Аэций. Клятва Аттилы

Часть 26. Норикский старец

Начало лета 455. Равенна

Здесь было зелено, солнечно и спокойно. Никто не признал Аэция в старике с округлой внушительной бородой и длинными волосами, одетого в черное рубище и подпоясанного веревкой. Он шел босиком, опираясь на суковатую палку, довольно крепкую, если использовать как оружие, но кроме бродячих собак никому и в голову не пришло обратить на него внимание. Аэций бросил собакам кусок пирога, и те завиляли хвостами. А, может, вспомнили его запах и поэтому отнеслись дружелюбно. Собаки ведь именно так различают людей.

Когда-то, приезжая в Равенну, Аэций чувствовал себя чужаком. Теперь он был частью простого люда, на который раньше смотрел снисходительно свысока, как на тех, кто живет в тишине и покое лишь потому, что такие, как он, воюют по локоть в крови. Для них война — это чья-то чужая распря. А то, что там, далеко, на полях сражений, решается их судьба, они никогда не поймут, пока не коснется самих.

Аэций старался не думать о том, что их ждет. Никто из них не скорбел, когда объявили о смерти магистра армии. Никто не вышел почтить его память и выразить гнев императору. Аэций привык сносить удар за ударом, но даже предательство императора не ранило его так, как равнодушие тех, чье спокойствие он столько времени защищал.

За деревьями показался домик Зеркона. Красная крыша, ставни на окнах. Аэций знал, что Зеркон вернулся в Равенну и направился прямо к нему. Хотел послать его к Пелагее, а то ведь она и подумать не может, что мужа спасли.

Домик стоял не заперт. Внутри загустела темень, и пахло гнилью. В спальне виднелось бесформенное пятно, напоминавшее силуэт человека. Аэций вошел, бесшумно ступая по грязному полу. С собой он принес светильник, но огонек был слаб. Пришлось подойти к постели, чтобы увидеть того, кто на ней лежит.

Аэций придвинул светильник ближе.

Зеркон. Застыл с полузакрытыми веками и безвольно раззявленным ртом.

Неужели мертв…

Рядом на грязном полу валялся железный кубок. Под ним темнело пятно от вина.

Отравили ядом?

Аэций нагнулся. Подобрал валявшийся кубок и вдруг увидел, что глаза Зеркона распахнуты настежь и смотрят на него ошеломленным взглядом.

— Не бойся, я не призрак, — тихо сказал Аэций.

— А кто? — так же тихо ответил карлик.

— Тот же, кто и обычно. Флавий Аэций.

— Так это… не сон? Вы воскресли? — Зеркон, похоже, был слишком пьян, чтобы мыслить разумно.

Объясняться с ним было некогда.

— Выжил, воскрес, уцелел. Называй как угодно. Сейчас не до этого. Мне нужна твоя помощь.

Карлик зажмурил глаза и снова открыл.

— Вот теперь я вижу, что это действительно вы, — произнес он, с кряхтением садясь на постели. — Иначе и быть не могло. Обо мне вспоминают только, когда нуждаются в помощи. А то, что я болен, никого не волнует. Ни живых, ни мертвых.

— Ты болен?

— А зачем я, по-вашему, тут валяюсь? Все тело ломит…

— Не пей так много вина, и не будет ломить. Ты сможешь позвать сюда Пелагею? Только не говори о моем воскрешении, чтобы никто не подслушал.

Зеркон насупился.

— Вряд ли она придет. Особенно в нынешних обстоятельствах.

Аэций внутренне согласился. Пелагея и раньше недолюбливала Зеркона, а теперь и вовсе не захочет с ним видеться. Вот, разве что, сделать так.

— Позови её под предлогом, что у тебя отыскалась какая-то из моих вещей — кольцо, застежка, что-нибудь ценное, и скажи, что намерен вернуть, — предложил Аэций.

— О, да. На это она непременно клюнет, — съязвил Зеркон. — Драгоценности у неё в чести. Не то, что приятели мертвого мужа… Ох, простите. Не мертвого, а воскресшего. То-то она удивится.

— Послушай, — сказал Аэций, теряя терпение. — Я понимаю, что вы не ладите, но Пелагея — моя жена, не надо её задевать.

— Не буду, не буду, — загородился ладонями карлик. — О женах, как говорили в Спарте, либо хорошо, либо правду. А на вашу жену не должна упасть даже тень подозрений.

В Спарте так говорили о мертвых. А слова про жену, которая вне подозрений, принадлежали Юлию Цезарю, вероломно заколотому в Сенате после многих великих побед. Сравнение было столь очевидным, что сразу бросалось в глаза. Оставаясь в неведении, Пелагея считает мужа погибшим и, должно быть, сходит с ума от тоски, как тосковала Сигун о своих сыновьях…

— Приведи Пелагею — это всё, о чем я прошу, — сказал Аэций.

— Одной ногой я уже в пути, — ответил Зеркон.

Пелагея

По уговору с карликом, он должен был привести Пелагею и выйти из комнаты, а в это время Аэций появился бы из-за полога, что отгораживал нишу со столиком и кроватью. Но Пелагея пришла не одна.

Аэция это несколько озадачило. Спутником Пелагеи оказался Майориан, один из близких друзей Рицимера, в доме которого она приютилась. Аэций не видел Майориана с тех пор, как этот молодцеватый всегда подтянутый сын нумерария покинул военную службу. Их знакомство было недолгим. Майориан успел показать себя очень умелым воином, но потом его начали прочить на должность магистра армии. Аэцию это, разумеется, не понравилось, и между ними состоялся откровенный разговор. После этого Майориан удалился в свое поместье и не показывал оттуда носа. Для многих это произошло внезапно. В происках против Майориана обвиняли Пелагею. Какое-то время она действительно опасалась его возвышения, но по другой причине. По слухам император Валентиниан благоволил Майориану и даже высказывал желание женить его на одной из своей дочери. А именно на младшей, на которую при поддержке супруги императора претендовал и сын Аэция Гаудент. Как любая мать Пелагея испытывала враждебность к сопернику сына. Тем удивительнее выглядело их теперешнее появление вместе.

Обманутые сумраком в комнате они не заметили притаившегося за пологом наблюдателя. Когда Зеркон удалился в соседнюю комнату, Майориан привлек Пелагею к себе и ласково промурлыкал:

— Моя дорогая…

— Пока еще не твоя, — игриво произнесла Пелагея, ускользнув от его объятий. — Теперь, когда Аэция больше нет, мне придется заново выйти замуж. И тот, за кого я выйду, получит мою поддержку. На место Аэция претендует Авит, но Рицимер посоветовал выбрать другого мужа. Если ты согласишься на мне жениться, я сделаю все возможное, чтобы ты укрепился во власти. Впрочем, быть может… у тебя уже есть жена?

Что-то похожее она говорила Аэцию, оставшись вдовой после смерти наместника Бонифатия. Теперь, когда Бонифатия нет, Севастий хочет на ней жениться. Но сам Бонифатий советовал выбрать другого мужа, и, если Аэций согласен, она сделает все возможное, чтобы помочь. Впрочем, быть может, у него уже есть жена?

Аэций сказал тогда, что жена умерла, и тем самым принял её предложение.

Майориан ответил иначе.

— Я не женат и не думал об этом с тех самых пор, как увидел твои глаза, однако, жениться на той, кто меня не полюбит, не стану.

— Но я полюбила. С тех самых пор, как увидела, — заверила его Пелагея. — При каждой встрече от тебя исходило тепло, а Аэций был холоден. Он думал только о первой жене. Повторял её имя во сне. Иногда ошибался, называя меня Сигун. Я боялась, это из-за того, что не могу родить ему сына. Притворилась беременной, нашла младенца, чтобы выдать за своего, и поначалу отношения стали теплее. Но потом из заложников вернулся его настоящий сын, и про нас с Гаудентом забыли. Так что я овдовела задолго до смерти мужа и не вижу причины для траура.

Откровения Пелагеи сразили Аэция наповал. Вот о каких обстоятельствах говорил ему карлик. Никто не ждет его воскрешения. Никто не обрадуется, если увидит живым…

— Эй, сюда, помогите, — послышался голос Зеркона. — Крышка у сундука тяжелая. Не могу открыть.

— Сейчас подойду, — отозвался Майориан.

— Пойдем к нему вместе, — нежно произнесла Пелагея. — Теперь нам незачем разлучаться.

И они ушли. Аэций не видел как. Не смотрел в их сторону. Не прислушивался к шагам. Отныне он в мире мертвых. Там и останется навсегда, как и положено мертвецу.

Зеркон вернулся один. Отдернул полог. В руке у него был кубок с вином. Не для себя. Для Аэция.

— Испейте, вам полегчает, — проговорил он кротко, но Аэций не шевельнулся.

— Почему ты мне не сказал?

— Про то, что они любовники? Я намекал, но вы не хотели слушать.

— Про Гаудента, — перебил Аэций. — Про то, что мальчика взяли на стороне.

— Что значит «взяли»? — Зеркон отхлебнул из кубка. — Нашего крошку?

Несмотря на крайнее удивление, у него был какой-то… чересчур испуганный вид.

— Ты что-то об этом знаешь? — спросил Аэций.

— Ничего такого, — отнекался было карлик. — Только то, что мальчика отвезли к вандалам сразу после того, как вас объявили мертвым. У Пелагеи родичи из вандальской знати. Так, может, они и подсунули ей мальчишку, чтобы выдать за вашего сына, а потом женить на дочери императора?

Ковыряться в этом было противно.

— Наплевать, пусть делают, что хотят. — Аэций забрал у Зеркона кубок и отправил его содержимое в горло.

— Принести еще? — спросил услужливый карлик.

Возможно, в другое время Аэций ответил бы — хватит, но сейчас напиться было бы в самый раз.

— Принеси, — сказал он, кивнув. — И себе, если хочешь.

— С большим удовольствием, — живо ответил Зеркон.

Дружеская попойка затянулась на несколько дней. Спешить было некуда. Аэций не выходил из дома, на всякий случай, чтобы не встретить знакомых. Зеркон приносил еду и вино, а заодно пересказывал новости, которые удалось подслушать.

Возле реки Недао армия короля Ардариха разбила очередного разбойника, объявившего себя сыном аттилы. В это время вдова императора Лициния Евдоксия отправилась в Африку под крыло короля вандалов, войска которого беспрепятственно заняли Рим. Аэций подозревал, что она столковалась с вандалами еще до того, как убили Петрония Максимуса, но они не станут оспаривать право Авита на трон и вслед за торингами признают его новым правителем Рима.

У Зеркона было иное мнение.

— Не знаю, кого они там признают. Мы живем в ужасное время, когда законных наследников не осталось, а на трон взбираются самозванцы.

— Законный наследник едва меня не убил, — напомнил Аэций. — На троне — место достойному.

— И где такого найти? — заспорил Зеркон. — Судя по слухам, в Риме творится кошмар, беззаконие и грабеж. Там даже вина не достать.

— Ничего. Авит наведет порядок, — обнадежил его Аэций. — Лишь бы ему не мешали тыловые крысы.

— Такие, как Рицимер и его любимчик Майориан? С ними он точно не сладит. Уж лучше бы императором стали вы. Другим я не больно-то доверяю. Может, вы все же вернетесь? При вас, я уверен, Империя заживет как прежде — в покое, мире, довольствии.

— Не вернусь. Карпилион был прав. Я не давал Империи развалиться, но она уже развалилась. Прямо у меня в ладонях. На обломках рождается что-то новое, и я не хочу быть камнем, который лежит на дороге. Уж лучше полежу на обочине.

— Как это «полежите»? Вы что собираетесь сделать? — перепугался Зеркон.

— Да ничего такого, о чем ты подумал. Уеду отсюда подальше. Вот только верну старейшинам Норика их кладовую.

— Какое совпадение. В Норик и я собираюсь. Навестить родные могилки.

— Разве у норков бывают могилки?

— А то как же. На этом месте сажают дерево.

— У Сигун его не было… Или было? — Аэций пристально взглянул на Зеркона.

— Ну, было, было, — ответил тот через силу. — Старейшины запретили вам говорить. Думали, вы оскверните могилу. Сру́бите дерево. Перенесете в другое место то, что осталось от погребения. Но вы ведь так не поступите? Я могу на вас положиться?

Аэций качнул головой. У него было чувство, что Сигун где-то рядом, но спьяну и не такое покажется.

— Отведешь меня на её могилу?

— Отведу, — ответил Зеркон. — Она на утесе. На этом месте выросла махонькая сосна. Такая же нежная и вечно юная как Сигун.

По щеке у него покатилась слеза. Аэций дружески стиснул его плечо. Старикам другого не остается, как только оплакивать тех, кого потеряли. Но для того, чтобы плакать, у Аэция давно уже не было слез.

Осень 455 г. Норик

Сосна на утесе, и правда, была невысокой и чем-то напоминала Сигун. Аэций почувствовал это сразу. Подошел к ней, коснулся иголок дрожащей ладонью. А те были мягкими, словно травинки, и к сердцу прихлынуло что-то нежное, что-то давно забытое.

— Ты простила меня? Простила? — прошептал Аэций.

Тяжелые дождевые капли упали на ветки, заставили их качнуться. Аэций поднял глаза и поглядел на небо. Над утесом висели серые хмурые облака. Сигун подавала знак. Ничего уже нельзя искупить. Ничего…

Аэций пошел обратно, не разбирая дороги.

У подножья утеса его дожидался Зеркон. Однако теперь он был не один, возле него стояла сгорбленная старуха. Увидев их вместе, Аэций поневоле отвлекся от тягостных мыслей. Откуда здесь эта горбунья?

— Сын у неё хворает, — кивнул на старуху Зеркон. — Пришла, говорит, к сосне. У той иголки лечебные. Помогают от разных недугов.

От разных, но не от всех.

— Пускай лучше сходит за лекарем, — мрачно сказал Аэций.

— Да откуда здесь лекарь. В селении — пять домов, да и в тех почти никого. А до города не добраться. У бедняги нога подвернулась. От того и страдает.

Вывихнул, что ли? В походах такое бывало часто.

— Отведи меня к сыну. А там посмотрим, — сказал Аэций старухе.

И она отвела.

Аэций знал, как вправляют вывих, но делал это впервые, ему помогал Зеркон. Дней через десять больной уже сносно ходил и не чувствовал боли. Об этом узнали старейшины норков. Когда Аэций позвал их, чтобы открыть кладовую, которую вверил ему один из них, они сказали:

— Золото мы не возьмем. Тебе доверили кладовую. Теперь ты один из нас. Потрать его так, как считаешь нужным. Норику нужно не золото, а тот, кто будет хранителем этих земель.

— Хранителем я уже был и в руки меча не возьму, — ответил Аэций. — Война не бывает без жертв. Когда спасаешь одних, погибают другие.

— Война и нам не нужна, — возразили ему. — Никто из нас не владеет мечом. О тебе говорят, что ты умеешь лечить. А тот, кто умеет договориться с болезнью, поладит со всяким. Лекарей в Норике любят, считают людьми от бога. Для того чтобы сеять мир, человеку не надобен меч, только доброе слово.

И они туда же, подумал Аэций. Доброе слово им помогало, потому что все это время он присылал наемников, охранявших спокойствие в Норике. А теперь у римского войска другой магистр, и наемникам больше не платят. Они уходят из крепостей. На замену им никто не придет, потому что Авит по просьбе Аэция предоставил норкам свободу, а свобода не дается даром. Придется думать самим и как управлять землей, и как её защищать. Аэций совсем упустил из виду, что они не знают, как это делать, когда попросил Авита распустить гарнизон. Норки привыкли к протекторату римлян. При любой напасти их старейшины предпочтут молиться, а враги тем временем беспрепятственно захватят Норик. Допустить это Аэций не мог.

— Придется остаться здесь и научить их жить по-другому, — сказал он Зеркону после ухода старейшин. — А ты поезжай в Кийгород. Я дам тебе золото. Отвезешь Ильдике. Пусть передаст его детям Карпилиона, чтобы ни в чем не нуждались, и скажет, что их отец был великим героем, а то ведь чего только про него не плетут.

— Это точно, — согласился Зеркон. — А что им сказать о вас?

— Обо мне?.. Ничего. Для них я — Мунчук, породивший аттилу. Для римлян — Флавий Аэций. Для норков — захожий старец. Пророчество видьи исполнилось. Для меча я стал слабоват, но меня называют лекарем и при этом чествуют словно героя из-за того, что вправил какой-то вывих…

— У сына старухи другое мнение. Он считает, что вы совершили чудо.

— Уж не ты ли подкинул ему эту мысль? — усмехнулся Аэций.

— Может, и я. А, может, пришла ему свыше, — хитро ответил карлик. — Я знал, что вы из богов. А теперь это знают все.

Через день он поплыл в Доростол, чтобы оттуда пойти на торговом судне в Кийгород. Перед тем, как расстаться, они тепло по-дружески обнялись.

— Ждите к весне с новостями, — сказал на прощанье Зеркон.

Но ни к весне, ни к лету, ни к следующей осени Аэций его не дождался.

Несколько лет спустя

— Что это за место? — спросил молодой похожий на варвара воин, лицо которого было одновременно и грубым, и миловидным, как бывает у потомков древних родов.

— Название я не знаю, но тот, кого мы разыскиваем, находится здесь, — ответила высокая накинувшая на голову темное покрывало женщина, которая вполне могла бы сойти за его немолодую мать.

От города к жилищу норикского старца они пошли пешком. Видом это была высокая башня, оставшаяся от разрушенной землетрясением крепости. Летом здесь было зелено. Отпущенное на волю цветение укрывало развалины пестрым мохнатым ковром.

Издали казалось, что башню никто не охраняет, но стоило подойти поближе, как тотчас же из незаметных за деревьями укрытий появились лучники, все как один низкорослые, крепкие, и суровыми голосами спросили, чего им надо. О старце ходила слава, что лечит болезни, посылает еду голодным, выкупает пленных, а значит, золото у него водилось, и его, разумеется, охраняли.

— Передайте, что пришли от Зеркона, — представилась женщина смиренным голосом.

Один из лучников не спеша удалился в башню, но вскоре вернулся и на этот раз припустился бегом.

— Оставьте оружие и ступайте за мной, — велел он гостям.

— С какой это стати, — возмутился воин. — С оружием я ни за что не расстанусь!

— Прошу тебя, сделай, как они говорят, — урезонила его женщина. — Иначе нас просто не пустят. А ты ведь хочешь узнать о своем отце?

— Хочу, но меча не отдам. Где это видано, чтобы у воина забирали меч!

— Забирают не навсегда, а на время пока мы побудем в башне. Здесь такие обычаи. Придется им подчиниться.

Последний довод, видимо, прозвучал убедительнее других. Поупиравшись немного, воин все же отдал оружие. То же самое сделала женщина, отвязав от пояса нож, и лучник повел их в башню.

Внутри было пусто и чисто. Откуда-то сверху падал призрачный свет. Из серого сумрака выступали каменные ступени.

— Поднимайтесь. Дальше я не пойду, — сделал предупреждение лучник. — И смотрите, не спотыкайтесь. Наверху ступени крутые.

— Благодарю за заботу, — ответила женщина и первой направилась к лестнице. — Надо же. С виду угрюмый, а сколько в нем благородства, — заметила она шедшему сзади молодому спутнику. — Сразу видно, кто у него наставник.

— Кто? — не понял тот.

Женщина лишь улыбнулась.

Каменные ступени становились у́же. Края дорожных накидок быстро скользили по ним наверх. Все выше и выше.

Вот и келья отшельника. Дверь приоткрыта.

Старец стоял спиной, неподвижный, словно утес, но заслышав шаги, обернулся. Узнать в нем того, кто когда-то командовал римской армией, было почти невозможно. В нем изменилось решительно все. От внешнего вида до манеры себя держать. Скромное нисподавшее с плеч одеяние доставало ему до пят. Седые длинные волосы свешивались на грудь. Такой же длинной и белой была борода. Прежним остался разве что взгляд, которым он встретил вошедших к нему чужаков.

«Ильдика?» — Аэций с удивлением посмотрел на женщину, стоявшую на пороге.

А кто это рядом? Может быть, сын Руа?

— Примите нас с миром, — меж тем говорила Ильдика, делая вид, что впервые видит Аэция. — Пришли мы издалека. Направил нас один человек.

Зеркон, надо думать.

— Он сказал, что вы помогаете добрым людям.

— А сам почему не пришел? — спросил Аэций, чувствуя внезапную пустоту.

— Нет его. Ослабел внезапно и умер, — ответила Ильдика. — Перед смертью просил передать вот это.

Она протянула Аэцию крохотный резной амулет, принадлежавший Зеркону.

Аэций взял его, подержал в руке и повесил на шею.

— Золото, которое он привез, я отправила в Великую Степь, — сказала Ильдика. — Обо мне вы, наверное, знаете. Живу, как и раньше, в Кийгороде, управляю землями Скифии. Каждое лето бываю на Волхе. В том самом месте, где схоронили того, кто нам дорог…

Она старательно избегала имен, но и так было ясно, о ком говорит. Об аттиле. Странно, что притворяется перед сыном Руа. Или это кто-то другой?

Ильдика заметила взгляд, устремленный на воина, которого привела с собой.

— Это не Ирна. Это сын Эдикона — Одоакр, — сказала она. — Он не знает, что стало с его отцом. Зеркон утверждал, что об этом знаете вы.

Аэций опустил глаза. Об Эдиконе он слышал в связи с посольством к подставному аттиле. По достоверным сведениям Эдикона убил Орест, служивший у гуннов нотарием, а заодно кормившийся у Хрисафия, евнуха императора Феодосия. Теперь, после смерти обоих, Орест подвизался в Константинополе и, кажется, занимал там какую-то важную должность. Убив Эдикона, он вряд ли предвидел, что к Аэцию явится сын убитого и, если сказать ему правду, уж можно не сомневаться, воспылает жгучим желанием отомстить за отца.

«Зачем ты его прислал», — укорил Аэций Зеркона, как будто тот находился рядом. — «Ты ведь знаешь, что стало с моими детьми из-за мести. Я потерял своих сыновей и не позволю кому-то еще повторить этот путь».

— Зеркон ошибся, — сказал он Одоакру. — Я ничего не знаю о твоем отце, но уверен, что ты проживешь достойную жизнь.

— Без отца я никто, — сокрушенно произнес Одоакр.

— Без отца ты такой же человек, как и все, — возразил Аэций. — Иди в Италию и наймись на службу. Знаешь, как говорили у нас в казарме? Сейчас ты никто, а завтра станешь великим.

— Вы служили в армии?

Аэций переглянулся с Ильдикой.

— Наверное, мы утомили вас своим разговором, — сказала она. — Солнце уже садится. Нам надо идти, — пожала Аэцию руку и увела Одоакра, не понимавшего, почему она вдруг заспешила.

Аэций думал, что больше о нем не услышит. Но это было не так.

Прошло довольно много времени. На троне Запада воссел узурпатор Ромул Август — несмышленый мальчишка, которому не исполнилось и пятнадцати лет. Отцом его был Орест. Тот самый, что вероломно убил Эдикона. А теперь вероломно сверг императора, втеревшись к нему в доверие.

Аэций был уже очень стар. В молодости он поддержал узурпатора и не хотел ошибиться снова. Судьба предоставила ему шанс поступить по-другому и с самого первого дня поддержать законного императора. Но что он мог сделать? Древний старик, растерявший былую мощь, когда под его защитой расцвела разоренная вандалами Галлия, получили свободу многие племена, а Империя одолела самых грозных своих врагов, среди которых был его сын.

И тогда он вспомнил об Одоакре. Последнее время это имя звучало часто. Одоакр был у всех на устах. Не зная правду о прошлом, он служил убийце своего отца. Орест послал его собирать войска для подавления мятежа, который затеяли против Ромула Августа. История повторилась. Одоакр отправился за наемниками в Паннонию, как когда-то Аэций, и так же как он — привел их не за узурпатора, а против. Произошло это после того, как Аэций встретился с ним и назвал убийцу его отца.

28 августа 476 года Орест был захвачен в плен и казнен. 4 сентября его сын отрекся от трона, уступив его Одоакру, но Одоакр присягнул Восточному императору, и до самой смерти Аэция Империя оставалась единой.

02.06.2022 г.