Аэций. Клятва Аттилы

Часть 24. Отравленное вино

Визит

— Осторожнее, не поскользнитесь на фруктах, — предупредил Аэций Ильдику, пригласив её и Карпилиона в перестиль. Уборкой чуть позже займется прислуга, а сейчас навести бы порядок в отношениях с сыном.

Спору нет, Ильдика была хороша. Подобных красавиц в столетие рождается одна или две. В ней все было ладно — и облик, и по-девичьи гибкий стан. Немудрено влюбиться в такую, но голова на то и дана человеку, чтобы сдерживать чувства. Карпилион, похоже, совсем не умеет держать их в узде.

Для разговора с ним Аэций вернулся в таблинум, а Зеркона отправил развлечь красивую гостью.

— Она христианка? — спросил у сына.

— Собирается ею стать, — ответил Карпилион. — За этим она и приехала в Равенну. А свадьбу отпразднуем в Норике, на родине матери.

— Но ведь мы сговорились женить тебя на Гонории.

Карпилион не ответил, однако и взгляда было достаточно, чтобы понять его мысли.

— Послушай, — сказал Аэций. — Я понимаю твои чувства к Ильдике, но кто она, а кто Гонория, их даже сравнивать невозможно.

— Почему невозможно? — усмехнулся Карпилион. — Я был на ложе с обеими. В Гонории нет ничего божественного. Да, она сестра императора, но печалится только о том, как бы свергнуть его с престола. А со мной ласкается, чтобы заручиться твоей поддержкой и настроить армию против брата.

Аэция возмутили его слова.

— Что за нелепость. Кто внушил тебе этот вздор? Гонорию я знаю с детства, более доброй и милой девушки не найти.

— Этой девушке около сорока. Она не добрая и не милая, боится брата и втайне его ненавидит. Все что ей надо — избавиться от него чужими руками. По-твоему, я хочу участвовать в этой крысиной возне?

— Нет, погоди. Ты, наверное, просто не так её понял, — попытался возразить Аэций.

— О своих намерениях она говорила открыто. Перед самым моим отъездом в Медиолан, — ответил Карпилион. — Поначалу я думал, что, женившись на ней, оправдаюсь за все, что сделал из мести — за войну с Империей, за Каталаунские поля… Но побывав среди знати, послушав Гонорию и остальных, я убедился — Империя заслужила такого врага, как аттила. И не будь меня, появился бы кто-то другой. Разве ты сам не видишь, рыба гниет с головы. От благородных римлян почти ничего не осталось, Империя — труп. А ты продлеваешь агонию. Зачем? Дай ему разложиться. Мы оба служили не той идее. Признай это. В подземелье ты говорил, что тебе предсказали стать лекарем. Так стань им. А я останусь аттилой и женюсь на Ильдике. Император, наверное, будет счастлив. Больше ему не придется искать причину, чтобы отсрочить помолвку с его сестрой.

Спорить с ним было сложно. Император действительно вел себя именно так. Что ж, теперь их желания совпадут и помолвка не состоится. Карпилион будет сдерживать гуннов. А магистр армии — заботиться об Империи. «Продлевать агонию», как сказал его сын. Аэций боялся, что сразу после лечения сына превратится в развалину, но этого не случилось, он по-прежнему чувствовал себя бодро, не считая, конечно, неприятного дрожания рук. Управляться с оружием стало невмоготу. Ну, ничего. С таким союзником, как аттила, командовать армией можно и сидя в палатке.

Аэций опасался другого.

— Если ты женишься на Ильдике и осядешь в Кийгороде, нам придется скрывать, что аттила мой сын, — заметил он вскользь.

— Ну, до этого как-то скрывали, — улыбнулся Карпилион, считая, видимо, что убедил отца в своей правоте. — Заново отрастет борода, и никто меня не узнает. Особенно в шлеме.

Сомневаться не приходилось, Карпилион задумал не только отрастить себе новую бороду, но и по-новому править у скифов и степняков.

— Ладно, — сдался Аэций. — Не хотел тебе говорить, но августа Лициния Евдоксия давно намекала, что желает расстроить вашу помолвку с Гонорией и обручить одну из своих дочерей с Гаудентом младшим. Сейчас они в Риме. Поеду туда. Скажу, что согласен обменять одно обручение на другое, и тогда августа сама поговорит с императором. А вы с Ильдикой оставайтесь в Равенне. Пока не уладится дело, тебе не следует встречаться с Гонорией. Я сам ей все объясню.

Некоторое время спустя. Императорские покои в Риме

Первым к своему повелителю проскользнул Ираклий. Следом вошел, прикрываясь накидкой, Петроний Максимус. Постаревший и погрузневший, он снова понадобился императору для тайного дела. Совсем как в те дни, когда готовилось покушение на Констанция Феликса.

— Принесли? — спросил император то ли у евнуха, то ли и у бывшего префекта претория.

Ираклий с таинственным видом протянул Петронию Максимусу ладонь, и тот вложил в неё некий заку́поренный сосуд. На шелковой нитке, обмотанной возле горлышка, висела маленькая табличка. На ней были выбиты какие-то надписи.

Завладев сосудом, Ираклий с торжественным видом передал его императору.

— Я не забуду о вашей услуге, — поблагодарил Валентиниан обоих и стремительными шагами направился в покои своей сестры.

Гонория

Валентиниан нагрянул к ней в спальню так неожиданно, что Гонория не успела спрятать мускулистого юношу-раба, развлекавшего её в отсутствии жениха. Они так жарко занимались любовью, что не заметили как император вошел. Застав Гонорию вместе с любовником, Валентиниан нисколько не удивился, ведь и сам постоянно изменял молодой жене. Не смутило его и позднее время. Для того, чтобы войти к Гонории ночью, ему не требовалось ничьего позволения. Перед имератором все двери были открыты.

Юноша-раб загородился рукой и выбежал из покоев. Гонория проводила его ленивым взглядом и, укрывшись накидкой, встала с постели, чтобы приветствовать императора стоя.

— Возлюбленная сестра, — произнес он преувеличенно радостным тоном. — Какая удача, что ты не спала. Я хотел известить тебя первым. Из поездки в Медиолан вернулся твой суженый.

— Как вернулся? Когда? — изумилась Гонория.

— Точное время мне неизвестно. Сюда направляется его отец, у него и узнаешь. Если он спросит тебя о помолвке, назови ему дату, какую захочешь. А про меня скажи, что отправился на охоту. Не хочу его видеть. О положении дел пусть доложит Петронию Максимусу.

— Погоди… это правда? — переспросила Гонория. — Я могу назначить помолвку, когда захочу?

Валентиниан кивнул одними глазами и протянул ей какой-то предмет.

— Что это? — пробормотала Гонория, увидев сосуд, обмотанный шелковинкой, на которой висела табличка.

— Подарок на обручение, — озаряясь улыбкой, проговорил император. — В этом сосуде чудодейственный эликсир, ниспосланный нам небесами.

— Эликсир?.. Для чего?

— Ах, видишь ли, это древний обычай. В свое время я пренебрег им и остался без сыновей. Надеюсь, ты не пойдешь по моим стопам и поступишь, как полагается. Добавишь несколько капель в вино жениху и дашь ему выпить перед тем, как наденет кольцо. Необходимое количество капель указано на табличке. Поклянись, что все будет сделано в точности. Как последний потомок династии, я не хочу, чтобы ты осталась без сыновей, а наша семья — без наследника трона.

— Клянусь, — с готовностью произнесла Гонория и, замявшись лишь на мгновенье, приняла подарок. — Все будет сделано в точности. Кто я такая, чтобы перечить своему божественному брату.

— Теперь ты связана словом, — ласково произнес император. — Не вздумай водить меня за нос. Я сразу узнаю, что ты меня обманула. И тогда — берегись.

После этого он повернулся и вышел.

Гонория сосчитала до сорока, дожидаясь пока отойдет подальше, и так безудержно рассмеялась, что брызнули слезы.

Неужели Валентиниан поверил в её покорность? Неужели думает, что она настолько глупа, что даст себя обмануть. В сосуде — яд. Сомневаться в этом не приходилось. А глупая чушь про обычай придумана на ходу. Слишком уж все чудесно. Несколько капель сейчас, а дети родятся когда-то потом… Ах, да, он же так и сказал — чудодейственный эликсир!

Гонория снова расхохоталась. Уж лучше она расскажет об эликсире Карпилиону. А тот расскажет Аэцию, что император хотел отравить его сына. Гонория бегло прочитала надписи на табличке. Тринадцать капель. Какое магическое число. Может накапать их самому Валентиниану? Вот было б здорово посмотреть, как он скорчиться в муках. Но нельзя рисковать. Сначала надо проверить действие яда.

— Принесите голубку, — крикнула Гонория слугам.

И голубку ей принесли.

К утру несчастная птица валялась мертвой, распустив потускневшие перья. Из приоткрытого клюва сочилась пропитанная ядом кровь.

В середине дня Гонорию известили, что в атриуме дожидается Аэций, и она поспешила туда, собираясь всё ему рассказать.

Магистр коротко поклонился. Из-за седых волос он казался светлее, чем обычно, но глаза сияли темными огнями. Их непривычно суровое выражение насторожило Гонорию.

— Надеюсь, Карпилион приехал с вами, — произнесла она приветливо, но ответной улыбки не последовало.

— Карпилион остался в Равенне, — сказал магистр. — Он обручился и скоро уедет в Норик, чтобы отпраздновать свадьбу.

Удар был сильным, но Гонория не упала в обморок. Лишь крепче сжала в руке сосуд, о котором до этого думала рассказать. Теперь говорить о нем не имело смысла. Карпилион обручился… От этих слов расхотелось дышать, потому что воздух вокруг пропитался ядом. Она и не знала, что бывает так больно, но тем сильнее была её злость.

— Император сейчас на охоте и не сможет ответить вам лично, — произнесли её губы, — но, думаю, ответ очевиден. Он не простит вам такого поступка.

— Я говорил с августой Лицинией Евдоксией, — ответил Аэций. — Она известит императора о новой помолвке. Женихом их младшей дочери станет мой сын Гаудент.

«Ах ты, константинопольская змея», — возмутилась Гонория, мысленно придушив Лицинию Евдоксию. Жаль, что Аэций оказался на её стороне, а Карпилион обручился с какой-то девкой. Теперь достанется всем!

Утешившись этой мыслью, Гонория быстро взяла себя в руки. Она сумеет им отплатить.

— Что ж, раз Лициния Евдоксия вас поддержала, то и я не буду противиться, — проговорила она, улыбнувшись до ямочек на щеках.

— Искренне сожалею, если расстроил вас новостями, — сказал Аэций.

«Оставьте свои сожаления при себе», — хотелось ответить, но тогда бы он догадался, какая буря бушует у неё внутри. Нет, чем сильнее злишься, тем спокойнее должен быть тон. Этому научила её мать — покойная Галла Плакидия.

— Никакого расстройства, поверьте, — подражая ей, сказала Гонория. — Все, что делает Лициния Евдоксия, она делает в интересах Империи. А интересы Империи превыше всего. Так вы говорите, Карпилион в Равенне?

— Да, со своей невестой, — на всякий случай уточнил Аэций.

— Постойте, я соберу для неё подарок, — сказала Гонория и удалилась в свои покои. Сложила в небольшой сундучок драгоценности, притирания, выжимки благовоний и опустила туда же сосуд, которым снабдил её император. По виду он ничем не отличался от остальных. Изучая содержимое сундучка, невеста Карпилиона непременно увидит табличку и захочет её прочитать.

Свадьба в Норике

Свадебное застолье наметили на весну. В Равенне было объявлено, что женится сын Аэция. В Кийгороде — что аттила. Свадьба, мол, состоится в Паннонии, и для отвода глаз услали туда степняков. В заснеженном Норике вместо них остались букелларии магистра армии. Они зимовали вместе с Карпилионом и Ильдикой на горном склоне, где когда-то Аэций встретил Сигун. По обычаю норков жениху полагалось украсть невесту во время застолья, а потом, по обычаю христиан, отвезти на венчание в Храм, находившийся в городке у подножия склона.

В назначенный день в большом пировальном зале разожгли очаг. Согрели промерзшие за зиму стены и наварили особого норского пива, от которого не бывает похмелья. К пиву нажарили дичи. К дичи напекли пирогов, нарезали их ломтями и разложили на длинных столах, расставленных в той стороне, где полыхал очаг. Другого света здесь не было. Дальняя половина зала тонула во тьме. Считалось, что там пируют призраки древних предков. Они следят за живыми из мрака и обращаются в тени, как только на них попадают рыжие отсветы очага.

Невесту спрятали среди норских девушек, одетых в похожие бело-красные одеяния. Аэций заранее предупредил Карпилиона набраться терпения и дожидаться момента, когда невесту позволят украсть. Вокруг было шумно от хохота и веселых голосов. Под сладкие звуки рожка и каких-то дудок, торчавших из бычьего пузыря, старые норки отплясывали наравне с молодыми. Из-за малого роста и недостатка света они казались римлянам юными, их дружные пляски и топот ног рассеивали внимание. Карпилион отчего-то боялся, что Ильдику схватит кто-то другой и умыкнет от него навсегда. В его жизни это была не первая свадьба. В Великой Степи́ он боролся за право жениться, побеждал в состязаниях, доказывал, что чего-то стоит в бою, и только теперь впервые думал, что может быть счастлив, что получит ту, которую любит, и будет купаться в её любви, как в бездонной реке.

Аэций сидел рядом с ним за столом и не давал подойти к невесте. «Погоди, погоди», — говорил, — «Не время».

К середине ночи в зале возникла странная пара в наброшенных на голову шелковых покрывалах. В одной фигуре легко узнавался Зеркон. В другой — Онегесий.

— Пришел я искать невесту, — произнес он зычно. — Куда ж она подевалась?

— Да тут я, тут я, — ответил Зеркон и застенчиво заморгал глазами.

— Ах, вот где была невеста, — закричали девушки за столом и, бросив Ильдику, побежали к карлику. — Не дадим украсть. Не дадим.

Следом ринулся Онегесий, и всё внимание обратилось на них. Даже Карпилион засмотрелся на это действо.

— Пора, — толкнул его в бок Аэций.

Карпилион опомнился и взглянул на Ильдику. Она сидела одна, распустив свои дивные светлые волосы, и ждала, когда он к ней подойдет. Карпилион проскользнул вдоль стены мимо чьих-то теней. Подхватил её на руки и унес в темноту.

Остаток ночи они провели в избушке среди даров, которые получили к свадьбе. Карпилиона интересовало оружие. Ильдику — содержимое сундучка, что вручил ей Аэций. Она открыла резную крышку, и в глаза ей ударил блеск драгоценных камней.

— А это что? — с удивлением произнес Карпилион, обнаружив какие-то кости, завернутые в холстину.

Ильдика на мгновение обернулась.

— Не узнаешь свою боевую подругу? Это та самая лошадь, которую ты оставил из-за пророчества видий. Как там они сказали? «Держись подальше от своей златогривой»? Теперь предсказание не сбудется никогда. Я привезла останки, чтобы ты их увидел и навсегда забыл об угрозе.

— Да я о ней и не думал, — ответил Карпилион. — Когда-нибудь все мы отправимся в мир иной. Если помру, схорони меня в Волхе. Выпью братину с великими воинами, что лежат в её водах.

— Не говори так. А то у меня мурашки по коже. Лучше выпей вот это. — Ильдика протянула Карпилиону кубок с вином. — Я намешала в него чудодейственных капель для рождения сына. Интересно, какое оно на вкус?

— Сладковато, — ответил Карпилион, пригубив.

— Э, нет. Ты должен выпить до дна, иначе не будет толка. Я прочитала об этом в табличке.

Карпилион не хотел перечить и выпил залпом все, что осталось.

— Теперь подействует?

— Думаю, да, — сказала Ильдика с улыбкой. — До утра у нас мало времени. Не будем тратить его понапрасну.

Разгоряченный её призывом, Карпилион огляделся. В избушке не было ложа. Тогда он открыл платяной сундук и вывалил все, что там было на пол. Ильдика со смехом упала на спину. Карпилион навалился сверху. Голова у него кружилась. Он с нежностью обнимал Ильдику, целовал её губы, чувствуя, как она целует в ответ, и вдруг увидел вместо неё лошадиный череп. Наяву такого быть не могло. Избушка разом исчезла. Карпилион очутился среди бескрайнего поля в какой-то удушливой мгле. Хотел вернуться назад, но не смог, из черной глазницы черепа показалась змея и ужалила его в ногу…

— Что с ним? — не слыша свой голос, проговорил Аэций и кинулся к сыну.

Карпилион лежал, запрокинув голову. Казалось, он истекает кровью, так много её было вокруг. Ильдика сидела рядом на ворохе смятой одежды и смотрела перед собой безжизненным окаменевшим взглядом.

Не получив ответа, Аэций проверил дыхание сына. Карпилион был мертв и холоден словно лед, но поверить в то, что его уже нет, Аэций не смог.

— Сюда, скорее! — крикнул стоявшим возле двери Онегесию и Зеркону, и те прибежали на зов.

— О, боги… — вырвалось у кого-то из них.

— Надо его к реке, — не оборачиваясь, произнес Аэций. — В холодной воде он очнется.

Ослушаться его не посмели. Карпилиона мигом перенесли в повозку, запряженную быстроногими лошадьми, и повезли к реке. Онегесий поехал с магистром, а с Ильдикой остался Зеркон.

Вслед за повозкой повернули своих коней букелларии. Никто из них не спросил, почему изменилась дорога. Всадники двигались за повозкой, словно черные скорбные тени.

В низине лежал туман. По берегам речушки, стекавшей по склону, сползала белая дымка. Карпилиона раздели по пояс и положили в воду у берега. Аэций стоял на коленях, держал его руку и смывал с подбородка кровь. Онегесий тревожно ждал, прижимая ладонь к рукояти меча, но смерть — невидимый враг, мечом её не зарубишь, пришла и ушла, забрав человека с собой. Утренние лучи коснулись Карпилиона, осветили лоб и глаза, закрытые навсегда.

Аэций выволок сына на берег. С мертвого тела стекала вода, бессильная его оживить.

Онегесий плюхнулся на песок и обхватил Карпилиона за голову.

— Друже, что же ты лег, поднимайся, — позвал он, рыдая.

Аэций положил ему на плечо ладонь, потом, собравшись с силами, произнес:

— Надо его отнести… В Храме прочтут молитву. Помоги мне.

Онегесий кивнул. Неловким движением вытер глаза и поднялся на ноги.

— Вы идите к повозке, — проговорил он глухо. — Я сам его понесу.

В пировальной зале зажгли погребальный свет. Карпилиона одели в броню, положили на стол, накрытый пурпурной тканью с золотыми кистями, и вложили в руку Ульпбер. Норки намазали чем-то лезвие, и в полумраке зала от меча исходило сияние. Проститься с Карпилионом прибежали даже из дальних селений, и только Ильдика не пожелала придти. Продолжала сидеть в избушке. А когда за ней пришел Онегесий, не захотела с ним говорить.

Странное поведение суженой заметили все. По селению пошел шепоток, что она его и убила. Аэций подумал, что надо её поддержать, и пошел в избушку.

Ильдика сидела там же, где раньше, и прижимала к губам окровавленное покрывало. Увидев это, Аэций решил, что она повредилась в рассудке.

— Не надо, что ты, — пробормотал он, забирая покрывало из рук.

— Это я виновата, я, — прошептала Ильдика. — Привезла ему череп лошади, он его и убил…

Смотреть на неё было больно.

— Не кори себя, — мягко сказал Аэций. — Причина смерти в другом. Кто-то его отравил. Не понимаю только когда. На пиру он ничего не пил…

Ильдика ловила каждое слово.

— Здесь было много вина, — сказала она, как будто о чем-то вспомнив. — Я добавила в него капли.

— Какие капли? — насторожился Аэций.

— Из сундучка, который вы дали в подарок. Ну, те, для рождения сына.

— Там были… капли? — медленно произнес Аэций и посмотрел в ту сторону, где стоял сундучок.

— Я думала, вы их туда положили.

Нет, он не клал. И даже представить не мог, что Гонория это сделает.

— На табличке было написано, как ими пользоваться. Клянусь, я исполнила в точности, — сказала Ильдика. Откуда ей было знать, что в подарке, который принес Аэций, окажется яд.

— Конечно, ты исполнила в точности, — проговорил магистр. — Наверное, Карпилиона отравили гораздо раньше. Не говори никому о каплях. Ладно?

Он хотел сначала во всем разобраться и только потом выдвигать обвинения. Сколько раз его самого обвиняли в том, к чему не имел отношения. Да хотя бы в смерти Констанция Феликса. Из-за того, что его убийцы скрывались под масками, их до сих пор не нашли. Возможно, кому-то хотелось свалить вину на Гонорию, чтобы настроить Аэция против неё. А на самом деле — в убийстве Карпилиона замешан кто-то другой…

— Он просил схоронить его в Волхе.

Аэций взглянул на Ильдику.

— Что ты сказала? В Волхе?.. Я тоже поеду туда.

Оставит вместо себя Авита, скажет ему, что занят переговорами с северными вождями, а к осени вернется в Равенну.

Или к зиме, как выйдет.

Карпилиона везли по реке в многослойном гробу. На ночь ладья приставала к берегу, и гроб выносили на сушу. Среди норков быстро распространились слухи, что Аэций в трауре, и многие выходили на берег выразить соболезнования магистру. Девушки приносили венки и кидали их в реку, когда ладья проплывала мимо. А парни бросали монеты, задабривая наяд, чтобы не раскачивали борта.

Из Паннонии по зову Онегесия прибыли степняки. Они провожали ладью до самого моря. От них не скрывали, что аттила умер на свадьбе, но не сказали, куда повезут его тело, объяснив, что об этом никто не должен узнать, иначе враги не дадут предводителю гуннов покоя. Остальным, кто спрашивал, говорили, что аттила схоронен в воде. Русло реки отвели, положили гроб на самое дно и пустили её обратно. Но какая это река никому неизвестно, потому что тех, кто его хоронил, убили.

Приехав на Волху, Аэций был удивлен, как много здесь городов и селений, как тихо и мирно вокруг. Для римлян аттила был изувером, а местные называли героем, и, как от них ни скрывали, куда опустили гроб, их видьи об этом прознали и с тех пор называли Волху рекой Аттилы.

Тризну справляли несколько дней и ночей. В первый же день приезда сбежалось так много народа, что берег покрылся кострами как при пожаре. Аэцию приходилось прятать лицо. Ильдика и Онегесий оказывали ему всякие почести, и многие относились так же — признавали в нем друга, а не врага. На обратном пути Аэций гостил в Кийгороде и видел там сына Руа. Мальчику предстояло вырасти без отца, но уже сейчас было ясно, что пойдет по его стопам. Наблюдая за ним, Аэций не мог отвязаться от мысли, что судьба его собственных сыновей была бы иной, пойди он сам по другому пути. Карпилион захотел быть воином, потому что воином был отец, а стал бы Аэций лекарем — они провели бы достойную мирную жизнь и никогда не встретились бы в бою.