Ад - удел живых. Книга вторая.

Глава 9. Мотыль и Жбан. 28.04.2008

Мотыль и Жбан, охотники за головами

28 апреля 2008 г., окрестности г. Ярославль.

- Жба-ан… Ме-еня-а ло-оми-ит! – Мотыль скулил своим писклявым голоском, скрутившись на полу в новом и чистом, недавно занятом доме. – Да-ай по-опи-ить!

- Достал ты своим нытьём, братишка! Говорил тебе – не упарывайся каждый день! – недовольно проворчал Жбан, поднимаясь с кровати.

- Жба-ан… Да-ай по-опи-ить! – не прекращался надоедливый скулёж.

- На, глотай! – Жбан бросил бутылку с водой подельнику и завалился обратно на своё лежбище, с удовольствием вдыхая аромат свежего белья.

- Бра-ати-ишка-а… - по-новой запищал Мотыль, напившись.

Жбан стиснул зубы, и отвернулся к стене. Захотелось даже завалить нытика… Жаль, что без напарника не получится заниматься делом. Ещё и ехать надо, братва приказала прошвырнуться по окрестным деревням, поискать красивых и просто молодых баб, пообещав заправить машину после вылазки. Подогрев очень в тему – на мародёрку пешком не походишь.

- Эй, слы! Нам ехать надо! Паханы за бабами послали! – равнодушно сказал Жбан, ковыряя ногтем оторвавшийся кусочек обоев на стене.

- Бра-ати-ишка-а… В ло-ом… Дава-ай завтра-а…

Жбану самому не хотелось никуда ехать. Ему до жути надоели все эти походы за живым товаром, стрельба, кровь и постоянный страх. Очередное тошнотворное утро, тошнотного дня, одного из многих в тошнотной жизни…

Пацанчик начал нервно тереть лицо руками – то ли пытаясь оттереть въевшуюся грязь, то ли выдавить уродливо выпученные глаза, чтобы никогда больше не видеть всего этого… А еще лучше - поглубже зарыться в постель и спать, спать, спать… И проснуться в том, старом мире, где было… было…

Ничего не было. Всё та же грязь, что и сейчас. Бесконечные издевательства, унижения и побои. Полуголодное существование, презрительные взгляды со всех сторон. Сейчас, может, даже лучше. Пусть братва и глумится над ним, но другие…

Неожиданно в памяти всплыла картинка из недавнего прошлого. Шныри, напившись награбленной водки и накурившись взятой у мёртвого варщика химозы, поймали запоздалых беженцев из города. Пузатого отца семейства с такой же толстухой-женой и двумя пухлыми мальчишками. Жбану достались баба и один из пацанов, Мотыль развлёкся с папашей и вторым мелким. Наигравшись вдоволь, шныри отрезали головы всем четверым. Расставили их на столе с тарелкой объедков и стаканами, прикалываясь над тем, как неупокоенные головы щелкают челюстями…

Жбан старался не вспоминать тот случай. А сейчас он сам по себе вплыл перед глазами, и к горлу подкатил ком тошноты. Пацанчик едва успел вскочить и добежать до помойного ведра, как из него хлынуло…

Проблевавшись, Жбан вытер слёзы, и окинул комнату взглядом. Стол с вчерашней жрачкой и пустыми бутылками… Валяющийся на полу Мотыль… Пыльные окна за чистыми занавесками, фотография незнакомых людей на комоде, часы на стене. Как же осточертело всё!

- Эй, Мотыль! Харе валяться, поехали! – Жбан понял, что точно вздёрнется, если сейчас не сделать что-нибудь. – Братва правилово устроит, если сидеть на жопе будем!

Не меньше получаса ушло на то, чтобы вытолкать из дома стенающего подельника, завести ушатанную «газель» и выехать на дорогу. На мосту у Иваньковского перевоза, где заселилась козырная братва и сам Курган, пришлось выслушать глумливые насмешки пацанов, охранявших переезд. Наконец, свернув на дорогу, ведущую на запад, Жбан с облегчением вздохнул. Всё это время его не отпускало противное, тревожное напряжение. Ещё и чувство вины за смерть той семьи беженцев… Перед глазами снова всплыли искаженные страхом и болью лица...

Большинство деревень на пути выглядели пустыми, в некоторых заметно теплилась жизнь. Пахан запретил бандитскую вольницу в ближайших к городу сёлах, сейчас это было Жбану на руку. Видеть, а тем более грабить никого не хотелось. Набегающая лента рваного ямами асфальта отвлекала от любых мыслей и тревог. Дорога успокоит, дорога поймёт…

Покрытые нежным зеленым ковром озимой пшеницы поля чередовались мрачноватыми рощами, временами на обочинах попадались брошенные и сгоревшие машины. Останавливаться возле заброшек не было смысла – топливо с них давно слито, полезный хабар тоже растащили. Если не местные, то пацаны Кургана, частенько гонявшие по округе.

Проезжая Ширинье, последний крупный посёлок перед лесом, Жбан раздосадованно шмыгнул носом, в пол-уха слушая скулёж кореша, громко занывшего после прыжка машины на глубоком ухабе. Справа промелькнула разрушенная церковь, впереди была грунтовка и спрятавшиеся в глуши деревеньки. Сюда шныри ещё не заезжали.

Два крошечных хутора, по пяти дворов в каждом, оказались заброшенными. Недавно в них были люди, тлен запустения не успел коснуться этого места.

- Бра-атишка-а, отсто-ой в натуре-е! – проблеял Мотыль, пробежавшийся по домам. – Бухла-а не-ету, жратвы голя-як! Да-авай домо-ой пое-едем!

- Завались, Мотыль! – вдруг вспылил Жбан, трогая «газель» с места. – Братва без хабара нам бошки открутит! Поедем назад, когда найдём хотя бы одну шмару!

Подумав немного, Жбан направил машину по просёлочной дороге, в сторону леса. Должно же подфартить! Городские в села бежали, спасаясь от ходячих жмуров. Эх, жаль, что нельзя поближе к городу пощипать деревушки…

Ближайшая просека вывела на берег болота, превратившись в неровную, сплошь покрытую кочками, но накатанную дорогу. Жбан вовсю вертел рулём, пытаясь сберечь ветхую подвеску, и не заметил светло-серую «буханку», ехавшую навстречу.

- Бра-атишка-а, сто-ой! – остановил приятеля Мотыль. – Гля-а, ло-охи!

- Сам ты лох! – буркнул Жбан и затормозил, увидев, как из остановившейся «буханки» выскочил бородатый мужик с карабином в руках.

Второй мужик, сидящий за рулём, некоторое время пристально разглядывал пацанчиков, между машинами было не больше двадцати метров. Затем, из открывшейся боковой двери вышел священник. Самый настоящий – в длинной чёрной сутане, с крестом на груди, бородой. Впрочем, аккуратной и довольно коротко постриженной. Однако, вместо кадила в руках батюшки оказался полуавтоматический карабин с длинным стволом, на поясе висели подсумки с магазинами.

- Бра-ати-ишка, зы-ырь, по-оп! –пискляво хихикнул Мотыль.

- Зубы не суши, кореш! Ствол спрячь! – огрызнулся Жбан. – Серьезные пацаны!

Вслед за батюшкой из буханки вышли еще трое мужиков, такие же крепкие и бородатые. Каждый сжимал в руках оружие, вскидывая его в сторону незнакомой газели.

Перекрестившись и осмотревшись, священник повесил карабин на плечо и направился к шнырям. Вышагивая так, чтобы не перекрывать линию огня своим товарищам.

- Откуда путь держите, отроки? – низким голосом, почти басом, спросил батюшка, когда Жбан открыл окошко.

- Из Ярославля, отче! – ответил шнырь, не зная, что можно ещё сказать.

- Куда путь держите? С добром приехали, аль лихо замышляете? – поп зычно проговаривал буквы «О», словно читая проповедь.

- Мы это, типа, ну, хавку ищем! – Жбан напрочь забыл, как у людей называется то, что он ест ртом внутрь.

- Хлебом да рыбой одарить можем! Сами-то, чьи будете? Или сироты бездомные?

- Сироты, отче… Что ло… люди подадут, тому и рады!

- Блаженны вы, отроки Божии! От бесовских исчадий без общины как отбиваетесь? Вижу, не сытно поживаете!

- Ага, отче, не сытно… - Жбан с трудом понял, что сказал поп, но вида не подал.

- К нам пожалуйте. Вы молодые, вижу, жизнью побитые, отдалились от Господа нашего, Христа. Накормим, напоим, в свежее оденем, опосля поедете куда хотите, или причастие примете, да своими станете! Если не торопитесь, ждите нас тут, мы по делу едем, через час вернемся, вместе к обители и поедем! – поп внимательно посмотрел на шнырей.

Те сидели ровно, тихо, не дёргаясь. Мотыль ёрзал тощей задницей по сидению, но без кипеша.

- Без база… Хорошо, отче! – Жбан старался вспомнить, как разговаривают фраера и лохи.

Нормальный, воровской базар тут не катит. Надо затихариться и посмотреть, что будет дальше. Может, в натуре, у попа на малине получится разжиться ништяками, и свалить по-тихому.

Когда буханка с попом и его братвой уехала, Жбан вышел из машины, потянулся блаженно после неудобного кресла «газели». Глубоко, как смог, впалой грудью и прокуренными лёгкими, вдохнул свежий лесной воздух. Прокашлявшись, снова попытался подышать, во второй раз получилось гораздо лучше. Вокруг стояла почти оглушительная тишина, впервые за много времени услышанная Жбаном. Лёгкий ветерок игриво пошатывал верхушки сосен, сочащимся лесными ароматами воздухом дышалось все легче. Вдруг Жбан почувствовал вонь. Не мертвяцко-химозную, но миазмы давно не мытого тела. Принюхавшись к себе, шнырь вдруг понял, что воняет он сам. Сколько не мылся с начала шухера? Нет, сколько времени прошло от последней помывки ДО шухера?

Громко хлопнула дверь газели, отчего Жбан даже вздрогнул, испуганно обернувшись. К нему подошел Мотыль, с пистолетом в руке. Выглядел он неважно – серый, нездоровый оттенок худого лица, весь замызганный, слипшиеся сальные волосы, покрытый пятнами спортивный костюм, обгрызенные почерневшие ногти на коричневых от грязи руках… Внезапно Жбан понял, что сам он такой же, ободранный, покрытый многонедельной грязью чушкан. Понятно, почему люди пахана брезгливо отворачивались во время разговора!

- Слы-ы, браатииишка! – снова заныл Мотыль. – Чё, заканту-уемся у по-опа-а?

- Без базара, кореш! – ответил Жбан, принюхиваясь к подельнику.

От того смердело ещё сильнее, как из давно нечищенной параши.

- Ты, короче, базар фильтруй и метлу привязывай, понял? Пацаны вроде конкретные за бородой ходят, за непонятки могут накатить или мочкануть.

- О-отвеча-аю, ко-орешо-ок! – Мотыль умел притворяться фраерком беспонтовым, с того и жил раньше. – Всё-ё путё-ём бу-удет!

Жбан достал сигарету, прикурил, смачно затянулся, перебивая табачным дымом нестерпимую вонь, исходившую от него и Мотыля. Прав был священник, надо переодеться в чистое и помыться. В таком виде того и гляди, примут за жмуров и замочат, от греха подальше.

Вскоре послышался гул мотора, и к шнырям подъехала буханка попа.

- Давай за нами, не отставай! – крикнул из окна приостановившейся машины бородатый мужик с длинными седыми волосами.

Корешки запрыгнули в газель и покатили вслед за святошами, свернувшими за перелесок.

Попетляв километров двадцать по грунтовке, мимо крошечных пустых посёлков, машины выехали на разбитую асфальтированную дорогу, прямо у небольшой деревни Новинки. На разъезде свернули влево, и вскоре доехали до деревни Неверково, уютно расположившуюся чуть в стороне от трассы. Поселение пересекала маленькая речушка, над крайними домами нависла темная стена леса.

Проехав мимо старой церкви, обложенной строительными лесами, на которых работали мужики, ремонтировавшие обветшалый храм, путники въехали в саму деревню, в ней вовсю кипела работа. Возводились новые избы, сияющие янтарными боками свежих брёвен, из леса на запряженной двумя лошадьми телеге подвозили кругляк, не очищенный от коры. Во дворах и на улице царило нетипичное для нынешних, мрачных времён оживление. Все что-то несли, копали, пилили… Даже мелкий, лет десяти пацанёнок, был при деле, присматривая за пасущимися коровами. Несколько молодых парней, вооруженных дробовиками разных моделей, ходили по селу и за дворами, наблюдая за окрестностями. Бездельничали только две кошки, расслабленно греющиеся на крыше одного из домов.

- Зырь, пацанчик! – без привычного нытья сказал Мотыль. – Фраера козырно батрачат! – Тут и соски есть, видел? Перед паханом не запарафинимся!

- Чётко, да… – без настроения ответил Жбан.

Шедшая впереди «буханка» остановилась у большого дома, под железной крышей. Из машины тут же выскочили пятеро мужиков, одетых в обычные строительные робы. Двое вытащили из кузова объемный, но не тяжелый мешок и понесли его в сторону речки, где строилось небольшое здание, похожее на склад. Последним из УАЗа вышел поп, махнув шнырям рукой, приглашая выходить.

Выбравшихся из газели корешей тут же обступили деревенские, впрочем, не подходя слишком близко. Некоторые недовольно водили носами, очевидно уловив смрад, исходящий от пацанчиков. Батюшка раздал несколько указаний и подошел к оробевшим кентам. Ожидавших, по старой тюремной памяти, глумливых насмешек и оскорблений.

- Что, отроки, отвыкли от схода людского? Сюда из многих деревень люди стягиваются, городские едут. Не бойтесь, люд хоть и разный, но незлобливый, слова худого не скажут. Сами помыкались, настрадались, покуда не прибились к нашей общине. Как родители вас нарекли?

- Вова… - сбиваясь с хрипоты на писк, ответил Мотыль.

- …Саша! – несмело выговорил Жбан, с трудом вспомнив своё имя.

- Меня зовут отцом Георгием! – представился священник. — Вот что, сыны Божьи, Владимир и Александр! Идите за Николаем Ивановичем в баньку, ибо разит от вас как от зверя лесного! Марья Никитична вам одёжку справит, к вечерне поспеете. За машину не бойтесь, чужих тут нету, а свои не оберут. Нам работать пора, праздность грех великий!

Седовласый бородач позвал корешей за собой, в сторону реки, к небольшому домику с дымящейся трубой. Селяне сразу потеряли к ним интерес, разошедшись по своим делам. Батюшка заторопился в сторону церкви, закинув за спину добытый из «буханки» клетчатый баул.

Часом позже, порозовевшие и разомлевшие от пара и горячей воды кореша вывалились из бани, присели на лавчонку у крыльца, подставляя распаренные лица прохладному ветерку. Жбан щупал непривычно чистые футболку и штаны, принесенные полноватой немолодой тёткой. Мотыль чуть ли не впервые в жизни подстригал кусачками свои ломкие, неровные ногти, побелевшие после купания. Когда ему надоела возня с маникюром, он расслабленно откинулся на тёплые кругляши сруба.

- Ништяково, кореш! – прошептал Мотыль. – Сейчас бы чифиру, да биксе на клык дать! И маслецом вмазаться!

- Стрёмная шняга твоё масло, Вова! – Жбан уставился своими выпученными, водянистыми глазами в плывущие над головой тучи.

- Братишка, ты не вкуриваешь, какой чёткий приход от масла! – возразил Мотыль. – Ширнёшься разок, просечёшь тему!

- Не, кореш, не моя тема! – Жбану совершенно не хотелось разговаривать с подельником.

Светскую беседу шнырей прервал Николай Иванович, принёсший две пары новеньких, с магазинными бирками, кроссовок и темно-зелёные утеплённые рабочие куртки, также не ношенные.

- Одевайтесь, ребята. На вечернюю службу пойдем, после поужинаем. Чай пили?

Жбан кивнул, блаженно улыбаясь. Горячий травяной чай, ждавший их в предбаннике после омовения, пацанчики выпили с огромным удовольствием. Он не только утолил жажду, но и приглушил просыпавшийся голод, даже дышать легче стало после душистого, чуть горьковатого отвара.

- Ништ… Вкусно было, отец! – пискнул Мотыль, отрывая ярлык с обуви. – Век не забуду!

Внутри восстанавливаемой церкви собралось, кажется, всё поселение. В воздухе витала непривычная смесь запахов – недавно покрытого мастикой дощатого пола, горящих на алтаре свечей, свежих штукатурки и краски, дымящегося ладана и пряного пота от натрудившихся за день людей. На побеленных стенах висели иконы, над окнами за алтарем виднелись остатки фрески с образами святых. Над головами возвышались леса, подпиравшие хоры и уходившие ввысь, к самому своду под куполом.

Внезапно наверху, на хорах, раздалось стройное, прекрасное пение нежными женскими голосами.

Вышедший к алтарю после короткого псалма батюшка, уже без оружия, перекрестил паству широким жестом и обернулся к образам.

- Благословен Бог наш! – густым, зычным баритоном нараспев начал молитву, продолжив после «Аминь». - Слава Тебе, Боже наш, Царю Небесный, Трисвятое, Пресвятая Троице, О-отче-е-е на-а-аш!

Прихожане наперебой крестились, поклоняясь и вторя молитве.

Жбан неумело махнул перед собой собранными в щепоть пальцами, стараясь не выбиваться из толпы, голос священника и хора всё больше увлекал его.

- …Слава Отцу и Сыну и Святому Духу… - разнеслось по храму.

Неожиданно, Жбана начало заполнять незнакомое ощущение благости, поднимавшееся откуда-то изнутри, заставив замереть сердце и согрев желудок. По спине пробежали мурашки, голова заполнилась неведомым, но приятным туманом. Перед глазами пробежали сцены недавних событий – изнасилованный и повешенный мальчишка, его рыдающий отец, связанный скотчем… Застреленная хозяйка разграбленного корешами дома… Избитый в мясо незадолго до шухера парень, случайно встреченный на районе…

Из глаз Жбана брызнули слёзы, но видения совершённых им мерзостей не прекращались. Растущее внутри блаженное чувство словно выталкивало из него всю грязь и скверну, скопившиеся за годы неправедной жизни в зловонный, сочащийся гноем комок, отравлявший душу и разум. Заливаясь слезами, он упал на колени, прося прощения у всех обиженных им, горячо повторяя услышанные слова молитвы. Он не видел расступившихся людей между ним и алтарём, не видел стоящего рядом Мотыля. Удивлённо смотревшего на него, помахивая перед грудью тощими пальцами. Прекратив молиться, Жбан упёрся лбом в половицы и громко зарыдал, ничуть не стесняясь своего состояния.

Саша успокоился лишь под конец служения. Поющий хор убаюкал взорвавшиеся чувства, бушевавшие эмоции растворились, сменившись глубокой, тихой пустотой. Благостью... Раб Божий Александр поднялся на ноги, и пошатываясь, вытер мокрое лицо рукавом куртки. Неяркий тёплый свет мерцающих свечей ворвался в него, выжигая остатки дряни из сознания. Вдруг стало легко, свободно и светло, как не было даже после выхода на волю после очередной отсидки.

Покинув храм вместе со всеми, Жбан вдохнул полной грудью свежий вечерний воздух, показавшийся непривычно сладким. С души свалился тяжеленный камень, давивший долгие годы, освободив место чему-то непонятному, но не страшному, не пугающему. Словно искра внутри вспыхнула, неярким, пугливым, маленьким огоньком. Тёплая, нежная, волшебная, добрая…

- Бесы из тебя выходят, отроче. – раздался рядом спокойный, добрый голос отца Георгия. – Грехами ты полон был, через боль и слёзы прощаешься с ними. Отпустишь – прощён будешь, душа твоя спасётся, с Господом смирится, благодатью наполнится.

Жбану вдруг захотелось уткнуться носом в широкую грудь батюшки и расплакаться снова, но он сдержался, украдкой вытерев повлажневшие глаза.

- Пойдём, рабе Божий Александр, на трапезу вечернюю. И ты, Владимир, не отставай. После ужина ко сну отойдем, с рассветом помолимся, к денным трудам благословившись. Комнату в избе вам изготовили, Николай Иванович покажет.

Уже в постели, благоухающей чистотой, Жбан умиротворённо вытянулся, укрывшись шуршащим одеялом по самый подбородок. На его губах играла довольная улыбка от впечатлений сегодняшнего, пожалуй лучшего в жизни дня. Подарившего аромат чистого тела после бани, внезапную лёгкость и тепло после молитвы, приятную сытость после ужина. А главное - ощущение зарождающейся связи с людьми, принявших его в свою общину, без насмешек и издевательств. На соседней койке беспокойно ворочался Мотыль, лишенный возможности дунуть дури с самого обеда, со стены доносилось громкое, мерное тиканье старинных часов. Звуки незаметно затихали, уступая место невесомому, приятному и беззаботному сну, позабытому с самого раннего детства.