А главное - верность... Повесть о Мартыне Лацисе - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Евгений Ильич Ратнер (ГЛАВА ТРЕТЬЯ) #3

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

I

Ян Судрабинь вместе с полковником Гоппером решили, что наиболее вероятное место, где можно встретить бородатого латыша, — Смольный. Он, несомненно, у большевиков немалый начальник, значит, или восседает в Смольном, или часто бывает там. Самого Судрабиня туда не пустят, но перед зданием — площадь, и если потоптаться денек… Да, на это не жалко и целый день убить, тем более что зимний день короток. А такое знакомство ВДРУГ да сослужит службу.

Но когда поздним питерским утром Ян Судрабинь оказался на площади, когда остановился и начал вглядываться в длинное светлое здание с колоннами, в людей, которые входили и выходили через главные ворота, когда, постояв минут тридцать, двинулся по площади, обошел раз, обошел другой, когда заставил себя остановиться, снова постоял и снова зашагал, тогда с особой силой почувствовал всю унизительность своего положения. Он, гордый, самолюбивый, должен толочься здесь на ветру, на морозе… Нет, дело совсем не в ветре и морозе, дело в том, что похож он на мелкого шпика, который вынюхивает, выслеживает… На мелкого, пошлого шпика. Это ужасно! Готов встретить любую опасность, готов пойти под пули, черт побери, потребуется, на смерть пойдет! Конечно, не на жалкую, на героическую смерть, чтобы слава осталась, намять сохранилась.

Не только нетерпение, нарастала злоба. Где же этот бородач, будь он проклят! Будь он трижды проклят! Так и подмывало плюнуть и уйти. Но ведь пришел он сюда не по приказу, Гонпер лишь заметил, что хорошо бы завести знакомство с бородачом, а мысль о том, где его легче встретить, Ян Судрабинь подал сам. Нет, раз решил бороться, любое дело становится святым!

Судрабинь вел наблюдение и не заметил, как сзади подошел матрос, положил руку ему на плечо. Ян приучал себя спокойно, во всяком случае внешне, реагировать на всякие неожиданности. На фронте не только не кланялся пулям, но держал пари с товарищами, что не моргнет, если рядом кто-нибудь из них выстрелит, и выигрывал пари. А тут оттого, что тяжелая рука легла ему на плечо, вздрогнул. Мерзкое это ощущение, когда нервы выходят из повиновения. Все должно подчиняться воле — и собственный организм, и люди, которых намерен подчинить.

— Что-то долго, ваше благородие, ты здесь крутишься! Судрабинь предвидел, что на него могут обратить внимание. Заранее приготовил нужную фразу:

— Я латышский стрелок!

— Зачем шастаешь вокруг Смольного?

— Выполняю задание.

— Документы!

Судрабинь ткнул удостоверение.

— Царский. У латышей в Смольном другие.

— Не все стрелки в Смольном. Я из 6-го полка.

Но матрос снова положил руку на плечо Судрабиню, однако тот сбросил ее и провел ладонью по тому месту, _где еще недавно сверкал офицерский погон, словно очищая от неприятного прикосновения.

— Брезгуешь, ваше благородие?

— Не брезгую, а не терплю насилия. Что с того, что бывший офицер? Я из крестьян, не какой-нибудь барон!

И вдруг голос:

— Подтверждаю!

Судрабинь обернулся — бородач!

— Подтверждаете, товарищ Лацис? — переспросил матрос. — А то подозрительно: крутится тут…

— Это он меня ждал. Можете идти.

Бородач остался один на один с Судрабинем. И сразу из-под усов и бороды выплыла улыбка, а в глазах — ирония.

— Как жизнь, бывший штабс-капитан Ян Судрабинь? Держишь слово, данное Советской власти?

Судрабинь растерялся. Что-то явно знакомое в лице, в голосе, интонации. Но матрос назвал его Лацисом, а среди знакомых — ни одного Лациса. И тут словно что-то осенило его, одним взглядом срезал с него бороду, усы…

— Янка? Судрабс?

На минуту все забылось, все, только что разделявшее их.

— Янис!

— Ян!

— Ну и бородищу запустил.

— А ты почти не изменился.

— Почему же ты в прошлый раз не признался?

Мартын отпустил руку Судрабиня.

— Почему ты Лацис?

— Когда ушел в подполье, выправил паспорт на эту фамилию. И имя у меня теперь иное — Мартын.

— Мартын Лацис, — повторил Судрабинь. — Наверно, никогда не привыкну. Новый твой облик еще можно воспринять, а имя, фамилия… С ними ты совсем чужой человек…

— Можешь не привыкать. Помнишь, как мы лазили на березы? Помнишь?

Неужели это тот самый малец в домотканой одежонке, с которым взбирались на высоченные березы, зимой вместе по глубокому снегу добирались в школу?.. По ассоциации Судрабиню припомнилась другая зима. Янис уже долговязый парень в баронской охотничьей куртке. Чудаковатый был. Мерз в своем затасканном пиджачишке, а барское не хотел надевать, говорил: «Барское смердит». Он чуть ли не насильно набросил на него теплую куртку.

— А как поджигали баронские поместья? — Напомнил, чтобы не забывал — он, мол, тоже тогда, в девятьсот пятом, был революционером.

Лацис посмотрел на часы.

— Сейчас спешу в Смольный, а вечером, часов в восемь, приходи ко мне на Театральную.

— Там твоя квартира?

— Почти угадал. Я и сплю в рабочем кабинете. Там Наркомат внутренних дел,

— В каких ты чинах?

— Член коллегии.

— Рад за земляка! Особенно рад, что, взлетев на такую высоту, он не отворачивается от бывшего друга.

II

Ровно в восемь вечера, постучав в дверь, Ян Судрабинь переступил порог кабинета Лациса.

Он предупредил Гоппера, что визит в ресторан Палкина придется перенести.

— Придется, — печально согласился полковник. — Тем более что красные упекли приват-доцента Громова, от которого я должен был получить деньги.

Кабинет был внушительный: обставлен массивной мебелью, письменный стол чуть ли не размером с бильярдный.

Увидев, с каким вниманием Ян Судрабинь рассматривает обстановку кабинета, в котором еще недавно восседал товарищ министра, Мартын промолвил:

— Некогда выкинуть и заменить чем-нибудь попроще. Судрабинь удивился:

— Зачем? Посетитель сразу обязан проникнуться почтением. Обстановка, как в храме, должна его подавить и в то же время дать почувствовать, на какую он здесь поднят высоту.

— Ошибаешься! Ничего подобного не следует чувствовать нашему посетителю. Он пришел к такому же гражданину, как он сам. Просто на какое-то время этому гражданину доверен более высокий пост. Не исключено, через год-два они поменяются местами. Не ис-клю-чено!

— Не хочешь ли ты сказать, что лишен честолюбия, что тебе безразлично, будешь ли ты министром или последним писцом?

— Надеюсь, честолюбия действительно лишен, однако мне не безразлично, не безразлично и республике, как будут использованы мои опыт и преданность делу.

— А вдруг ты преувеличиваешь свои возможности? Тебя, например, назначают членом коллегии, а ты считаешь, что достоин стать народным комиссаром.

Мартын внутренне усмехнулся: было как раз наоборот, но говорить об этом не счел нужным.

— Не исключено, могу себя переоценить. Но рядом — старшие товарищи, высший партийный и советский орган…

Судрабинь ждал подходящей реплики, чтобы перевести разговор на то, что его особенно интересовало.

— Ты в Смольном сегодня был? На заседании?..

Невинный, казалось бы, вопрос. Но сегодня Лацис был на заседании, где шла дискуссия о мирном договоре. Естественно, он не мог рассказать о той борьбе, которая разгоралась вокруг подписания этого договора. Несомненно, Судрабинь знал: против договора все страны Антанты. Да это и понятно: им нужна русская армия. Ему известно: против все российские буржуазные и мелкобуржуазные партии. Но то, что и среди самих большевиков отсутствовало единство, ему знать не следовало. И Мартын ответил прямо:

— Ни другу, ни брату, будь он у меня, ни жене, если женюсь, никогда не заикнусь о внутрипартийных или государственных делах. Для меня это закон!

«Вот каким ты стал, Янка Судрабс!» — не мог не подумать Судрабинь. Его самолюбие все время прожигали сравнения, от которых трудно избавиться: да, он дружил с этим голодранцем, но всегда чувствовал свое превосходство над ним. Даже когда Янка получил диплом учителя, он-то, Судрабинь, надел золотые погоны офицера! Он! все время был выше. А вот сейчас, с каким достоинством держится бывший батрак! С достоинством и уверенностью.

— Меня ваши государственные и партийные дела интересуют, как лягушку азбука. — Судрабинь изобразил на лице ухмылку, которая должна подчеркнуть его полное безразличие. Но тут же словно увидел эту поддельную ухмылку, и ему стало противно. Ведь унижается, унижается перед Янкой. И все же заставил себя вынуть из кармана шинели бутылку водки. Поставил на стол. — Столько лет мы с тобой знаем друг друга, а ни единой капли не выпили вместе.

«Уж не хочешь ли ты подпоить меня?» — возмущенно подумал Лацис. Ему захотелось схватить бутылку и выбросить за порог. Но он так умел владеть своим лицом, что на нем ничего не отразилось. Профессиональные революционеры вырабатывали у себя это умение. Оно было необходимо. При любом допросе тебя сажали лицом к яркому свету и наблюдали: не вздрогнут ли при неожиданном вопросе губы, не потухнут ли глаза, не шевельнутся ли брови, не отвиснет ли подбородок… А ты учись, чтобы все черты были совершенно спокойны. Для этого, лежа на койке, закрывай глаза, расслабляй мышцы и мысленным взглядом озирай лицо.

— Второй раз вынужден ответить отказом. Не пью я! Убери это зелье!

Властный голос Мартына заставил Судрабиня немедленно спрятать бутылку. Но тут же попытался поддеть Лациса:

— Какая же это у вас жизнь? Подполье, тюрьмы, ссылки… Наконец взяли власть, и что же? Даже не разрешаете себе выпить и сытно поесть.

Лацис вынул гребень, расчесал бороду. Он был очень скуп на жесты и этим движением утихомиривал эмоции, как некоторые успокаивают себя, перебирая четки.

— Не думал, что тебе придется объяснять азбучные истины.

Судрабинь, казалось, даже физически ощущал наступательную силу Лациса, однако все же пробовал противостоять ему:

— Знаю, знаю, начнешь сейчас об идеалах! А жизнь идет. Еще десять лет — и начнется старость…

— Уж не считаешь ли ты лучшим итогом жизни унавозить ожиревшим брюхом землю?

Наступила пауза, которая показалась особенно длинной, потому что между собеседниками потерялся контакт и каждый ушел в свои мысли, но Судрабиню нужно было добиться того, чтобы встреча дала какой-то результат.

— И все же многое нас роднит: наша Латвия, наша детская и юношеская дружба… У тебя нет брата, и у меня нет, а мы с тобой были как братья.

Мартын вспомнил давно забытое: у него на голове появились струпья и наголо постригли волосы, на другой день Ян Судрабинь пришел в школу остриженный точно так же. А у него была самая красивая в классе шевелюра… Да, это было, это было, но тогда они были детьми, а сейчас…

— Наша Латвия роднит далеко не всех. Что у меня общего с полковником Гоппером? Я же ненавижу его! — И в упор спросил: — Кстати, чем же ты занимаешься теперь? — Спросил так строго, что Судрабинь растерялся, хотя все заранее обдумал.

— Понимаешь… Я числюсь помощником начальника штаба полка. Числюсь… Считай, полное безделье. А при моем характере… Многие увлеклись митингованием, меня оно не трогает. — И вдруг словно что-то осенило его. На самом деле обязательно должен был заговорить об этом, так задумал, но эта беседа — сплошная импровизация, разве угадаешь ее зигзаги. Поэтому естественно получилось, будто осенило его неожиданно. — Слушай, а, возможно, вам нужен деятельный волевой человек, который хотя и не большевик, но хочет служить большевикам?

Поддайся Мартын первому порыву, мог бы воскликнуть что-нибудь вроде: «Конечно, конечно!», но вся предыдущая жизнь приучила его к осмотрительности.

— Нам очень нужны энергичные, волевые люди. Работа для них всегда найдется. Но, — он пристально посмотрел прямо в глаза Судрабиню, — необходимы рекомендации полкового комитета и комиссара полка. Без этого никак!

— Разве недостаточно твоей рекомендации?

— Сколько лет мы с тобой не виделись? Так много, что ты даже не узнал меня.

— Но слову моему ты веришь?

Мартын прищурился, глаза потемнели.

— Ты хочешь правду?

— Только правду! — воскликнул Судрабинь, уже понимая: ни одна из целей этой встречи не осуществится.

— Кто такой Ян Судрабинь? Сын серого барона, золотопогонник, в юности примкнул к революции, а как только она пошла на спад, отошел от нее. Он был моим другом. Но это ушло в такую даль… Поэтому рекомендацию должны дать те, кто хорошо знают тебя в последние годы. Знают, чем ты дышишь и чем живешь. Такой у нас порядок, и тебе следует это понять!

«Ничем тебя не прошибешь!» — подумал Судрабинь, а вслух ответил:

— Постараюсь понять…