Африканский связной

3

Во время следующего прихода Вьюгина к Ляхову на столе у него лежали новые газеты, видимо, имела место доставка почты из далекого отечества. Вьюгин по родимой прессе еще не соскучился, но полистал их, читая лишь заголовки, которые сразу же мысленно вернули его на отчизну. Ну, например: “Гимн великому братству.” “Верность идеалам социализма”. “ФРГ: новая волна реваншистских сборищ”. “Авантюристический курс китайского руководства”. “Отстоять дело мира”. “С верой в будущее”. “Трудовой день села: фермы ждут кормов”.

Ляхов наблюдал за ним сдержанно-иронически, но молча. На столе возвышалась уже привычная гора фруктов, сейчас в ней преобладали бананы двух сортов, отдельно стояла разрезанная папайя.

— Питайтесь бананами, юноша. Вы дома бананы часто ели?

— Если честно, то раза два, не больше, — сказал Вьюгин так, как будто сознавался в серьезном жизненном упущении. — Да и то на банкетах, когда переводчиком подрабатывал на старших курсах. Если, конечно, это удавалось. Там ведь была конкурентная борьба. Даже с интригами.

Он очистил банан и добавил к сказанному после некоторых колебаний:

— Там я и попал в поле зрения ваших коллег, этих искусствоведов в штатском, как их иногда называют в интеллигентских кругах.

— Вы, Вьюгин, похоже, не питаете нежных чувств к моим коллегам. А как еще их называют?

— Ну, бойцами невидимого фронта. Разве это плохо звучит?

— У вас сарказм явно перевешивает все прочее. Ладно, в мою задачу не входит прививать вам любовь к ведомству, к которому и вы теперь относитесь. А любовь привить и нельзя, она сама приходит и уходит. Как там пела Кармен? Любовь свободна, мир чаруя… Вы можете думать о своей работе, что хотите и даже высказывать иногда эти мысли вслух при условии ее успешного выполнения.

Вьюгин доел банан и взялся за другой, а Ляхов продолжал:

— В свободное же время можете заниматься, чем вам заблагорассудится, хоть “Доктора Живаго” читайте или солженицынский “Архипелаг”. Лично я об этом не стану вписывать вам в характеристику, если от меня ее потребуют. Чужие мнения, как и чужая личная жизнь меня не интересуют. Вы ужинали сегодня? Сейчас я кое-что воспроизведу на столе после небольшой ревизии холодильника.

Когда ляховским запасам провианта был нанесен определенный урон, а оба они сидели теперь с высокими бокалами в руках и их пальцы холодил сухой мартини, шеф Вьюгина перешел, наконец, к ближайшим конкретным задачам их работы.

— Сначала надо будет вам съездить в два места и снять стереокамерой, которую я вам дам, на цветную обратимую пленку кое-какие природные объекты: горы там разные, реки, равнины. Ничего рукотворного, т. е. никаких строений, поэтому само фотографирование будет выглядеть совершенно невинным занятием. Я покажу вам потом то, что уже отснято и объясню даже с какой целью.

Ляхов основательно отхлебнул от стакана и закурил.

— Мне же самому нежелательно показываться в отдаленных местах, так как за мной следят наши коллеги с другой линии фронта. А сейчас здесь высадился целый десант цэрэушников, хотя до выборов здесь еще месяца два. Вас, Вьюгин, еще не знают и я хотел бы полностью использовать это ваше, непрочное инкогнито, которое долго, к сожалению, не удастся сохранить. Оно продукт скоропортящийся, как и многое в тропиках. Скоро и у вас появится свой хвост и вас начнут снимать, как кинозвезду.

Ляхов чередовал мартини и затяжки сигаретой, объясняя цели и задачи того, что надо сделать, стараясь, чтобы явная невыполнимость чего-то не покрывалась косметическим лоском в виде чрезмерной энергичности задуманных мер.

— Я, знаете, стараюсь поступать, как король в известной сказке Экзюпери, который повелевал солнцу встать в такое-то время, но брал часы и минуты восхода из календаря. Он считал, что любой приказ должен быть выполним, иначе это будет просто профанация идеи. К сожалению (он махнул рукой в сторону газет на журнальном столике), упомянутого автора у нас мало кто читал. Так, о фотосъемках я уже сказал. Снимки морского порта сделал я сам, теперь мне должны прислать данные о промерах на внешнем и внутреннем рейдах и у причалов. Могут ли сюда входить в случае необходимости военные суда, подводные лодки, не поднимаясь на поверхность и так далее.

Он посмотрел на Вьюгина с задумчивым вниманием, как смотрит старый профессор на студента, которому уже завтра вручат диплом и он начнет свой дерзновенный путь в науку.

— Сегодня, пожалуй, я вам в последний раз попробую обрисовать всю картину, происходящего в Африке и в этой стране. А потом уже начнется ваша практическая работа. Скажу вам откровенно, что наша главная задача на этом континенте это через африканских агентов проникнуть в здешние отделы ЦРУ, даже британская разведка нас меньше интересует. И попутно выявлять их агентов, собирая на них порочащие материалы. Когда их наберется достаточно, мы предлагаем сотрудничать с нами. Африканцы обычно на это идут, американские граждане отказываются. Тогда мы передаем компромат прямо президенту страны. Американцев высылают, часто со скандалом и со статьями в прессе, а африканских агентов на их службе просто расстреливают. В результате наше влияние в стране усиливается.

— Мне во всем этом тоже придется участвовать? — спросил Вьюгин и тревога трепыхнулась в его вопросе, как курица, которую везут в мешке на рынок и она не знает о своей дальнейшей судьбе.

— Вопрос правомерен. Скорее всего, нет. Или только в исключительном случае. Вашу роль я ведь обозначил в самом начале. Разного рода поездки, в том числе и с целью обеспечения связи. Сейчас я просто объясняю все в целом. У американцев преимущество в том, что у них почти неограниченные денежные средства. Им легче нанимать и содержать агентуру. Поэтому они предпочитают влиять сразу на верхушку страны. А там на подкуп идут уже большие деньги. Но их в целом здесь не любят и они это знают. Мы же получаем сведения в основном от мелких служащих.

Вьюгин посмотрел в окно на сумерки, которые здесь за считанные минуты переходили в темень и световой день здесь был в общем-то коротким, как на его родине ранней весной или поздней осенью. Окно ляховской квартиры тоже выходило во двор, но здесь во дворе росли молодые кокосовые пальмы и их ветви-листья с жестяным блеском развевались под вечерним бризом почти на уровне окна. “Стоило мне ввязываться в это дело?” вдруг подумалось ему. А Ляхов, будто прочитав его капитулянтские мысли, усмехнувшись, сказал:

— Предлагаю смотреть на нашу работу, как на увлекательную игру. Это ведь своего рода спорт. И идеология в ней, как ни странно, далеко не главное. Здесь стараются перехитрить противника, даже посрамить его, выставить, если можно, на посмешище. Рыцарей плаща и кинжала практически не осталось. А вот Шерлоки Холмсы будут востребованы всегда, ибо их оружие это анализ. В Африке есть, правда, одна специфическая трудность: непредсказуемость поведения людей. Вы, Вьюгин, возможно, с этим столкнетесь и не раз. А может и нет.

Он сказал это так, будто допускал возможность перемены погоды, желая кому-то доброго пути.

— А что касается личных отношений с теми, кто действует против нас, то они внешне вполне дружественные, все мы знакомы, иногда встречаемся на приемах и чокаемся бокалами, неискренне желая друг другу (хотя какие мы друзья?) здоровья и успеха. И здесь нет ничего странного. Все, как в спорте. На поле — противники, а после игры почти друзья. Когда вас вычислят и поймут, что вы “мой человек”, вам будут показывать великолепные зубы в лучезарной американской улыбке и звать выпить “виски-он-рокс”. А будет случай подставить вам подножку, они вам это постараются сделать, а потом будут выражать фальшивое сочувствие по поводу нанесенного вам некоторого физического ущерба. Ну, встретился на дороге нетрезвый африканец за рулем, его грузовик не вписался в поворот и прочее. Заурядное дорожное происшествие.

Вьюгин при этих словах даже и бровью не повел, как будто давно ожидал, когда Ляхов скажет о чем-то в этом роде. Совсем, как в шпионских фильмах. А Ляхов сдержанно пояснил:

— Вообще-то этика современных разведчиков этого не должна допускать, но у некоторых азарт борьбы переходит границы. Со мной такое уже было. Хотели меня нейтрализовать, отправив на пару месяцев в больницу, а лучше когда потом меня вообще перевели бы в другое место. Но в моем случае даже до больницы дело не дошло. Кое-кто был разочарован.

Ляхов в первый же день приезда Вьюгина познакомил его с тремя экономистами, работниками того отдела, где он теперь будет числиться, их фамилии он не запомнил и они посмотрели на него, как смотрят на случайного попутчика, зашедшего на какой-то остановке в вагон, чтобы выйти, когда доедет до места своего назначения. С таким попутчиком можно завести разговор, а можно и помолчать. Они уже знали, что новенький — это “человек Ляхова”, что их отдел для него будет служить лишь прикрытием и в дальнейшем они будут только здороваться с подчеркнутой торопливостью и о делах этого крепкого на вид парня с короткой светлой стрижкой спрашивать не будут. Правды он все равно им не скажет, потому что не имеет на это права. А для них главное — доработать спокойно до конца контракта, не подцепить какую-нибудь экзотическую болезнь, вроде этого Гаврилова, и чтобы не случился при них военный переворот. И они спокойно бы вернулись домой, где их будет ждать существенная материальная наличность во Внешторгбанке и гостеприимно открытые двери магазинов “Березка” — предмет зависти сограждан, готовых предложить свои рубли в тройном размере за вожделенные “сертификаты”, которым расплачивались в этих магазинах.

У Вьюгина пока такой наличности не было, не было практически никакой, но мысль о том, чтобы ее в перспективе иметь, не была ему чужда и она даже приятно его временами будоражила. Но для ее осуществления пришлось кое-чем поступиться. Подписать некоторые документы и уже в процессе этого подписания он сравнивал эту процедуру с отдачей собственой души в залог нечистому. Впрочем, он относился к этому без тягостной надрывности, не веря в вечность этого контракта. А что вообще его ожидало в ближайшем будущем, не подпиши он эту бумагу? Скорее всего, свободный диплом или уход в армию переводчиком, или же унылые поиски работы, а потом снятие жилья. Приезжая, еще студентом, к родителям в Уваровку, он даже умудрялся им привозить кое-что из продуктов. Ему ведь удавалось еще и подрабатывать: грузчиком, например, на сортировочных станциях. А когда он уезжал от родителей, мать, прощаясь, совала ему в карман пару “красненьких”. Отец уже был на пенсии, но все еще работал в своих мастерских при станции. Будущая профессия сына казалась ему непонятной и горестно несерьезной, но он понимал, что каждый проживает свою собственную жизнь и чужие ошибки никого не учат, да и свои не всегда.

Перед отъездом Вьюгин объяснил родителям, что организация (он говорил о ней весьма туманно), взявшая на себя его трудоустройство, обеспечит его в дальнейшем жильем и что значительную часть его зарплаты будут переводить им, и поэтому пусть отец бросает к лешему свои мастерские. Он так и не объяснил толком, куда он едет и сказал, что обо всем им подробно напишет.

Через день после недавнего разговора с Ляховым, где тот упомянул и своеобразную “этику” разведчиков, Вьюгин уже сидел рядом с водителем в кабине лендровера с небольшим кузовом, который принадлежал посольству, но был он больше в распоряжении Ляхова. Водитель Салиму Твале был уже не первой молодости, усат и одет в форменную куртку хаки с накладными карманами. Работой своей он в целом был доволен. Он смотрел на все философски. От жизни вообще не следует ожидать слишком многого. Когда бездомному вдруг кто-то даст жилище, он не должен жаловаться, если в стене окажется дыра. А когда дерево в цвету, разве все цветки превратятся в плоды? Если не боишься лишний раз нагнуться, не вернешься домой с пустыми руками. А тот, кто любит дикий мед, должен сначала сделать лестницу, чтобы до него добраться.

Иногда Салиму позволяли оставить машину во дворе его домика в предместье в конце рабочего дня. Это повышало авторитет Салиму в его квартале в виде овеществленного свидетельства такой важной должности, как у него. К тому же можно было сделать несколько левых рейсов вечером и утром, если заранее позаботиться о клиентах.

— Едем до Зонго, — еще раз напомнил ему Вьюгин, — а там поставишь машину и будешь меня ждать.

— Да, бвана, — кратко подтвердил Салиму. Он был немногословен.

Салиму глядел прямо, не отрывая глаз от дороги, в углу его рта дымилась сигарета и он являл Вьюгину лишь свой бледнокоричневый профиль, который намекал на то, что в его родословной явно участвовали выходцы из далекой Аравии. Оседая потом на африканском побережье навсегда, они не противились соблазну создавать большие гаремы из темнокожих невольниц, благо приобретались они по цене почти символической.

Работа с Ляховым приучила Салиму не задавать много вопросов и быть осмотрительным. Можно, конечно, сесть за стол и без приглашения, но это еще не значит, что тебе принесут еду. Лучше не стараться понять дела белого человека, иногда это все равно, что искать плоды манго под дикой смоковницей. Он всегда считал, что от жизни следует ожидать только того, что ты заслужил. Ведь он был последователем истинной веры, как и его предки, и на происходящее должен смотреть без нетерпеливого любопытства, а лишь повторяя “иншаллах”. На все воля владыки миров. В жизни идут перемены, но что от них простому человеку? Черная птица заняла еще теплое гнездо белой птицы. Так у них говорили, когда пришла независимость. Но известно, что все, срезанное с зеленого дерева, быстро высыхает на солнце, а горячая вода в котле долго горячей оставаться не будет.

Вьюгин сверялся с картой, следя за дорожными указателями, а довольно прохладный еще утренний ветер трепал ее и бил бесцеремонно в лицо из открытого окна.

— Ну вот, это и есть Зонго, — сказал он и сложил карту. — Салиму, поставь машину вон под тем деревом манго недалеко от дороги и жди меня там. А я немного пройдусь.

— Ньема, бвана. Уталуди лини? (Хорошо, господин. Когда ты вернешься?)

— Сегодня — ответил Вьюгин на его языке и Салиму раздвинул усы в смущенной улыбке, удивляясь глупости своего вопроса. Какая разница, когда бвана вернется? Он на работе и день только начинается.

Салиму сносно объяснялся и на английском, но с этим бваной Виуги, так он африканизировал фамилию этого молодого мсунгу, который неплохо знал его язык, почему бы на нем и не поговорить? И не переходить без нужды на этот кимомбо — так здесь иногда называли язык белых людей.

Вьюгин прошел по тропинке, явно ведущей к реке, которая была где-то впереди и она здесь проходила в зарослях высокой, жесткой и уже пожелтевшей травы. Он внимательно смотрел себе под ноги: ему, как новичку в Африке, все еще казалось, что на каждом шагу ему будут попадаться опасные рептилии, скорпионы и стоножки. Один раз, правда, тропинку перед ним переходил, ковыляя, небольшой сероватый хамелеон, похожий на заводную механическую игрушку. С пугливой осторожностью он вышагивал своими странными трехпалыми ногами, кося глазом на длинной ножке, высунутом как перископ в сторону Вьюгина. Он дал ему перейти, дивясь медлительности и беззащитности этого странного создания. Ведь здесь выживает тот, кто умеет проявить проворство и еще надежно затаиться. А таких качеств этот киньйонга, как его называют туземцы, был горестно лишен, хотя и надеялся, возможно, дожить до старости.

Вьюгин увидел слева небольшой холм и пошел к нему, топча траву своими ботинками марки “сафари”, предназначенными для пешего передвижения в этих краях. Он сделал с холма нужное количество фотоснимков, как это требовал Ляхов по направлениям всех стран света, для чего он даже получил от него небольшой компас.

С холма открывалась идеальная равнина с отдельно стоящими редкими деревьями, видимо, колючими и вся она вписывалась в треугольник, ограниченный рекой Изиби и ее притоком. Он угадывался к северу по густозеленой полосе растительности на его берегах. Ляхов уже сказал ему для чего делается такая съемка. “На всякий случай”, объяснил это себе Вьюгин. Место это было бы очень удобным для создания здесь военного аэродрома. Он бы находился в уютном “междуречье” с двумя водными преградами по обеим сторонам. Вьюгину все эти планы казались военной игрой взрослых людей, которые просто не доиграли в детстве.

Он думал, что никого здесь не встретит: такое здесь царило безлюдье. Только в небе кружили грифы, высматривая что-то интересное для себя. Но на повороте тропинки, когда он уже повернул назад, он увидел впереди босоногого человека в рваной майке и длинной набедренной повязке. Он вел, держа за руль, старый велосипед, а к его багажнику был привязан, сложенный почти вдвое, огромный сом красноватого оттенка и кончик его хвоста волочился по земле.

— Йямбо, — сказал Вьюгин, обгоняя рыбака, а тот сказал в ответ: “йямбо, бвана” и выразительно указал глазами на рыбу, намекая на свою готовность к торговым отношениям с белым человеком на выгодных условиях для последнего. Вьюгин ему тоже ответил взглядом, что ценит эту его готовность, но что он должен еще подумать. Поскольку он быстрее доберется до дороги, а рыбак, видимо, движется туда же, там они и встретятся и решат вопрос о рыбе. Вьюгин уже решил купить этого великолепного сома для своего водителя. Кстати, в его кармане лежала пачка денег, выданная ему Ляховым на непредвиденные расходы: кого-то подкупить, от кого-то откупиться. Так, примерно, понимал назначение этих денег Вьюгин. В этом отношении его мнение совпадало с ляховским, только он решил придать им еще и поощрительно-премиальную функцию.

Салиму, не подозревая об ожидающем его неожиданном благодеянии, дремал в кабине, надвинув на глаза свою форменную шапочку с козырьком. При появлении Вьюгина он тут же встрепенулся.

— Тайяри, бвана? Твендени? (Готово, господин? Едем?)

— Салиму, сейчас сюда человек привезет на велосипеде большую рыбу из реки. Спроси, сколько она стоит и постарайся, чтобы он сбавил цену. (Вьюгин еще слабо знал, что здесь почем и боялся, что у него не хватит денег). Я хочу купить эту рыбу.

Салиму тут же покинул кабину и пошел, что-то напевая по тропинке, где из-за поворота уже появился велосипед рыбака. Вьюгин видел, как они повстречались и даже было слышно, как они громко вели торг в то время, как рыба-сом продолжала свой путь на велосипедном багажнике.

— Он отдает всего за тридцать пембе, бвана, — сказал тихо, но со скрытым торжеством Салиму, опередивший рыбака, чтобы обрадовать этой вестью Вьюгина, явно намекая на необходимость признания последним его усилий по блестяще проведенному торгу. Салиму смотрел на него с выражением законного соучастия в сделке и ждал дальнейших указаний. Вьюгин отсчитал все еще не очень привычные ассигнации с изображением довольно разбойного вида воинами на них — представителями главных племен страны.

— Вот эти деньги. Заплати за рыбу и, когда мы вернемся в город, отвезешь ее домой. И сразу возвращайся — вдруг “бвана мкубва” (“большой господин”, то есть начальник и, в данном случае, Ляхов) потребует машину.

— О, бвана! — сказал прочувствованно Салиму и в знак благодарности приложил руки к груди, — пусть же владыка миров воздаст тебе то, что ты давно уже заслужил, но еще почему-то не получил!

Вдвоем с рыбаком они завернули рыбу в какой-то старый брезент, лежавший в задней части машины и вскоре они уже вовсю летели домой. Утро с его прохладой неумолимо шло к концу, наступал день, а с ним жара, словно безжалостный противник, которого надо опередить.

Благодарному Салиму изменила его немногословность.

— Рука, которая дает, никогда не устанет, а давать другому это заботиться и о себе, потому что дающего тоже ждет воздаяние.

Возможно, это были местные пословицы, а то и свободно изложенное изречение из корана. Потом он что-то начал рассказывать о своих родственниках, но Вьюгин не все понимал из его убыстрившейся речи и понял только последнее, что он сказал:

— Мой племянник как-то попросил у меня орехов, а я ему говорю, что отдаю ему всю пальму до конца сезона, чтобы он сам их все и снял с нее. А он тут же отказался. У нас еще говорят так, что дают кому-то козу, а он требует и веревку.

Так Вьюгин понял, что рядом с домом его водителя есть и несколько кокосовых пальм и что он невысокого мнения о трудолюбии своего племянника.

Вьюгин отдал Ляхову камеру с отснятой пленкой и отчитался за потраченные деньги.

— Правильно сделали, что выдали Салиму премию в виде этого сома. Я сам искал повод, чтобы его как-то вознаградить, дать что-то помимо его жалованья. Тем более, что незапланированные услуги, кроме сидения за баранкой, от него могут потребоваться.