 6° 22’ 21.99 с. ш. — 131° 36’ 02.84’’ з. д.

105-й день плавания

Депрессия Кордобы все усиливалась. И до этого несчастливого плавания, выходя в море с ловцами акул, он всегда нервничал, когда берег терялся вдали и не было видно суши. Весь его мир вращался вокруг оси, которую он не мог осознать и измерить. Теперь напарники имели вдоволь воды и пищи, но после того рокового ужина с птицей, начиненной морской змеей, Кордоба стал отказываться от сырого птичьего мяса.

— Ешь лучше сам, — говорил он Альваренге. — А я уж как-нибудь обойдусь рыбой.

Когда речь заходила о случае с отравлением, было ясно, что Кордоба считает виновным во всем Альваренгу, который якобы подстроил все специально.

— Какой же я неудачливый, — повторял Кордоба с иронией. — Ну надо же такому случиться! Именно мне досталась отравленная птица.

— Но я же не подсовывал ее тебе. Ты сам выбирал свою долю, — отвечал Альваренга, который действительно дал возможность Кордобе выбрать блюдо в тот день. — Было же четыре птицы. По две на каждого.

Теперь, когда на стол выкладывалось свежее мясо, Кордоба требовал от Альваренги, чтобы тот вскрывал птицам желудки. Им больше ни разу не попалась жертва с змеей внутри, но Кордоба так и продолжал отказываться от пернатой дичи. Он съедал разве что кусочек, да и то после уговоров и угроз Альваренги. Как заправская медсестра, потчующая привередливого пациента, Альваренга делал все возможное, чтобы накормить напарника. Действеннее всего оказывались уговоры: так сальвадорцу удавалось убедить Кордобу съесть хотя бы маленькую порцию. Чувство сопереживания к напарнику, одержимому прогрессирующей паранойей, и быстрые рефлексы капитана (он ведь схватил юношу за волосы при шторме) закрепили роли и отношения в их комаде. Один был решительный и уверенный, а другой погружался в пучину неудержимой депрессии.

Альваренга предложил съедать свой обед на час раньше, пусть это и шло вразрез с их правилами совместного употребления пищи, но зато демонстрировало Кордобе, что еда не была отравленной. Однако молодой мексиканец упрямился. «Еда опасна», — повторял он. Это была аксиома, которую не удавалось ничем поколебать, и по мере того как юноша худел, он все больше убеждался в справедливости своего мнения. Он старался не жаловаться на голод и лишь испуганно говорил: «Я высыхаю, Чанча».

Кожа Кордобы сморщилась, руки и ноги стали похожи на палки. «Его лицо словно провалилось. Глаза запали и почернели. Он выглядел как настоящий скелет», — вспоминает Альваренга.

— Ты меня съешь? — спросил его однажды Кордоба.

Альваренга успокоил Кордобу, заверив в обратном.

— Ты, — пошутил он, — так исхудал, что на тебе и мяса-то почти не осталось. А кроме того, — добавил сальвадорец, — на лодке есть три черепахи, стайка птиц и вяленая рыба.

Чтобы плененные птицы не улетели, приходилось ломать им крылья. Это было жестоко, но необходимо для выживания. Альваренга так наловчился в охоте, что теперь съедал по птице каждый день, а иногда даже и по две, в связи с чем его вес начал понемногу приходить в норму. Кордоба употреблял в пищу только черепашье мясо и свежее филе спинорогов, однако этого было недостаточно для восстановления сил. Страх перед едой из-за боязни отравиться все сильнее овладевал им. Юноша обратился к Альваренге со странной просьбой.

— Не съедай меня, — попросил Кордоба. — Если я умру, привяжи мое тело к носу лодки.

— Не говори глупостей, — отвечал Альваренга. — Никто не умрет.

Однако он сам все меньше верил своим словам.

КОРДОБА ВСЕ БОЛЬШЕ УБЕЖДАЛСЯ, ЧТО ЛУЧШЕ УТОНУТЬ В ОКЕАНЕ, ЧЕМ УМЕРЕТЬ ОТ ГОЛОДА В ЛОДКЕ.

— Я не хочу страдать, — стонал он.

— Я тоже не хочу страдать, и Господь поможет нам преодолеть это испытание, — отвечал Альваренга, надеясь, что упоминание о вере взбодрит угасающего товарища.

Кордоба же тем временем разработал план ухода из жизни. Он решил дождаться, когда к лодке подойдет стая акул, и прыгнуть в воду. Когда акулы начали пожирать брошенные в воду птичьи потроха, юноша придвинулся к борту лодки.

— Пока, Чанча! — сказал он и перегнулся через перила, готовясь нырнуть.

Сальвадорец успел схватить напарника. Кордоба стал вырываться, но Альваренга стиснул обессилевшего паренька в медвежьем захвате. Протащив через лодку, он затолкал его в кофр для рыбы. Кордоба принялся пинать и колотить в стенки ящика, но тот весил больше 40 килограммов, а когда Альваренга сам забрался наверх, то Кордобе уже нипочем было не перевернуть тяжелый кофр и не вырваться из заточения. Парень был в ловушке. Альваренга отказался выпустить его наружу.

— Ты должен оставить все попытки убить себя. Ты должен перестать пить морскую воду. Ты не должен больше думать о том, чтобы прыгнуть в океан! — кричал Альваренга.

Когда Кордоба успокоился, сальвадорец слез с ящика, поднял крышку и сам забрался внутрь. Они поговорили по душам. Альваренга выслушал аргументы Кордобы относительно того, что смерть была неизбежна, а в ответ набросал план их освобождения.

— Нам нужно просто держаться, — сказал он. — Нам нужны три вещи для выживания: тень, вода и еда. Подумай только, в какую историю мы попали. Нам обязательно нужно рассказать ее другим. Нам нужно бороться! А потом мы расскажем остальным обо всем, что с нами приключилось, — убеждал Альваренга своего напарника.

Он представлял, какая награда ждет его после завершения испытания.

— Если я пройду через это, — сказал он Кордобе, — то обязательно куплю себе машину.

— Да ты просто сошел с ума, — ответил мексиканец.

Депрессия не отпускала Кордобу. Он злился и требовал предоставить ему возможность покончить со всем этим раз и навсегда. Когда Альваренга снова поместил его в кофр для рыбы, парень стал колотиться головой о стенки ящика. Он был в отчаянии. «Он бился головой о борта лодки, а я все пытался успокоить его. ТЕПЕРЬ МНЕ ПРИХОДИЛОСЬ СРАЖАТЬСЯ НЕ ТОЛЬКО ЗА СВОЮ ЖИЗНЬ, НО И ЗА ЖИЗНЬ КОРДОБЫ. А ОН НЕ ХОТЕЛ ЖИТЬ. Но мне нужно было помочь ему. Он ведь был моим напарником», — признается Альваренга. Кордоба, свернувшись калачиком на дне лодки, ревел во весь голос, кричал и вопил, а потом заснул. Поутру юноша был голоден, но отказывался от еды. «Мне приходилось заталкивать пищу ему в рот. Я насаживал маленькие кусочки на рыбьи кости и заставлял его есть. Это было все равно что кормить ребенка», — вспоминает Альваренга.

Сальвадорец понимал, что мало кому удается выздороветь, оказавшись в лапах депрессии. Чтобы отвлечь своего ослабевшего напарника от мрачных мыслей, Альваренга выдумывал разные истории о жизни на суше. Он часами сидел рядом с Кордобой и рассказывал ему о своих планах на будущее и о приключениях, которые их ждут. Все его истории крутились вокруг таких тем, как здоровье, оптимизм и еда. Когда Кордоба оживился, они пообещали друг другу, что будут держаться вместе и на суше, вернувшись в Мексику. Они фантазировали, что построят пекарню и будут продавать хлеб. В Сальвадоре Альваренга работал одно время в панадерии (булочной), где выпекал до пятисот хлебов до рассвета. Он был не прочь снова стать пекарем. А Кордоба накопит денег, купит велосипед и будет развозить по городу свежий хлеб.

* * *

Альваренга все чаще стал погружаться в мир грез. Бывшие подружки приходили к нему в дом в Коста-Асуль, чтобы провести ночь любви в его гамаке. Он забивал великолепные голы в футбольных матчах, проходивших на его любимом пляже. Он воображал, как встречается со своей дочерью Фатимой, которую покинул много лет назад. Они гуляли все вместе по пляжу — он, Фатима, ее дедушка с бабушкой. Он воображал, будто готовит изысканные кушанья и закатывает грандиозные пиры. «Я ел сырое птичье мясо, у меня не было кинзы, а так хотелось сварить суп, поэтому я представлял, будто кладу в горшок помидоры, кинзу и посыпаю блюдо солью, — говорит Альваренга. — Я ощипывал цыпленка, потом готовил его. Я поедал его целиком. В своих мечтах я ужинал в компании друзей».

СТАРАЯСЬ ПОМОЧЬ КОРДОБЕ, АЛЬВАРЕНГА, НЕ ОСОЗНАВАЯ ТОГО, САМ ОЧУТИЛСЯ В МИРЕ ФАНТАЗИЙ, В ВООБРАЖАЕМОЙ РЕАЛЬНОСТИ. Это состояние было знакомо и Стиву Каллахану, в 1982 году в течение 76 дней дрейфовавшему в Атлантическом океане на надувном плоту. «В мечтах и снах редко когда ощущаешь вкус или запах. Однако мне это удавалось. Я ощущал запах еды во сне. Сначала я сопротивлялся этому, мне не нравились такие сновидения. Проснувшись, я восклицал: «А, черт! Жаль, что все причудилось, примерещилось». Это было такое разочарование. Потом прошло немного времени, и я стал ценить такие сны, так как это был самый быстрый способ насладиться любимой едой».

Байки сделали свое дело. Хоть Кордоба по-прежнему отказывался есть сырое птичье мясо, он с удовольствием поедал рыбьи глаза, которые подсовывал ему Альваренга. Для эстетики каждый глаз сальвадорец накалывал на рыбью кость. Странное блюдо выглядело как оливки, насаженные на зубочистки. Напарники и не догадывались, что рыбьи глаза являются ценным лекарством, изобилующим витамином С. Именно ими питались потерпевшие кораблекрушение моряки, чтобы побороть цингу.

* * *

Кордоба принял роковое для себя решение. Он стал отказываться от любой пищи, за исключением свежего черепашьего мяса, но оно было редким деликатесом и попадалось все реже по мере того, как они уплывали все дальше от берега в открытый океан. Юноша сидел, сжимая пластиковую бутылку в руках, но не делал ни глотка. Он быстро терял силы и интерес к жизни. Альваренга предлагал напарнику съесть несколько крошечных кусочков птичьего мяса, а иногда — немного черепашатины. Кордоба же только сжимал челюсти. Депрессия все больше разрушала его тело.

— В этом месяце я умру, — сказал он как-то раз.

— Ты и в самом деле умрешь, если будешь твердить об этом, — пообещал ему Альваренга. — Я буду жить. Я пройду через это испытание. И мы покажем всему миру, что сделали. Мы подадим пример остальным людям.

— Я не верю в это, — твердил Кордоба. — Мы умрем.

— Не думай об этом. Никто не умрет. Нам нужно бороться, — отвечал Альваренга.

Рыбаки установили соглашение друг с другом. Если выживет Кордоба, то он отправится в Сальвадор к родителям Альваренги. Если удастся выжить Альваренге, то он поедет в Чьяпас и найдет мать Кордобы, которая была замужем за евангелическим священником. «Он попросил меня передать матери, что сожалеет о том, что не смог попрощаться, и что ей не нужно больше делать тамале для него. Им следует отпустить его, чтобы он ушел к Богу».

15 марта 2013 г.

Координаты: 5° 58’ 57.69 с. ш. — 135° 28’ 12.00’’ з. д.

119-й день плавания

— Я умираю. Я почти уже на том свете, — однажды утром, сразу после завтрака, сказал Кордоба.

— Не думай об этом. Давай лучше вздремнем, — ответил Альваренга и лег рядом с напарником.

— Я устал. Хочу пить, — простонал Кордоба. Его дыхание было прерывистым и тяжелым.

Альваренга взял одну из бутылок и приложил горлышко ко рту Кордобы, но тот не стал глотать воду. Он просто вытянулся. Его тело сотрясалось в кратковременных конвульсиях. Потом он застонал и напрягся.

— Не умирай! — просил Альваренга. Запаниковав, он выкрикнул в лицо Кордобы: — НЕ ОСТАВЛЯЙ ТУТ МЕНЯ ОДНОГО! ТЫ ДОЛЖЕН БОРОТЬСЯ ЗА СВОЮ ЖИЗНЬ! ЧТО Я БУДУ ДЕЛАТЬ ОДИН?

Кордоба не ответил. Через несколько секунд он умер и лежал с открытыми глазами.

«Я усадил Кордобу, прислонив к скамье, чтобы до него не доставала вода. Я боялся, что волною его может смыть за борт, — говорит Альваренга. — Потом я проплакал несколько часов подряд».

Проснувшись на следующее утро, Альваренга вылез из кофра и уставился на Кордобу, сидящего на носу лодки. Он словно загорал. Альваренга обратился к нему с вопросом:

— Ты как, приятель? Как спалось?

— Я спал хорошо. А ты? Ты уже позавтракал? — Альваренга отвечал на свои же вопросы вслух, как будто бы с ним разговаривал его мертвый напарник.

— Да, я уже поел. А ты? — продолжал Альваренга.

— Я тоже, — ответил он от лица Кордобы. — Я съел целое царствие небесное.

Разговор продолжался, как будто два беседующих напарника мирно завтракали в этот спокойный утренний час. АЛЬВАРЕНГА РЕШИЛ, ЧТО НАИЛУЧШИЙ СПОСОБ ПРИМИРИТЬСЯ С ПОТЕРЕЙ ТОВАРИЩА — ПРОСТО ПРИТВОРИТЬСЯ, ЧТО ОН НЕ УМИРАЛ. На протяжении следующего дня Альваренга обращался с трупом как с другом, с которым можно поделиться разными мыслями. «Почему бы нам не отправиться в Тоналу (город в Мексике, где рыбаки из их района часто устраивали вечеринки). Можно выпить пива, хорошо поужинать. Только сначала я приму душ. Потом поглажу одежду и приведу себя в порядок. У меня есть хорошие туфли».

На второй день после смерти Кордобы его тело стало лиловым. Разговоры прекратились. На третий день его кожа стала высыхать на солнце и трескаться. Как на сухой выделанной коже, на ней стала появляться хрустящая корочка. «Я потрогал его, и он казался твердым, — рассказывает Альваренга. — Запаха не было вообще. Он просто высох на солнце. Я не испытывал отвращения. Все выглядело совершенно нормальным. Я обнял его».

На четвертый день тело Кордобы стало почти черного цвета, и Альваренга полностью включил труп в свои дневные ритуалы. «Доброе утро, добрый день и добрый вечер», — говорил он ему. Затем сальвадорец начал петь гимны усопшему товарищу. Альваренга был уверен, что Кордоба слушает его, и приглядывался, не двигается ли он.

Сальвадорец проводил многие часы, беседуя со своим мертвым другом. Он выдумывал невообразимые истории их спасения.

— Ну и как там, на том свете? — спрашивал он. — Я хотел бы знать, каково это — быть мертвым. Расскажи мне о смерти, дружище. Это больно? Легко ли умирать?

— Смерть прекрасна, — отвечал Альваренга за Кордобу. — Приходи. Я жду тебя.

— Я не хочу покидать этот мир, — говорил он за себя. — Я не пойду к тебе. Не сейчас.

Этот разговор с трупом пагубно отразился на психическом состоянии Альваренги. Он начал сходить с ума. Он не мог представить себе дальнейшую жизнь в лодке без напарника. Несмотря на большие различия в характерах, рыбаки как-никак были командой, охотились вместе, вместе страдали и разделяли все горести своего положения. Может быть, смерть была и не таким уж плохим выходом, думал Альваренга, часами глядя на своего мертвого напарника.

Через шесть дней после смерти Кордобы Альваренга безлунной ночью сидел рядом с трупом своего помощника и вел с ним разговоры. И тут вдруг, словно пробудившись ото сна, он неожиданно осознал, что разговаривает с мертвецом. «Я попытался выбросить тело в океан, но не смог. Потом тем же вечером я попробовал снова. Сначала я обмыл его ноги. Его одежда пригодилась бы мне, так что я снял с него шорты и толстовку и надел на себя. Толстовка была красной, с изображением черепа и костей. А потом я бросил тело в океан. Пуская его по воде, я упал в обморок».