Аэций. Клятва Аттилы

Часть 4. Поединок

Аримин. Приморское побережье. День спустя

В согретом ласковым солнечным светом, овеянном солеными ветрами Аримине готовились встретить нового магистра армии не менее пышно, чем до этого встречали в Риме, куда Бонифатий прибыл с северного побережья Африки. При въезде в город в каменном портике древнего храма, оборудовали величественную приемную залу. Внесли в неё статуи древних героев. Внешнюю колоннаду украсили розами и гирляндами из дубовых листьев. В виду вечернего времени зажгли светильники, источавшие вместе с запахом гари удушливый аромат благовоний.

Возле парадного входа в портик толпилась ариминская знать. Среди тех, кто стоял впереди, было много сановников в изысканных одеяниях. А за спинами тех, кто стоял позади, виднелись высокие пики стражников, не пропускавших никого постороннего. Дорогу к портику, по которой должен был пройти Бонифатий, устлали коврами.

И вот он наконец появился в сопровождении свиты телохранителей.

Об этом возвестили двое юных спатариев в коротких алых накидках. В руке у каждого было по факелу. Следуя по ковровой дороге, спатарии попеременно выкрикивали имя нового магистра армии и, вторя им, стоявшие сбоку рукоплескали и кричали: «Аве!»

На фоне всеобщего пафоса рослая внушительная фигура Бонифатия выглядела не менее помпезно. Это был могучий, но несколько обрюзгший сорокатрехлетний здоровяк, одетый в легкую кожаную броню и опоясанный громоздким мечом с витой рукоятью. Иссеченное шрамами лицо и крепкие мускулистые руки казались печеными от загара. Тяжелая нижняя челюсть заметно выдавалась вперед, словно её выбили в драке и забыли вправить. Однако при всей своей мрачности Бонифатий производил впечатление человека, наслаждавшегося тем, что происходит вокруг. Ликование во взгляде и лучезарная улыбка озаряли его ярче любого огня.

Аэций наблюдал за шествием из толпы сановников. Ариминская стража пропустила его без заминок, хотя у него и не было приглашения на торжество. Никто из стражников не посмел задержать героя Империи, а тем более отобрать у него оружие. Не воспользоваться этим было бы непростительной глупостью. Дождавшись момента, когда Бонифатий подойдет достаточно близко, Аэций растолкал впереди стоявших и, выскочив на дорогу, громко его окликнул:

— Приветствую, наместник!

Бонифатий не сразу понял, кто перед ним. Окинул Аэция непонимающим взглядом, но потом в его маленьких бычьих глазах мелькнула догадка.

— Приветствуй меня по званию, — произнес он высокомерно. — Я — новый магистр армии, если ты не знал.

— Так, выходит, теперь у нас два магистра? — усмехнулся Аэций, но Бонифатию было не до смеха.

— Не два магистра, а только я! — бросил он со злобой. — Тебя отстранили. Отправляйся в казарму и жди указаний.

— Твои указания слишком дорого обходятся солдатам Империи, — не двинувшись с места, ответил Аэций. — Они до сих пор не знают, за кого ты воюешь — за них, или против них.

По толпе сановников пробежала волна негодования.

— Да как ты смеешь меня обвинять?! — взревел Бонифатий, уязвленный в самое сердце. — Подставил с проклятым письмом, а теперь не хватает мужества в этом сознаться? Когда-то я уважал тебя. Считал человеком чести. А ты такой же ублюдок, как и Констанций Феликс. Убирайся с дороги или дерись со мной один на один! Как подобает воину, а не дерьму, которым ты стал!

В ответ Аэций послал его подтирать дерьмо за вандалами и выдернул из ножен меч. Вокруг мгновенно образовалась людская воронка. Телохранители ринулись было вперед, но Бонифатий крикнул, чтобы никто не вмешивался и, словно поднявшийся на дыбы носорог, пошел на Аэция. В глазах у него не было ни капли ненависти — одно лишь желание доказать свою правоту. Теперь и Аэций хотел того же. Отступать было некуда. На него летела громадная туша, отлично владеющая мечом. Когда-то Бонифатий считался лучшим мечником Римской Империи, и, видимо, думал, что с тех пор ничего не изменилось — что Аэций всё тот же мальчишка, у которого он выигрывал тренировочные бои.

С тех пор изменилось многое. Аэций заматерел, в движениях появилась спокойная точность и быстрота, которых не хватало раньше. Бонифатий рубил наотмашь уверенной рукой, но атаки не достигали цели, грузному телу не хватало былой поворотливости, он очень быстро устал. Отвлекая его короткими выпадами, Аэций хладнокровно выжидал момент для удара. Взмах. И рассеченная броня возле шеи покрылась кровью. Сначала Бонифатий не придал этому значения, но потеря крови сказывается быстрее, чем успеваешь закончить бой. И вскоре он пошатнулся, словно его повело куда-то в сторону. Аэций по опыту знал, что чувствует раненый — перед глазами плывет, состояние будто пьяное, и чтобы не затягивать развязку, быстрым ударом выбил меч из его руки.

Бонифатий упал на колено.

— У тебя… клинок длиннее… — прошептал он старую армейскую присказку. Голова его свесилась на грудь, открывая шею для последнего удара.

— Оставьте ему жизнь. В обмен на вашу, — услышал Аэций посреди поднявшегося шума.

Обернулся. За спиной стояла Галла Плакидия.

На ней было роскошное пурпурное одеяние. С мочек ушей свисали тяжелые рубиновые серьги. Августейшую голову украшала золотая диадема, ярко блестевшая в гладко зачесанных черных волосах. Но лицо было бледным, взволнованным, напряженным.

По мановению августейшей руки к Бонифатию подбежали лекари. Проиграв поединок, он стал героем. В отличие от одержавшего победу Аэция. Со всех сторон кричали, что он убийца, что кровь на его мече никогда не сохнет, что новое злодеяние разверзнет землю у него под ногами. Аэций стоял, не отвечая на оскорбления, и неподвижным взглядом взирал на то, как лекари суетятся возле Бонифатия, сумевшего несмотря на потерю крови подняться на ноги.

Вердикта лекарей дожидалась и августа.

Накануне она не спала всю ночь. Раздумывала, как держаться с наместником Африки, во что одеться, как себя вести. К портику её доставили в крытых носилках с занавешенными окнами. Она хотела появиться в зале сразу после того, как Бонифатий пройдет через колоннаду парадного входа, и встретить его со всеми почестями. Однако как не настраивалась на торжественный лад, отделаться от брезгливого чувства к нему не могла. И не только из-за того, что заподозрил её в вероломстве и, сговорившись с вандалами, поднял мятеж. Задолго до событий в Африке, во время боя за Масси́лию, Бонифатий напал на короля торингов Атаульфа, думая, как и другие, что сестра императора находится у него в плену. В этом бою Атаульф получил ранение и несколько дней провалялся пластом от мучительной боли. Жаркие объятия и нежные поцелуи пришлось отложить на время лечения, а лечение было долгим. Галла Плакидия всей душой ненавидела человека, по вине которого её возлюбленный изнывал от жестоких страданий и корчился в муках у неё на глазах. Неприязнь к Бонифатию сохранилась с тех пор навсегда. Он это чувствовал и, не ведая о причине, выслуживался как мог. Посылал ей золото, когда сбежала от сводного брата в Константинополь, поддерживал в борьбе с узурпатором. Галла Плакидия не забыла об этой давней услуге и в благодарность решила восстановить его доброе имя и помирить с Аэцием.

А вместо этого увидела кровь. Не будь она в прошлом женой короля торингов, возможно пришла бы в смятение так же, как и её сановники, но Атаульф не раз у неё на глазах выяснял отношения со своими обидчиками один на один. Кровь, крики, лязг оружия во время пира были для торингов таким же обыденным делом, как и роскошные, исполненные величия римские праздники, на которых исподтишка травили ядом своих врагов…

— Ранение не опасно для жизни, но раненому нужен покой, — доложили ей после осмотра Бонифатия.

— Нет, я чувствую себя прекрасно. Затяните мне рану потуже и продолжим церемонию, — возразил весь белый от боли Бонифатий. Лекари сняли с него кожаный нагрудник. Сквозь наложенную наспех повязку красными пятнами проступала кровь, и, чтобы скрыть неприятное зрелище от благородного взора августы, один из телохранителей набросил на Бонифатия свою шерстяную накидку.

При взгляде на раненого Галла Плакидия не могла отделаться от мысли, что это возмездие за Атаульфа, точно так же страдавшего по его вине.

— Прежде чем продолжить церемонию, мы должны покончить с одним неприятным разбирательством, — сказала она, поймав на себе пристальный взгляд стоявшего поодаль Аэция, и, повернувшись к нему, добавила. — Оставьте оружие здесь. Я готова выслушать ваши объяснения. Наедине.

Наедине означало — без участия сановников, но в присутствии личной императорской стражи. Повинуясь приказу, Аэций оставил оружие при входе в портик и вошел в него следом за августой и её охраной.

Здесь было тихо, торжественно и пустынно. В больших золочёных светильниках горел огонь. Мозаика на полу переливалась тысячью оттенков. Галла Плакидия двинулась к тронному месту, но, передумав, остановилась. Подле неё полукругом выстроились стражники с пиками.

Несколько стражей встали и за спиной Аэция.

— Я больше не заслуживаю доверия? — спросил он с иронией.

Августа смерила его долгим пристальным взглядом.

— Отойдите, — велела стражам и, когда они удалились, произнесла, позволив себе улыбнуться. — Вы не сказали мне слов приветствия.

— Приветствую, божественная госпожа, — откликнулся Аэций, но вместо поклона по-военному коротко приложил к груди кулак, как принято в армии.

— Почему вы не выполнили моё поручение? — спросила Галла Плакидия, разглядывая его, словно видела впервые. За время разлуки он и впрямь изменился. Оброс как варвар. Раздался в плечах, загрубел. Но таким напоминал Атаульфа даже больше, чем прежде…

— Какое поручение? — ответил Аэций, не понимая, куда она клонит.

— В письме я пригласила вас приехать в Равенну, а не в Аримин.

— В Равенне меня обвинили в убийстве Констанция Феликса. Я не смог усидеть на месте.

— Ах, не могли усидеть, — кивнула головой августа. — Смела ли я надеяться, что услышу иную причину.

— Я не убивал Констанция Феликса, — произнес Аэций, отвечая на самый главный вопрос, застывший у неё на губах. — Не убивал хотя бы потому, что все это время не вылезал из боя в Галлии, в Реции и снова в Галлии. Не убивал его беременную жену, у которой по какой-то причине попал в немилость. На моем мече нет и не было их крови. Но, похоже, истина никого не волнует. Любого слова достаточно, чтобы меня обвинить.

— Вы ошибаетесь, — сказала августа и, сделав многозначительную паузу, добавила. — Их убили не мечом. А копьем. Не скрою, сначала я поверила тому, что сказала жена Констанция Феликса…

— Так все-таки я не заслуживаю доверия? Вот почему меня отстранили от командования? — помрачнел Аэций.

— Ах, перестаньте. Не вам говорить о доверии, — возразила Галла Плакидия. — Вы-то сами доверяете своей божественной госпоже? В Римском Сенате никто не сомневается в том, что вы убийца. Переубедить их нельзя, но можно заставить умолкнуть. Хотя бы на время. Хотя бы на этот год.

— То есть меня отстранили от командования на год?

— Свое решение я собиралась объявить в Равенне, — уклончиво ответила августа, — но придется сделать это сейчас. Хотя вы и приложили все мыслимые усилия, чтобы мне помешать.

— Я? Каким же образом?

— Поединком с Бонифатием. Ранили его. Теперь он весь в крови. Вы будто нарочно доказываете худшее, что о вас говорят.

Аэций лишь передернул плечами.

— Как можно было назначить Бонифатия магистром армии после того, как он предал…

— Предал не по своей вине, — поправила его августа. — Вы же знаете эту историю не хуже меня. Бонифатий получил письмо, на котором стояла ваша подпись. Только представьте силу этой подписи, в которую верят как в молитву.

— Чушь. Он хотел предать и предал, — вспылил Аэций и, спохватившись, добавил. — Прошу извинить, я выразился слишком грубо, но уверяю вас совершенно точно.

— Вы ведете себя как варвар, — заметила ему августа. — Хотите, чтобы вам доверяли, но сами не доверяете никому. Как только правда всплыла наружу и недоразумение с письмом разъяснилось, Бонифатий тотчас же выступил против вандалов, проявив при этом необыкновенную храбрость…

— О, да, он очень храбро сдавал вандалам африканские города. Включая последний, Гиппо-Регий, где просидел в осаде несколько месяцев.

— Это не только его неудача. Но неудачи учат нас быть мудрее, — сказала августа. — С бесчинством вандалов в Африке необходимо покончить в короткие сроки. Сейчас под знамена Бонифатия идут неохотно. Никто не знает, что от него ожидать. Должность магистра армии подтвердит его полномочия в глазах наемников. За этот короткий год своего магистерства он сможет набрать необходимое войско, чтобы вернуть потерянные города…

— Только напрасно потратит время. С вандалами ему не справиться. Не надо было поднимать мятеж.

— И все-таки дадим Бонифатию шанс. Он станет магистром армии всего лишь на год — за это я ручаюсь. А потом отправится отвоевывать Африку у вандалов. И должность магистра армии здесь в Италии снова будет за вами. — Галла Плакидия вопросительно посмотрела на Аэция, нисколько не сомневаясь, что он согласится. Да и как тут было не согласиться, когда от командования его отстранили, и, что бы он сейчас ни сказал — решение приняли за него?

Дальнейшее было ему безразлично. Приветственные слова августы. Одобрительный шум сановников. Суета вокруг Бонифатия, едва державшегося на ногах от слабости. Когда на него возлагали знаки патриция, он покачнулся так, что телохранителям пришлось подхватить его под руки, иначе свалился бы на мраморный пол. Аэций взирал на это с горькой усмешкой. Сколько бы он ни старался, сколько бы ни потратил усилий, сражаясь ради мира в Империи, титул патриция полагается не ему, а человеку, развязавшему затяжную разорительную войну.

— Долгое время мы считали наместника Африки мятежником, а он в свою очередь несправедливо обвинял нас в вероломстве, — торжественно провозгласила августа. — Теперь это в прошлом. Справедливость должна быть восстановлена в полной мере. И первый шаг уже сделан. Назначение Флавия Бонифатия магистром армии подтвердит нашу добрую волю.

В зале раздались рукоплескания. Аэций продолжал смотреть перед собой остановившимся взглядом, словно его это не касалось. На него глазели со всех сторон, и не было никого, кто пожалел бы, что его отстранили от должности. Для всех этих людей он был человеком, совершавшим отнюдь не ошибки, как обласканный августейшим вниманием Бонифатий, а преступления, следовавшие одно за другим — начиная с тех пор, как поддержал узурпатора, и заканчивая обвинениями в убийстве Констанция Феликса.

— Правосудие требует от нас и другого решения, — разносилось по залу. — Новым консулом на предстоящий год мы назначаем…

Аэцию показалось, что августа произнесла его имя. Поверить в это было почти невозможно. Потрясенный он не знал как вести себя и как реагировать. На него неожиданно свалилась честь, за которую боролись представители самой высокой знати. О которой сам он даже не помышлял.

— Аэция — консулом? — пронесся над залой удивленный шепот.

— Примите мои поздравления, — послышался голос августы, подтвердившей свои слова. — Должность консула — это высшее признание ваших заслуг. Консулами становятся наравне с императорами лучшие люди Империи. Такие как Аниций Авхений Басс. Такие как Констанций Феликс…

— Которого он убил! — выкрикнул Бонифатий, и следом зашумели другие.

— Подобные обвинения требуют доказательств, — возразила Галла Плакидия, перекрывая поднявшийся шум. — Жена Констанция Феликса действительно обвинила в нападении некоего Аэция, но она назвала только имя. Нападавшие были в масках, и мы до сих пор не знаем, тот ли это Аэций. Выдвигать обвинения против заслуженного героя Империи из-за одного только совпадения имен мы не будем, иначе правосудие превратится в шутовство. Назначая Аэция на должность консула, мы хотим навсегда прекратить нелепые домыслы и слухи о его причастности к убийству Констанция Феликса.

В зале притихли. И даже Бонифатий лишь звучно скрипнул зубами, но ничего не сказал.

— Благодарю за честь, — еле слышно проговорил Аэций, глядя в победоносно сияющие глаза августы, одной рукой отобравшей у него должность магистра армии, а другой — назначившей консулом, поставив тем самым на ступеньку выше Бонифатия и большинства присутствующих в зале, по крайней мере, на предстоящий год.

— Для империи будет великая честь, если вы пожмете друг другу руки и примиритесь, — провозгласила Галла Плакидия, поочередно посмотрев на обоих магистров — на бывшего и на нынешнего.

Бонифатий лишь краем глаза взглянул на Аэция и не двинулся с места. Видимо, был уверен, что примирение не состоится, и тогда Аэций подошел к нему первым.

— Нам нечего делить, — сказал он, протягивая руку. — Прошлое пусть остается в прошлом. Теперь мы на одной стороне.

Бонифатий ответил крепким рукопожатием и вроде бы дружески обнял Аэция за плечо.

— Ну, раз мы на одной стороне, может, скажешь, кто надоумил тебя написать письмо? — шепнул сквозь улыбку, чтобы не услышала августа.

Аэций лишь усмехнулся и не ответил.

Пока они обнимались, разыгрывая примирение перед своей госпожой, в залу вбежал какой-то уродец. Одеждой он походил на Зеркона и во всем ему подражал, особенно манерой выпучивать глаза.

— Надо же они не убили друг друга! — закричал он, скорчив смешную рожу.

— И никогда не убьют, — с торжеством произнесла августа.

По её знаку в зале расставили столики со всевозможными яствами на золотых подносах и для удобства придвинули к столикам мягкие ложа, застеленные пурпурным шелком. Воздух наполнился ароматом самых изысканных виноградных вин. Юные виночерпии разливали благодатную влагу в большие кубки из длинных узкогорлых кувшинов. Пили из них всю ночь. Аэций никогда не хмелел настолько, чтобы сболтнуть на пьяную голову лишнее, и сморило его от усталости, а не от вина.

Как и было условлено, в гавани возвращения командира дожидался корабль. Верный Литорий немало удивился, когда под утро явилась императорская стража и потребовала выдать личные вещи Аэция. Ни заверения, ни клятвы не смогли поколебать подозрительного запястника. Литорий ответил, что хочет увидеться с Аэцием лично и услышать приказ от него.

Снаружи у ворот Аримина развернулась праздничная гульба. Возле портика развели высокие дымные костры и потчевали всех желающих бесплатным хлебом и вином. Некоторые сановники, покидая крытую галерею портика, выкрикивали свое имя и осыпали толпу горстями золотых монет. И всякий раз, как только из арки появлялся очередной сановник, к нему кидались в надежде поймать монетку.

Аэция вынесли из портика на открытых деревянных носилках. Он сидел в них, повесив голову и слегка наклонившись вперед. Вид у него был настолько отрешенный, что глаза казались неживыми. Светлые волосы потускнели и налипли на лоб. Толпа метнулась к нему, ожидая подачки. Литорию пришлось продираться к носилкам чуть ли не с боем.

— Магистр, — позвал он, когда людская волна отхлынула в сторону к другому сановнику, но сидевший в носилках не отозвался, словно его опоили каким-то зельем вместо вина. Литорий ни разу не видел Аэция в таком состоянии и не знал, что подумать.

— Куда вы его несете? — спросил он у стражников, сопровождавших носилки. — У меня неотложное дело. Я хочу с ним поговорить.

Один из стражников крикнул носильщикам остановиться, и те подчинились. Судя по яркой одежде и по тому, как четко исполняли свои обязанности, предназначались они для эскорта самой высокой сановней знати. Литорий терялся в догадках, что происходит. В армии были иные правила. Носилки полагались по ранению или при смерти. Неужели Аэций ранен?

— Магистр… — снова позвал Литорий, приникая к краю носилок. За спиной толкались, теснили друг друга, галдели на все голоса, и он боялся, что не услышит ответ.

— Не называй меня этим званием, — глухо отозвался Аэций. — У меня его больше нет.

— Как это нет? Тебя отстранили? — Литорий не верил тому, что произносят его собственные уста.

— Отстранили, — коротко подтвердил Аэций.

— Вот же дерьмо… И кого назначили?

— Флавия Бонифатия.

— А тебя?

Аэций поднял глаза.

— Избрали консулом на год.

— Консулом? Так это же здорово, — обрадовался Литорий. — Теперь ты второй человек после императора.

— Скорее, его безмолвная тень, — скривился Аэций. — Консул такая же бесполезная должность, как и смотритель могил. Кроме почета никаких привилегий, никаких полномочий. Советник, чье мнение никого не волнует. Зато облачусь в накидку с пурпурной каймой. Вроде той, что была на Констанции Феликсе, когда его закололи пиками как свинью возле базилики Урсиана…

Литория аж передернуло от этих слов.

— Скажи куда ехать. Одного мы тебя не оставим.

Аэций лишь улыбнулся.

— Обо мне беспокоиться нечего. Отправляйтесь в Галлию и помогите Цензорию. А я поеду в тихое безопасное место. У меня поместье неподалеку. Залягу там, как медведь в берлоге. Отосплюсь до януарских календ, пока не начнется мой консульский год.

— Может, тебе что-то нужно? — спросил Литорий. — Только скажи, я исполню.

Аэций на мгновение задумался.

— Пошли кого-нибудь на корабль принести мои вещи.

— За ними уже приходили. Поэтому я здесь, — ответил Литорий.

— Ну, тогда… Передай остальным, что я сложил полномочия магистра армии с миром и по собственной воле, и что теперь они подчиняются Бонифатию. От меня они вряд ли хотели бы это услышать.

Литорий кивнул, понимая, что Аэцию тяжело подобрать слова для прощания, пожелал ему легкого пути, как пожелал бы скорейшего выздоровления раненому, и отодвинулся от носилок, давая понять носильщикам, что разговор окончен.

Вокруг продолжались веселье и суета. Литорий стоял посреди людского моря громадный, словно скала, и провожал глазами носилки. В ликованье толпы ему чудилась затаившаяся угроза. Словно кто-то пристально следил за каждым его движением, чтобы вызнать, куда он направится дальше. Пойдет за носилками или останется здесь.

Хмурые рассветные сумерки только усиливали это впечатление. Внутреннее чутье подсказывало, что его командиру, теперь уже бывшему, нужно держаться настороже. Ну, ничего, успокаивал себя Литорий, имперская стража доставит его в поместье. А там опасаться нечего. В доме наверняка полно рабов и прислуги. Они не дадут своего хозяина в обиду. По крайней мере, предупредят об опасности, а тот, кто предупрежден — наполовину одолел любого врага.

Откуда ему было знать, что в доме Аэция не окажется ни рабов, ни прислуги. А стража доставит его до места в крытой повозке, запряженной четверкой выносливых лошадей, и вернется обратно в Аримин.