Африканский связной

7

Небольшой старый автобус, на котором Вьюгин проехал уже не менее полутора сотен километров к югу, замер на лесной дороге. Впереди был виден речной берег, узкий деревянный причал для парома, а рядом, устало на него навалившись, и стояло это транспортно-плавучее средство, напоминавшее грубо сколоченную сцену для выступлений где-нибудь на поле для гуляний, внутри которой помещались большие пустые бочки из-под бензина, обеспечивавшие не только плавучесть, но и относительную грузоподъемность.

Автобус, недоверчиво фыркая двигателем, опасливо въехал на это скрипучее сооружение, почти утопив его, и занял все его палубное пространство. Оставалось только место для троих полуголых паромщиков, которые уже ухватились за протянутый над водой сизалевый, весь в узлах, канат. Они с хмурым нетерпением смотрели на водителя в пропотевшей на спине куртке хаки с короткими рукавами, который ботинком забивал под колеса деревянные колодки. Воздух здесь был сыровато-теплым, пахнущий речным илом, тиной и гниением. Изредка налетали небольшие серые мухи це-це. Они легко прокусывали ткань куртки, в чем Вьюгин с раздраженным удивлением вскоре и убедился, как только покинул автобус. Выйти водитель велел всем и теперь пассажиры стояли вдоль узких бортов, держась за хлипкое и грязное веревочное ограждение. Относительно мухи це-це Вьюгин себя утешал тем, что это была игра в лотерею, где выигрышем считалось то, что тебя ужалит муха, не заражающая сонной болезнью. Кроме того, эта муха выполняла еще функцию оводов и слепней на родине Вьюгина, от которых тот не раз страдал, особенно в начале лета. Здесь же ничего похожего на этих кусачих насекомых почему-то не было.

Оба берега реки были лесистыми и без всякой ботанической экзотики, местами поросшие у воды чем-то вроде камыша. Вода плескалась в каких-нибудь пяти сантиметрах от палубы. Стоит немного накренить паром и автобус съедет без большого плеска в воду, увлекая за собой часть пассажиров. Вьюгину лезло в голову все ранее читанное в романах, щедро нашпигованных африканскими приключениями. Так и казалось, что сейчас поднимутся над мутной водой широкие ноздри и выпуклые, как электрические лампочки, глаза. Небольшое усилие речного монстра и… Рядом с ним стоял африканец в пестрой рубашке и с двумя авторучками в нагрудном кармане. То, что он не воткнул их себе в волосы, как многие здесь делают, говорило о том, что он не только не скрывал свою грамотность, но еще и подчеркивал свою цивилизованность. Он поймал опасливый взгляд Вьюгина, направленный на воду и решил его успокоить. Вьюгин уже не удивлялся этой исключительной туземной догадливости и услышал от соседа на английском:

— На этом участке реки их нет. Бегемоты не любят места, где много людей. Каждая их семья занимает свою территорию и чужих к себе не подпускает. Им нужен корм на берегу и чтобы никто не мешал.

Два паромщика тянули канат регулярными рывками, а третий, сидя рядом и зажав небольшой тамтам между колен, отбивал им нужный ритм. Сосед Вьюгина пояснил, что в обратном рейсе этим будет заниматься другой паромщик. Они так и чередуются, чтобы каждый мог отдохнуть. Он смотрел на Вьюгина с доброжелательным любопытством, видимо, европейцы в такую даль забираются не часто, но вопросов деликатно не задавал.

Потом автобус рявкнул мотором и въехал на деревянный причал на том берегу и покатил дальше, а мухи це-це отстали.

Вьюгин чувствовал, что он смещается куда-то не только географически, но и в языковом отношении, потому чт речь пассажиров все больше становилась недоступной его пониманию. До этой паромной переправы он еще ловил понятные ему обрывки разговоров, так, один из едущих обиженно жаловался соседу на своего дальнего родственника:

— Я одолжил ему два больших мешка клубней маниоки и теперь мой живот полон сомнений. Он клялся самим Нзамбе, что вернет все или заплатит сразу после начала больших дождей. Но уже почти две луны прошло с тех пор. Почему долг мешает спать тому, кто его дал, а должнику нет?

Ответ соседа был дан в виде объяснения, содержащего довольно сомнительное утешение:

— Там, где есть достаток, туда и идут что-то просить. А еще говорят, что если твой огород у реки, жди ночью бегемота. Не надо ничего давать тому, у кого два рта.

Видимо, так называли здесь человека вероломного и просто обманщика.

Задание, которое Вьюгин получил от Ляхова, состояло из нескольких частей, напоминая детскую сборную игрушку и даже обидную по своей технической упрощенности матрешку. Ему надо было проверить весь путь к границе соседней страны, записывая все, вплоть до названий придорожных деревень. Если он окажется слишком сложным или опасным, нужно будет подобрать другой вариант. Следовало обращать особое внимание на проходимость дорог, отмечая степень ее возрастания или, скорее всего, угасания по мере приближения к границе. Можно ли пользоваться дорогами в сезон дождей или нет? В общем, водителю грузовика на этом маршруте предстояло в будущем оценить преимущество смелых и неординарных решений. Вьюгин догадывался, что Ляхов должен сообщить своему начальству, можно ли будет в дальнейшем отправлять грузы тем, кого они собираются поддерживать в чужой междуусобной борьбе. Это будет в том случае, если в тиши просторных кабинетов с картой Африки на стене будет проявлена дерзостная готовность затеять дорогостоящую авантюру во имя все той же геополитики. Или же во имя некоей идеи, призванной вскоре овладеть массами, как и всякая уважающая себя идея, пусть даже и основанная на теории, которая плачевно не в ладах с фактами. Здесь уместно было бы вспомнить странное, скорее, ироничное высказывание Гегеля о том, что если его теория не соответствует фактам, то тем хуже для них, но уж никак не для теории.

Был еще целый перечень того, что должен был сделать, а больше просто выяснить Вьюгин, кроме того, передать кое-что, занимающее мало места в его дорожной сумке и плотно упакованное. Возможно, это были кадры пленки с напечатанным на ней текстом, предназначенные для одного лица, которое он должен попытаться встретить и распознать по паролю, а его рабочая кличка была “Леонард”. Если встретить его не удастся или его уже не будет в живых (Ляхов допускал и это), все должно быть немедленно сожжено. Этот пока почти мифический в глазах Вьюгина Леонард должен был там действовать под личиной журналиста-экстремала, которого не пугает свист пуль и все тот же безжалостный Желтый Джек.

Ляхов отправил Вьюгина в эту поездку очень своевременно, тем самым избавив его от мучительного соблазна лететь в Найроби, чтобы увидеться там с Элис Мнамбити. Желание это получило лицемерную упаковку обычной туристской любознательности: об этом городе он много слышал и к тому же туда был прямой авиарейс. Местная молодежь с упоением танцевала в те годы заморский танец, который она называла “твисти”, носила майки с изображением белого красавца — короля песен и этого танца, при этом напевала, пританцовывая и совершая телом умопомрачительные змеиные извивы, следующие слова:

Эта танцевальная песенка на суахили пришла из не столь уж далекой отсюда страны и ее незамысловатый текст означал:

И тут в песне впервые упоминался этот упоительный танец:

Далее живописались подробности победного шествия этого танца по городу, когда домохозяйки бросали свои очаги и бродили, приплясывая, по улицам. А школьники легко предпочли сидению в классах более увлекательное занятие, напевая слова этой песенки уже за пределами школы.

Адрес Элис должен был знать Спиро Кандаракис, преподаватель, с ним Вьюгин познакомился на той же вечеринке, которая фатальным образом свела аспирантку третьего курса из Найроби и Вьюгина вместе, что логически должно было завершиться тем, что они оба, выражаясь поэтически, разделили впоследствии ложе. Кандаракис не то писал отзыв на ее диссертацию, не то должен был выступить оппонентом на ее защите, не то был консультантом.

Вьюгин встретился с сыном греческого коммерсанта и туземной женщины в одном приморском баре за пивом и Спиро сначала просветил Вьюгина относительно того, легко ли быть мулатом в Африке, сравнивая два исторических периода: колониальный и после обретения независимости. Спиро было около тридцати пяти лет и его жизненный опыт уже позволял ему судить об относительности блага всяческих исторических перемен, а также о непрочности человеческого счастья вообще.

— В колониальное время такие, как я считались недостаточно белыми, чтобы быть принятыми в белое общество. После независимости, и уже при черном правительстве, мы оказались слишком белыми, чтобы считаться чистокровными сыновьями этой черной страны. Боюсь, что нам теперь приходится довольствоваться скромной ролью пасынков или приемышей.

А о желании Вьюгина съездить в Найроби и встретиться там с предметом его нынешней, еще далеко не угасшей страсти, Спиро сказал после основательного глотка пива:

— Алекс, я все-таки наполовину туземец, хоть и неполноценный с точки зрения властей, и кое-что впитал с молоком моей африканской матери. У нас нет прямого аналога европейской поговорки, скажем, французской: loin des yeux…, ну, вы знаете, как дальше, словом, то, что далеко от глаз, далеко от сердца. Здесь говорят примерно так: “кого нет сейчас, нет вообще”. Налицо философский солипсизм и еще задолго до Беркли. Любопытно, правда?

У Спиро волосы были типично африканские, но рыжеватые, а кожа была жизнерадостного медного оттенка.

— Так вот, здесь испытания долгой разлукой, похоже, не выдерживает никто и гомеровская Пенелопа, отваживающая напиравших отовсюду женихов, вообще выглядела бы здесь нелепо. Мужчина, отправляющийся из своей деревни надолго, находит, как правило, в городе, где у него работа, и временную жену. А возвратившись домой, может там обнаружить одного-двух ребятишек, физическим отцом которых он никак быть не мог. Он, конечно, может поколотить жену из морально-педагогических соображений, но против прироста семьи он, в принципе, возражать не будет.

Вьюгин уже нетерпеливо ерзал на круглом табурете перед стойкой бара.

— Спиро, если я вас правильно понял, даже если я и найду ее по адресу, который надеюсь у вас получить, мне теперь с ней придется как бы заново знакомиться?

— Алекс, я предложил бы вам вообще ее не искать и тем самым уберечь себя от неизбежных разочарований. Во-первых, Элис не из тех, уж извините меня, кто упорно избегает общества мужчин. Разве лавочник станет выставлять покупателей и запирать дверь в разгар торговли? Я с идеализмом в жизни расстался уже давно, я идеалист только в философии. За время преподавания в университете я вообще пришел к выводу, что у физически привлекательной женщины нет стимула для развития ума, поскольку все готовы любить ее и без такового.

В конце Спиро сказал, что Найроби, конечно, стоит того, чтобы в нем побывать, но пусть эта поездка не будет связана с желанием разыскать Элис Мнамбити и привел известное, хотя и двусмысленное в этом случае высказывание Демокрита о невозможности дважды войти в одну и ту же воду бегущей реки. И еще Кандаракис сказал, подмигнув Вьюгину, что Элис уехала еще до выхода газеты, запечатлевшей ее голову на плече у Алекса. Возможно, доброжелатели перешлют номер газеты в Найроби и тогда уж точно она сюда не скоро приедет.

Когда Ляхов отправлял его с заданием и давал последние наставления, он снял очки, чтобы протереть стекла. И тогда Вьюгин заметил в его глазах сосредоточенную задумчивость, переходящую в озабоченность, и ему вспомнилась одна африканская поговорка: “Если послать другого вместо себя, то твои ноги будут отдыхать, а сердце нет”. Но если бы он сам отправился теперь к границе, а Вьюгина бы предоставил самому себе, это было бы верхом нелепости. Это было бы похоже на то, когда командир уходит сам в разведку за линию фронта, а его солдаты остаются в блиндаже, бездельничая или играя в карты при свете коптилки или свечного огарка.

И вот Вьюгин благополучно добрался до последнего городка перед границей, состоящего из одноэтажных домов, а самым высоким зданием была англиканская церковь при миссии, у которой был узкий фронтон, образующий острый угол, и двухскатная черепичная крыша, а все это, видимо, обеспечивало значительную высоту потолка. Колокольни при ней, конечно, не было, так как еще со времен Кромвеля звон колоколов считался вредной католической затеей и напрасной тратой времени в ущерб молитве.

Вьюгин остановился в единственной гостинице, где за конторкой сидела индийская женщина в лиловом сари с очень правильными чертами лица, но с весьма темной кожей, почти такой же, как и у здешних жителей-африканцев. У нее были длинные, совершенно прямые волосы, золотые серьги в ушах и на шее цепочка с золотой свастикой. Это его ничуть не удивило, он знал, что это очень древний религиозный символ. На стене красовались глянцевитые изображения индуистского пантеона, из которого Вьюгин узнал только Кришну с яркоголубым лицом (видимо, это было признаком его божественной сущности) и пастушку Радху с белой горбатой коровой за ее спиной. Глаз у коровы был в окружении таких ресниц, которым позавидовала бы любая красавица.

Вьюгин выполнил все необходимые формальности, получил ключ, попутно состоялся разговор, в ходе которого выяснилось, что муж хозяйки уехал надолго на историческую родину где-то на юге Индии навестить родственников, но она намекнула и на другую возможную причину его столь долгого отсутствия, которую она предпочла не объяснять. Их двое детей находились сейчас в английской школе-интернате в столице страны. Она вела хозяйство сама, что было делом несложным в виду того, что число гостей все время удручющим образом снижалось.

Потом он отправился на поиски ляховского агента Мфене, какого-то мелкого чиновника, который пугливо косился по сторонам, объясняя Вьюгину местонахождение их явочного пункта. Им оказалась бакалейная лавочка, которую держал его брат, и где они потом уединились в небольшом складском помещении.

Вьюгин, пускаясь в дорогу, был одет и обут по-походному. В его сумке была даже москитная сетка, которой снабдил его Ляхов. Он честно предупредил Вьюгина, что ночлег у него может быть в самых неожиданных местах и вручил ему пластмассовую бутылочку с какими-то таблетками, которые ему придется глотать каждый день, чтобы обезопасить себя от опасной тропической малярии.

Он оказался в назначенный ему час на явочном пункте, то есть в подсобке бакалейной лавки, где должны были преобладать товары, которые когда-то в Европе загадочно именовались колониальными, но теперь на их гегемонию нагло посягали консервные банки и многочисленные виды пищевых концентратов из-за океана, особенно хлопья европейских злаков в разной степени расплющенности, питательные смеси с претензией на замену всей остальной человеческой пищи и, как бы даже подписывающие ей приговор. В сумке Вьюгина уже был набор такого рода питания, но Ляхов больше надеялся на пухлую пачку американских долларов, отобранных по принципу малой номинальной стоимости, то есть по одному и по пять. Он объяснил Вьюгину, что в той стране, куда он направляется, ходили еще деньги колониального периода, а также английские фунты, но предпочтение все-таки отдавали “зеленым” по причине универсальности их применения.

Сидя на мешках с рисом, Мфене и Вьюгин обсуждали план действий, хотя все это сводилось к тому, что последний слушал то, что ему сообщал ляховский агент. Теперь Вьюгину предстояло зависеть от тех, кто будет дальше продвигать его от одного действующего лица этой связки агентов к другому, пока он не будет наконец предоставлен самому себе. Мфене был с ним сдержанно любезен, но сдержанности поубавилось, когда Вьюгин вручил ему конверт с деньгами и письмом от Ляхова. Самому Вьюгину предписывалось поменьше показываться на улицах этого городка в светлое время суток и не обращать на себя чье-то заинтересованное внимание. Он уже узнал от Мфене, что европейцы в городе были представлены в основном врачами больницы, учителями средней школы и миссионерами. Всех вместе их было менее двух десятков и их здесь знали так же хорошо, как и местных лавочников-индийцев. А невиданное доселе белое лицо должно было производить заметное впечатление на окружающих в силу именно своей интригующей незнакомости. Кроме того, Вьюгин помнил, что каждому новоприбывшему следовало в приграничном городе засвидетельствовать свое почтение местной полиции, чего Ляхов ему решительно не советовал делать.

С учетом всего этого, Вьюгину оставалось тихо сидеть в гостинице и ждать Мфене, который должен был все подготовить для перехода границы. При гостинице, учитывая ее скромные размеры, не было никакого ресторана и даже бара, поэтому Вьюгин уже был готов перейти на питание консервами и растворимыми в кипятке питательными смесями, но хозяйка, выражая своей улыбкой всю свойственную ей и, увы, невостребованную обольстительность жительницы своей знойной прародины, пригласила его к себе на поздний обед. Вьюгин был накормлен вегетарианским пахучим карри, где из всей сложной смеси узнаваемой для него оказалась одна фасоль, весьма заметная в густом остром соусе, а все прочие овощные незнакомцы так и сохранили свою анонимность. К соусу был подан отварной рис, пресные и твердоватые блины чапати вместо хлеба, и еще много всего такого, что полагалось добавлять в еду, вроде тертого кокосового ореха или мелко нарезанного жгучего зеленого перца.

Вьюгин со своей стороны выставил бутылку виски и коробку конфет, захваченную им на всякий случай из столицы. У него, правда, были колебания относительно совместимости горячительного напитка и индуистского стола, но хозяйка, предложившая называть себя Шобха, отнеслась к появлению бутылки “белой лошади” с одобрительным пониманием. Когда Вьюгин наливал виски в ее бокал, она лишь умеренно добавляла туда содовую воду.

— В наш заштатный городок так редко приезжают гости из столицы, — томно вздохнула Шобха и обожгла Вьюгина взглядом, от которого следовало бы держать подальше огнеопасные объекты. Видимо, непростительно долгое отсутствие ее супруга, который все никак не мог распроститься с землей его предков, не могло не сказаться на поведении хозяйки в сторону ее значительной раскрепощенности. Она зачем-то заговорила об особенности путешествий в наши дни. Раньше длительность поездки туда и потом само возвращение объяснялось несовершенством транспортных средств, что проявлялось в их медлительности: парусный корабль, караван верблюдов, а то и пеший переход. Но в век сверхзвуковой авиации возможности путешественника неизмеримо возросли, а вот желание ими воспользоваться зависело от чисто субъективных причин. И было ясно, что неизвестный Вьюгину господин Рагхаван, владелец гостиницы “Виктория”, волевого поступка в этом направлении все не проявлял.

— Как вам нравится наше овощное карри? Я хотела приговить соус с курицей для вас, но слуга, который должен был ее зарезать, куда-то запропастился. Я же этого сделать не могу. Ахимса.

Вьюгин вспомнил, что так называется непричинение зла всему живому.

— Карри замечательное, — почти искренне сказал он, не привыкший еще к необъснимому пристрастию здесь к перцу, но допускавший, что в этом может заключаться даже своего рода идея некоей дезинфекции желудка.

Со стены и здесь смотрел с благожелательной улыбкой Кришна, как известно, Источник Жизни, постоянно раскрывающий свое Безусловное, что составляет Единство и Многообразие всего сущего. В свое время Вьюгин немного расширил свою эрудицию за счет чтения Патанджали и Кришнамурти, которыми снабжала его одна знакомая, восторженная последовательница индийской религиозной философии… Сейчас, уже слегка захмелевший, Вьюгин вспомнил какие-то кинокадры знаменитого индуистского храма, стены которого покрывали каменные изваяния, представляющие любовные пары (или это была все одна и та же пара?), которые совершали совокупление порой в физически невыполнимых, почти акробатических по своей сложности позах. Может быть, это и было, воплощенное в любовное действие, это самое таинственное Единство и Многообразие Текущего и Условного?

— Я жду здесь одного человека, который должен меня взять с собой в поездку, — сказал Вьюгин, чтобы как-то объяснить свое проявление в этом городке. Здесь почти все было правдой, ибо он ждал Мфене, а тот должен был затем перебросить его на ту сторону.

— Вы, мне кажется, научный работник, — подсказала ему Шобха, улыбаясь со сдержанной обольстительностью, так как она не забывала, что она все-таки является супругой (это можно было, впрочем, считать Преходящим) и матерью (а это уже было Безусловным).

— Да, я занимаюсь этнографией, скорее, даже этнологией, — тут же придумал себе занятие Вьюгин. — Мне очень хочется посетить один район, где обитают незнакомые мне и, кажется, малоизученные племена.

И это тоже оказалось отчасти правдой, так как Вьюгину надо было попасть в места, которые не могли не вызвать у него некоторого этнографического любопытства, которое не уменьшалось от того, что там, по слухам, происходят вооруженные стычки. Вьюгин поглядывал на хозяйку осторожно, будто стараясь, чтобы зрительные импульсы не принимали какой-нибудь слишком уж активный и даже осязаемый характер. За все время жизни здесь он уже не только вполне освоился с видом темной кожи, но даже находил, что у нее есть неоспоримые косметические преимущества перед светлой. Напрмер, на ней не видно разветвления кровеносных сосудов, разного рода прыщиков, покраснений и пятен. Недаром европейские модницы стараются выглядеть смуглыми даже зимой, что технически теперь вполне осуществимо. И хотя Шобха ему нравилась, Вьюгин все еще уважал институт брака, и над хозяйкой, несмотря на ее положение почти что соломенной вдовы, для него светился воображаемый запретительный сигнал. “Если эта красавица с темным ликом сама даст мне какой-то явный знак”, подумал он в состоянии некоей хмельной безответственности, “я, возможно, и дрогну”. Вьюгин был достаточно самокритичен, не был слишком высокого мнения о прочности своих моральных устоев, и считал, что дальнейшее падение уже мало его пугает.

Но этого знака, которого Вьюгин в душе даже немного опасался, не последовало или же он его не сумел распознать, поэтому ночь он провел в своем номере абсолютно один, где сразу же погрузился, скорее, просто рухнул в глубокий сон, измотанный долгой дорогой в автобусе, да еще влив в себя немалое количество виски.