Аэций. Клятва Аттилы

Часть 22. Нежданные гости

На следующее лето. Равенна. 452 г.

— Откуда у тебя такой ужасный шрам? — спросила Гонория, целуя рубец на шее Карпилиона.

— Задело копьем, — с улыбкой ответил он.

После жаркой любовной ночи их томила сладкая нега. Карпилион растянулся на ложе в спальне Гонории. Она обнаженная сидела рядом на бело-розовой шелковой простыне и, ласково массируя кожу, втирала ему в спину благовонное миндальное масло.

С тех пор, как император согласился на их обручение, они проводили вместе ночи и дни. Для Карпилиона не было откровением, что сестра императора потеряла девственность с кем-то другим. Разгульная жизнь, которую вела молодая равеннская знать, закружила обоих в омуте наслаждений. Праздники, пиршества, беспробудное пьянство. Карпилион не раз и не два называл себя то аттилой, то гунном, но его слова принимали за шутку. Гонория ласково называла «мой варвар». Приглашала рабынь для любовных утех. Находила все новые и новые развлечения, желая ему угодить, и, казалось, совершенно потеряла голову.

Аэций не вмешивался в их отношения. Убедившись, что Карпилион освоился в Равенне, он оставил его в пылких объятиях Гонории и уехал в Галлию, где объявились несколько самозванцев, выдававших себя за аттилу. Аэций хотел убедиться, что это не гунны, а кто-то из местных вождей, решивших пограбить соседние города.

Карпилион пропустил триумф, который устроили в Риме в честь его поражения и победы отца. Именно там во время торжественной церемонии Аэций предложил императору обручить Гонорию со своим вернувшимся из заложников сыном, и сестра императора согласилась. Как рассказывала потом сама Гонория, Валентиниан был уверен, что она ответит отказом, и теперь под всяким предлогом откладывал публичное обручение. Сначала на осень, когда закончится траур по матери. Потом на весну, а за ней на лето, как будто бы посоветовал предсказатель по звездам. Но вот уж и летние дни подходили к концу, а к обручению так и не начали подготовку. Устав от пустых ожиданий, Гонория собиралась как следует надавить на брата.

— Валентиниан опасается собственной тени, надавить на него легко, — с презрением говорила она. — Знаешь, как он называет твоего отца? «Мой родственничек». И все потому, что боится остаться один против гуннов. А на самом деле на дух его не выносит и давно бы казнил.

Карпилион повернул к ней голову.

— Как ты сказала? Казнил?

— Обожаю молнии у тебя в глазах. Неужели ты удивлен? — рассмеялась Гонория. — С виду мой братец само божество, а внутри — обычная крыса. Он и меня с удовольствием удавил бы, но его колода-жена рожает одних дочерей. И неизвестно, кем они забеременеют от своих супругов. А у меня еще может родиться сын, и наша династия не исчезнет. Только поэтому я пока что жива.

— Да у вас тут настоящий змеевник, — усмехнулся Карпилин.

— Вот и наведи в нем порядок. А я тебе помогу. — Гонория нежно прильнула к его плечу.

— Подска́жешь, в кого направить копье?

— Аха-ха-ха. Подскажу, если хочешь, но не копье, а ко́пья. Как только мы обручимся, у нас появится много врагов. Какое счастье, что у них нет армии, как у твоего отца.

Насмешливая хохотунья порхнула с ложа и хлопнула в ладоши. На зов прибежали рабыни, чтобы её одеть. Вместе с туникой для госпожи они принесли одежду Карпилиону.

— Что это за тряпки? — поморщился он, увидев узорчатый край, весь в золоте и рубинах.

— Не тряпки, а наряд моего жениха, — поправила его Гонория. — Роскошь, подобную этой, не носит в Равенне даже высшая знать. Одевайся и жди, когда тебя позовут. Сегодня Валентиниан не отвертится от разговора про обручение. Мое терпение лопнуло. Берегись, император! Ха-ха-ха…

Покинув спальню, Карпилион отправился в перестиль, где всегда было много вина. Перед ним приветственно расступались слуги. Они смотрели на него как на любовника хозяйки, не первого в этих стенах.

«О, превосходная мирная жизнь», — с иронией поздравил себя Карпилион. По крайней мере, понятно, почему здесь так много пьют.

Когда враги незаметны под масками добрых друзей — от страха смерти спасает только вино.

Спустя какое-то время он и сам был пьян. Сидел, прислонившись к каменному вазону, похожему лепестками на раскрывшуюся кувшинку, глотал вино, закрывая глаза при каждом глотке, и видел перед собой Ильдику. Но не ту, что оставил в Кийгороде, а ту девчонку, которую встретил когда-то давно, до того, как уехала с братом …

— Вот чем ты занимаешься? — услышал он голос отца и поднял голову.

Аэций вырвал у него из руки серебряный кубок, поставил к подножию вазона и помог подняться.

— Куда ты? — буркнул Карпилион.

Аэций заставил его повернуться к вазону, в который из белого львиного зева стекала вода, и с силой мокнул в него головой.

Карпилиону попало и в нос, и в глаза. Он отпрянул, утерся ладонью и, моргая отяжелевшими веками, с которых стекали крупные капли, уставился на отца.

— Как ты мог? За моей спиной! — сквозь зубы промолвил магистр.

— А у меня был выбор? — сплюнув, ответил Карпилион. — Когда напиваюсь, по крайней мере, не чувствую себя идиотом. Разве ты сам не видишь? Такому как я здесь не место. У меня в голове мутится от всей этой шелковой жизни.

— Поэтому приказал войскам напасть на Италию?

Карпилион нахмурился.

— Что?..

— Ты слышал. Не притворяйся, что ничего не знаешь.

— Но я… действительно ничего не знаю, — ответил Карпилион. — О чем ты говоришь? О каком нападении?

Спустя какое-то время отец и сын разговаривали в таблинуме магистра армии. Их тени чернели на стенах, как громадные пальцы одной руки.

— Сначала я думал, что это очередной самозванец, и не придал большого значения, — чеканил слова Аэций. — Но потом мне стало известно, что войско ведет твой давний друг Онегесий, и у него полно степняков, отлично вооруженных, готовых на все.

— Он мне не друг, — угрюмо ответил Карпилион. — Мы с ним давно не виделись. Не знаю, откуда он взялся.

— Однако на тайных переговорах его посланники требовали выдать аттилу. А когда получили отказ, захватили Медиолан и Тисинум. В Медиолане они разорили дома и разрушили храмы. Перебили всех, кто там находился. Конечно, свидетели этих событий могли и приврать, но даже если верна половина того, что они говорят… о такой жестокости я не слышал давно. Полусожженные трупы лежат на улице. Их терзают собаки. А выжившим нечего есть, потому что их выгнали в лес…

— И как я должен вмешаться? — воскликнул Карпилион. — Поехать туда? Но ты ведь меня не отпустишь.

Какое-то время Аэций смотрел себе под ноги, потом похлопал его по плечу.

— Поезжай. Другого выхода нет. Постарайся, чтобы тебя не узнали. Ну, там, шлем, накидка. И поменьше стой у всех на виду. Для связи я дам тебе голубей. Если что, они вернутся в Равенну. Надеюсь, и ты последуешь их примеру.

Голос отца звучал неуверенно.

— Так и будет. Даю тебе слово, — ответил Карпилион.

В покоях императора Валентиниана

Недолгое пребывание Гонории в золоченых овеянных благовониями покоях императора вызвало такую бурю негодования у последнего, что он накричал не только на слуг, но и на попавшегося под руку Ираклия.

— Кто тебя так раззадорил? — удивился евнух, привычный к истерикам своего повелителя.

— Сестра! — мучительно произнес Валентиниан, от злости кусая губы.

— И что она вытворила на этот раз?

— Заставила согласиться на обручение, — был ответ. — А когда я лишь заикнулся о переносе на более поздний срок — пригрозила, что откроет Аэцию правду, которую будто бы рассказала ей мать!

— Правда бывает разной, — спокойно заметил Ираклий. — А эта какого рода?

— Откуда я знаю. Она ведь ему собирается рассказать, а не мне.

— Тогда почему ты так испугался? Может, это какая-то глупость.

— Нееет. Я уверен, Гонория намекает на маски, — замотал головой Валентиниан. — Только представь, как поступит Аэций, если услышит, что я на него покушался!

— Ты знаешь, что надо сделать, чтобы он ничего не узнал, — отозвался евнух, продолжая вести себя, как ни в чем не бывало.

Валентиниан посмотрел на него, как на врага.

— В твоих советах ни капли здравого смысла. Аэций теперь не один. У него появился заступник, с которым должна обручиться Гонория.

— Вот с заступника и начни, — возразил Ираклий. — Подсунь Гонории зелье под видом средства для зачатия сыновей. А в зелье добавь отраву. Какой-нибудь сильный яд, от которого рвется желудок.

— Хоть бы они отравились оба!

— Погоди бушевать, мой возлюбленный император. Сначала Гонории надо исполнить свой долг. Раньше она не хотела замуж. А теперь, смотри-ка, какая прыть. То предлагает себя аттиле. То сыну Аэция. Так может и за сенатора Херкулануса выйдет, за которого прежде не соглашалась, и нарожает Империи сыновей?

Спокойный уверенный тон Ираклия действовал как бальзам.

— Только это и сможет её оправдать, — изрек император. — Мой двоюродный брат Феодосий подсунул мне порченую жену. Остается надеяться на Гонорию и молиться, чтобы продолжила род.

Тем же вечером в домусе Гонории

Мраморная колоннада атриума сверкала огнями. Их нарочно носили с места на место, создавая атмосферу невероятно значительного торжества. Открытое небо над головой отливало синевой, словно в него впадало море, шумевшее где-то вдали за стенами города. Над головами гостей витали светящиеся стайки мотыльков. На круглых столиках и золотых подставках стояли кубки, наполненные вином. На плоских блюдах залитые медом виднелись груши и горки из винограда. Тут были и запеченные кусочки рыбы, которую любила Гонория, и вяленое мясо со специями, специально приготовленное для Карпилиона.

Вот только самого Карпилиона почему-то не было.

Гонория все глаза проглядела. На ней было длинное пурпурное одеяние, затянутое на поясе золотыми кольцами. Усыпанные алмазами кольца висели в ушах. Украшали фаланги пальцев и кисти рук. Как только объявляли нового гостя, она поворачивалась, радостно сияя глазами и кольцами, но это снова оказывался кто-то другой. Гости посматривали на неё с удивлением. О чем-то тихо шептались. И вот одна из сенаторских жен подплыла к Гонории и с учтивой бесцеремонностью принялась её утешать.

— Дороги становятся слишком длинными, когда наступает вечерняя мгла. Наверное, что-то случилось с посыльным. На этих бестолочей совершенно нельзя положиться. Хотите, я пошлю своего человека?

— О, благодарю вас, приберегите его для себя. Вскоре вашего мужа попросят уехать и вам понадобятся надежные люди, — едко проговорила Гонория, намекая на связь сенаторши с императором Валентинианом, которую та, наверное, надеялась скрыть.

— Возьму себе на заметку. Правда, опыта долгого ожидания у меня пока что не было, — не осталась в долгу сенаторша.

— Скоро он у вас непременно появится, — любезно ответила Гонория и отошла подальше, желая оставить последнее слово за собой.

Однако слова сенаторши о посыльном запали ей в сердце. Может, он, и правда, не нашел Карпилиона?

Гонория выскочила из атриума.

— Приведите посыльного. Где он? — строго сказала слугам.

Посыльного привели. Это был довольно упитанный увалень, весьма глуповатый на вид.

— Ты выполнил поручение? — спросила Гонория как можно спокойнее.

— Выполнил, — ответил посыльный.

— Передал послание?

— Передал.

Гонория закусила губу.

— И что он ответил?

— Кто? — уточнил посыльный.

— Карпилион, конечно же.

— Так его-то я и не видел.

— Тогда кому ты вручил послание?! — вспылила Гонория.

— Хозяину дома. Флавию Аэцию.

— Ах… вот как, — растерялась молодая женщина.

— Сходить еще раз? — предложил посыльный.

— Не надо. Я сделаю это сама, — сказала Гонория. В замешательстве посмотрела в сторону атриума, надо ли известить гостей о своем уходе, но не сумела быстро придумать, что им сказать, и ушла, ни с кем не простившись.

Аэций несколько удивился, увидев Гонорию в роскошном наряде, словно готовилось какое-то торжество. Пригласил в таблинум, где недавно разговаривал с сыном. Предложил вина.

Гонория взяла в руку кубок и встала спиной к занавескам, закрывавшим какую-то часть таблинума. У неё было чувство, что за ними кого-то скрывают. Карпилиона, к примеру, который не хочет попасться ей на глаза. Причину она видела лишь в одном — изменил ей с какой-нибудь глупой равеннской красоткой и теперь боится разоблачения. От этой мысли становилось тошно, но желание заполучить Карпилиона в супруги превосходило любую обиду, которую он мог нанести.

— Вы ослепительно выглядите, — произнес Аэций с почтительной улыбкой.

— У этого наряда особое назначение, — ответно улыбнулась Гонория. — Украсить меня на сегодняшнем торжестве, когда зачитают согласие императора на мое обручение с вашим сыном. Однако ваш сын почему-то не соизволил придти. Не увидел послание, которое должен был передать посыльный?

— Ах, вот что было в послании… — медленно произнес магистр. — Прошу извинить, но я не отважился его прочитать в отсутствие сына.

— В отсутствие? — переспросила Гонория. — Вы хотите сказать, он уехал?

— Да, к сожалению. У него появилось срочное дело.

— Такое срочное, что не сказал мне ни слова?

— Возможно, не хотел вас пугать. Он поехал с поручением к гуннам.

— Куда? — изумилась Гонория.

— Точное место не знаю. Армия гуннов все время в движении. Надеюсь, Карпилиону удастся отговорить их от наступления на Италию.

Аэцию хотелось, чтобы у сына появились заслуги перед Империей, но у Гонории было иное мнение.

— Не понимаю, зачем вы его послали, — сказала она. — Валентиниан об этом уже позаботился. У него была встреча с Сенатом. К гуннам отправились папа Лев, Геннадий Авьен и Тригеций. Разве этого не достаточно?

— Хм, вы правы, достаточно. Но думаю, Карпилион сумеет справиться лучше, чем кто-то другой.

— А когда он вернется?

— К осени или, может быть, осенью.

— Как не скоро… — вздохнула Гонория. — Надеюсь, за время разлуки он обо мне не забудет.

— Ну, о чем вы. Разве таких, как вы, забывают.

— Потому что я сестра императора? Порой он ведет себя так, словно ему это полностью безразлично.

— О, поверьте, вам не о чем волноваться. Теперь, когда император ответил согласием, впереди у вас долгая совместная жизнь. Не примите мои слова в назидание, а только как дружеский совет. Возвращайтесь на торжество и объяви́те гостям, что обручение состоится. А дату назначите позже, когда приедет Карпилион.

Аэций пошел проводить Гонорию до дверей. В таблинум он вернулся один. Отдернул висевшую там занавеску и громко приказал:

— Выходи!

В дальнем углу заскрипела тяжелая крышка. Из недр накрытого тенью кованого сундука показался взъерошенный Зеркон.

— Ты слышал? — спросил у него Аэций.

— Разумеется. Каждое слово, — ответил карлик, выбираясь наружу. — Я и в прошлый раз говорил, что император ведет себя странно. То не сказал про письмо Гонории. А теперь созывает Сенат за вашей спиной. Не кажется ли вам, что у него возникла какая-то неприязнь?

— Не кажется, — отмахнулся магистр. — Можно подумать, я сам ничего не скрываю и ничего не делаю за его спиной. Валентиниан у власти недавно. Галла Плакидия слишком долго держала его на привязи. Теперь он вырвался на свободу, и его немного заносит. Постепенно это пройдет. Я всегда буду рядом и не дам ему оступиться.

— Как бы он сам вас куда-нибудь не толкнул. У нашего августейшего очень длинные пальцы, — проворчал Зеркон.

— Длинные от того, что с детства играет на лютне, — возразил Аэций. — Я ни разу не видел его с обнаженным мечом и не помню, чтобы он кому-нибудь угрожал. Беспокоит меня другое. Он послал к аттиле троих эмиссаров. Карпилион об этом не знает и, боюсь, отошлет их обратно.

— Это он мооожет, — согласился карлик. — Так отошлет, что они надолго запомнят, куда их послали.

— Так значит надо его упредить?

— Ну, конечно. А как же иначе.

— И сделать это немедленно.

— Да, да, чем быстрее, тем лучше… А что вы на меня так странно смотрите? Уж не думаете ли вы…

Похоже, Зеркон наконец-то понял, чего от него хотят.

Аэций медленно кивнул в ответ. Он ожидал, что карлик начнет упираться, кричать, что подвергают насилию, но в этот раз реакция была совершенно иной.

— Раз надо, так надо, — с готовностью молвил он. — Папа Лев, как я слышал, предпочитает ездить на муле. И если мне выдадут приличную лошадь, то я, пожалуй, его обгоню.

— У тебя будет все, что нужно, — сказал Аэций. — Я дам тебе лошадь и провожатых. Возможно, Карпилион захочет остаться у гуннов. Тогда напомни ему про данное слово… Нет, просто скажи, что в Равенне его дожидается отец.

— Скажу, что угодно, только это без надобности, — не без гордости ответил карлик, поднимая палец вверх. — Карпилион вернется. Он ни за что не нарушит данное слово. Это же я его таким воспитал!