60 лет-не возраст №2-2001

Родословная альтруизма

Владимир Эфроимсон, профессор, доктор биологических наук

_{Фото Владимира Семина}

Проблема происхождения доброты издавна волнует мыслителей. Многие из них приходили к выводу о существовании в человеке какого-то начала, заставлявшего из века в век (нередко вопреки всему, что пытались заложить в него воспитатели) подыматься на борьбу со злом, даже при ничтожных шансах на победу, и тем самым признавали в человеке врожденное существование доброго начала. Но имеются ли хоть какие-либо основания для таких признаний? Иначе говоря, совместимо ли с современной наукой предположение, что кроме порожденных воспитанием, кроме обусловленных социальной средой, есть еще какие-то истоки доброго начала в человеке?

Успехи современного естествознания, успехи эволюционной генетики позволяют ответить на этот вопрос. Есть основание считать: в наследственной природе человека заложено нечто такое, что вечно влечет его к справедливости, к подвигам, к самоотвержению.

С чего начинаются человек и человечность?

От австралопитеков и питекантропов раннего палеолита нас отделяют 500–200 тысяч лет, от неандертальцев среднего палеолита — 200-40 тысяч лет, а современный человек появился 40–13 тысяч лет назад (поздний палеолит); от 13 до 5 тысяч лет отделяют нас от мезолита и неолита, и примерно 5–7 тысяч лет длится историческая эра. Одно поколение, считая от рождения младенца до его зрелости и рождения у него детей, длится около 25 лет, и мы отдалены от нашего звероподобного предка всего-навсего десятком тысяч поколений.

Емкость черепа австралопитека — 450–550 кубических сантиметров, гомо эректус — 770-1000, пекинского человека — 900-1200, неандертальца — 1300–1425, современного человека — 1200–1500. За эволюционно короткий срок емкость черепа выросла втрое.

Каково же основное направление эволюции наших предков?

Как известно, безоружность двуногих предков человека, спустившихся с безопасных деревьев на кишевшую могучими хищниками землю, предков еще неуклюжих и медленно бегавших, лишенных больших клыков, разрешилась в двух направлениях: появились не только гигантопитеки и мегантропы (тупики эволюции), но и гоминиды, владеющие членораздельной речью, использующие орудия, и главное — существа социальные.

Когда наш предок начал ходить на задних лапах, а передние лапы стали руками, появились орудия труда, и начал стремительно развиваться и расти мозг, начал слагаться совершенно новый канал сверхбыстрого эволюционирования.

Большой мозг беспомощен, пока его содержимое не связано в целое памятью, условными и другими, более сложными рефлексами. Параллельно эволюционному росту мозга все оолее удлинялся срок, в течение которого детеныши нуждались в помощи и охране со стороны не только родителей, но и всей стаи, орды. Даже у самых примитивных племен детеныши до шести лет совершенно не способны к самостоятельному существованию, к обороне. У индейцев ребенок лишь с девяти лет признается способным охотиться самостоятельно.

Непрерывная охрана, непрерывное подкармливание беспомощных детей и беременных, численность которых составляла, вероятно, не меньше трети стаи, могли осуществляться только стаей в целом. И если эволюция человека от питекантропа оставила заметные следы в виде постепенно меняющихся скелетов, то в отношении наследственных инстинктов и безусловных рефлексов человек должен был уйти от питекантропа гораздо дальше.

Усиление функций больших полушарий головного мозга породило несколько дополнительных причин, сделавших еще более направленным, а значит, еще более узким путь становления человечества.

Прежде всего, хождение на задних конечностях сузило таз праженщин и лишило их свойственной обезьянам способности рожать большеголовых детенышей. Поэтому подъем на задние конечности (появление прямостоящего питекантропа) привел к тому, что детеныши стали появляться на свет с непрочным черепом, с незрелой нервной системой. Этому черепу предстояло долго крепнуть и увеличиваться уже после рождения, нервной системе предстояло долго развиваться. С другой стороны, вследствие подъема на задние конечности и освобождения передних детеныши в момент рождения оказались неспособными ходить. Матерям предстояло долго носить их на руках, тогда как у наших четвероногих предков детеныш способен ходить почти с момента рождения. Эти согласованные друг с другом постепенные следствия роста больших полушарий все больше и все дольше усиливали зависимость потомства от наличия прочной спайки внутри стада, орды, рода, семьи, племени.

То, что сексуальная восприимчивость праженщин утратила сезонность и благодаря этому младенцы стали появляться на свет в самые разные времена года, также повысило роль социальности в сохранении потомства. Напомним, что наши предки научились использовать огонь всего 300 тысяч лет назад, варка пищи и шитье одежды были освоены всего 35 тысяч лет назад, земледелие — шесть тысяч лет, письменность появилась пять тысяч лет назад.

«Естественно, что… среди очень многих человекоподобных видов, с которыми человек находился в борьбе за жизнь, выжил тот вид, в котором было сильнее развито чувство взаимной поддержки, тот, где чувство общественного самосохранения брало верх над чувством самосохранения личного, которое могло иногда влиять в ущерб роду или племени» (П.А.Кропоткин, «Этика», Пб.-М., 1922, т. 1, с. 207).

Круг инстинктов и безусловных рефлексов, необходимых для сохранения потомства, огромен. Требуются не только храбрость, но храбрость жертвенная, сильнейшее чувство товарищества, привязанность не только к своей семье, но и ко всем детенышам стаи, защита всех беременных и кормящих самок. В условиях постоянных нападений хищников многие из этих рефлексов должны были срабатывать молниеносно.

Конечно, нельзя представить себе путь к человечеству только как путь усиления, совершенствования и расширения того начала, которое можно назвать альтруистическим. Во многих отдельных ситуациях выживал и оставлял больше потомства тот, кто руководствовался только инстинктом самосохранения, чистым эгоизмом. Но племя, лишенное этических инстинктов, имело, может быть, столь же мало шансов оставить взрослое потомство, как племя одноногих, одноруких или одноглазых. Природа безжалостно истребляла те общины, в которых недостаточно охранялись беспомощные дети, в которых недостаточно о них заботились. И если эволюция шла в направлении роста больших полушарий, то это могло происходить лишь при условии защиты долговременно беспомощного потомства. Если при этом неизбежно возрастали до гигантских, никем из животных и отдаленно не достигнутых размеров резервуары памяти, материальные основы разнообразных рефлексов, создавались сложнейшие механизмы мышления, то столь же неизбежно и быстро росла та система инстинктов и эмоций, на которую опирается совесть.

Под названиями «совесть», «альтруизм» мы будем понимать всю ту группу эмоций, которая побуждает человека совершать поступки, лично ему непосредственно невыгодные и даже опасные, но приносящие пользу другим людям.

Стада и орды дочеловеков, роды и племена людей могли некоторое время обходиться без каких-либо коллективистических и альтруистических инстинктов. Они могли временно побеждать и плодиться. Но они редко могли выращивать свое потомство и редко передавать свои гены. А не оставляя потомства или беззаботно обрекая его на гибель, эти орды, как бы они ни были многочисленны и победоносны, должны были становиться бесчисленными вымирающими тупиками эволюции, ее иссыхающими веточками. Лишь детеныши стай, орд, родов, племен с достаточно развитыми инстинктами и эмоциями, направленными не только на личную защиту, но и на защиту потомства, на защиту коллектива в целом, на защиту молниеносную и инстинктивную, полусознательную и сознательную, имели шансы выжить. В условиях доисторических и даже исторических индивиды, у которых отсутствовали эти инстинкты, и общины, у которых они были редки, непрерывно устранялись естественным отбором за счет малой численности выживавших детенышей.

Комплекс этических эмоций и инстинктов, подхватываемых отбором в условиях той специфики существования, в которую заводило человечество увеличение лобных долей мозга, оказывается необычайно широким и сложным, а многие противоестественные, с точки зрения вульгарного социал-дарвинизма, виды поведения оказываются на самом деле совершенно естественными и наследственно закрепленными. Поэтому свойственное человеку стремление совершать благородные, самоотверженные поступки не является простой позой (перед собой или другими), не порождается только расчетом на компенсацию раем на небе, не является лишь следствием добронравного воспитания. Оно в значительной мере порождено его естественной эволюцией, направлявшейся по руслу развития умственных способностей, удлинения срока беспомощности детей и сопряженной с этим чрезвычайной интенсификацией отбора на альтруистические эмоции. В долгий период палеолита и неолита, когда территориальная разобщенность стай и племен человека быстро обрывала распространение таких по преимуществу человеческих инфекций, как чума, холера, оспа, корь, тиф, дизентерия, когда женщины рожали по 10–15 детей и из них доживало до зрелости лишь двое-трое, выживание и распространение племен главным образом зависело от успешной защиты потомства от хищников, от непрерывности кормления детенышей, от ухода за ними. Лишь при прочной внутриплеменной спайке, самоотверженности, товариществе, честности, чувстве жалости потомство могло прожить целое десятилетие, от рождения до относительной самостоятельности. Зато сохранение хоть половины потомства на протяжении трех-четырех поколений могло порождать настоящий взрыв преимущественного размножения племени «альтруистов», и инстинкты, которые позднее будут названы альтруистическими, чувства верности, товарищества могли сразу распространяться на необозримые пространства. Но, возникнув на биологической наследственной основе, эта природная сущность человека проявляется в качественно иной области — социальной. И одна социальная структура может способствовать ее проявлению, а другая, наоборот, подавлять и извращать.

Отбор, понимаемый как борьба всех против вся, как отметание всего явно слабого, индивидуально неприспособленного либо утратившего приспособленность, казалось бы, должен был привести к закреплению эмоций, направленных против всех «неполноценных». Но наряду с этим реально действовавший групповой отбор порождал эмоции в высшей степени альтруистические, человечные, гуманные, являющиеся истинной основой прогресса и победы над природой.

Анализ, основанный на эволюционно-генетических представлениях, позволяет осветить и вопрос о том, почему в человеческом обществе существует уважение к старости.

Уже на заре организации человеческих сообществ с развитием речи все большее, а может быть, и решающее значение в борьбе племени за существование стал играть накапливаемый опыт. Арсенал знаний, получаемый от предков и накапливаемый, проверяемый в жизни, при отсутствии письменности во всем своем объеме мог становиться достоянием лишь старых людей.

Конечно, прогресс человечества за последние десять тысяч лет и более определяется не естественным отбором (который в снятом виде, но действует постоянно), а социальной преемственностью, передачей опыта, умений, знаний от поколения к поколению, от одного стада, орды, племени, народа к другому, по вертикали и горизонтали, в смене поколений от предков потомкам и от одного человеческого сообщества другому, одновременно существующему, но не обладающему этим знанием и умением. Однако главными передатчиками всего этого опыта, в особенности до появления письменности, были старые люди с их жизненным опытом и запасом сберегаемых памятью знаний. Они неизбежно становились для племени охраняемым и почитаемым кладом. От этой малочисленной группы (в примитивных условиях люди редко доживали до старости) выживание племени, может быть, зависело в гораздо большей мере, чем от молодых, но неопытных добытчиков. Поэтому у народов, не имевших письменности, старейшины пользовались очень большим авторитетом.

Таким образом, эмоциональное почтение к старикам, их защита, оказание им помощи не относятся к категории чувств, всецело искусственно привитых и противоестественных с позиции теории естественного отбора. Эта форма альтруизма тоже, по всей видимости, имела наследственную основу, закреплялась групповым естественным отбором и только подкреплялась воспитанием.

Самое поразительное по силе чувство, чувство моногамной любви — к единственному избраннику, тоже, можно думать, в значительной мере порождено особой направленностью естественного отбора в ходе становления человечества.

Каково же происхождение этой удивительной избирательности, когда возможных объектов для удовлетворения чисто физического полового влечения так много?

По-видимому, в условиях частого голода, холода, нападения хищников и врагов женщина и мужчина, часто менявшие партнеров, значительно реже доводили своих детей до половой зрелости и реже передавали свои гены потомству, чем мужчины и женщины с прочным влечением друг к другу, с прочными семейными инстинктами. Когда исчез групповой брак, отбор на поддержание инстинктов целостности семьи, вероятно, начал идти с большой интенсивностью и длился во все исторические времена. Вероятно, поэтому многообразный комплекс эмоций, унаследованный нами от предков, оказывается очень устойчивым. Разумеется, не следует думать, что развертывание этой системы эмоций происходит независимо от окружающей среды, ее влияния, воспитания. Речь идет скорее о том, что эта унаследованная система создает восприимчивость к ряду этических положений, вносимых извне, восприимчивость унаследованную и поэтому возрождающуюся вновь и вновь в каждом поколении, нередко поразительно устойчивую. Но инстинкты, эмоции моногамной любви, вероятно, укреплялись и другим способом. Не исключено, что здесь играл роль и естественный отбор, вызванный венерическими болезнями.

Эмоции моногамной любви, любви на всю жизнь, могут показаться противоестественными. Но тех, кто эти эмоции не способен был испытать, естественный отбор отметал достаточно беспощадно, разумеется, не потому, что они сами гибли, а потому, что оставляли мало потомства, не оставляли его вовсе или оставляли потомство, зараженное внутриутробно или в ходе родов.

Отсутствие соответствующих эмоций жестоко каралось из поколения в поколение естественным отбором: венерическое заболевание обрекало на полное или частичное бесплодие. Трудно сказать, что возникло раньше: легенды и саги о верности, о любви, не знающей препятствий, религиозные табу или же эмоции, которым они соответствовали. Но и эмоции, и соблюдение запретов поддерживались естественным отбором.

С эволюционной точки зрения, победителями оказываются народы или группы, устойчиво плодовитые. Чадолюбивый крестьянин оставлял обычно больше детей, чем ловеласы, донжуаны, мессалины и Клеопатры всех социальных уровней, времен и народов.

Итак, закон естественного отбора, самый могущественный из законов живой природы, самый безжалостный среди них, закон уничтожения слабых и больных, в определенных условиях — именно в тех условиях, в которых создавалось человечество, — породил и закрепил инстинкты и эмоции величайшей нравственной силы.

_{Фото Э.Эттингера}