Агитбригада 2

Глава 13

Людей надо любить! Мне кажется, когда этот тезис был провозглашен, товарищ Шопэнгауэр был то ли сильно пьян, то ли слегка не в себе, то ли никогда вообще не видел людей. Во всяком случае на данный момент я был с ним категорически не согласен. Смена, Виктор и Ванька стояли и смотрели на меня с таким видом, словно я — ветвистоусая дафния после линьки, а я вообще не представлял, что им ответить. Хотелось просто послать их и уйти по своим делам, но как представлю, что тогда начнется…

Эх, не хватает мне сейчас Мони! Было бы просто отлично, если бы все трое внезапно вспомнили о не выключенных примусах.

— Капустин, — мою фамилию Смена произнесла с таким презрением, как будто выплюнула. — Это разврат вообще-то!

— Вот ты и попался! — с каким-то непонятным для меня злорадным удовлетворением произнёс Виктор, — не знаю, что ты теперь будешь на СТК говорить, но так просто выкрутиться уже не выйдет!

А Ванька просто посмотрел на меня презрительно и поджал губы.

Повисло молчание.

— Ну что, идём? — первой не выдержала Смена.

— Куда? — спросил я.

— Как куда? В школу, на СТК тебя пропесочивать будем, — злорадно хмыкнула Смена.

— Я не могу, у меня репетиция, — попытался спрыгнуть я.

— Ага, видели мы твою репетицию, — нараспев язвительно произнёс Ванька, — ловкач, нечего сказать!

— И что же вы видели? — прищурился я, меня уже эти детские обиды начали подбешивать, — моя коллега поздоровалась и пригласила в ресторан? Так мы там петь будем. У меня боязнь публики, и они меня таким образом приучают к сольным выступлениям. Метод такой, театральный…

— А в губы…? — с ненавистью скривилась Смена и аж сплюнула, — тоже метод такой, да, Капустин?

— Ну артисты — народ творческий и открытый, — пояснил я, — у них в богемной среде так нынче принято. И целоваться, и обниматься. Мне её что — отталкивать надо было, раз Смена ревнует?

— Да ты! — вскинулась Смена, щеки её пошли красными пятнами.

— Так! Хватит ругани! — остановил начинающуюся перепалку Виктор, — то, что Капустин врёт — это и ежу понятно, но мы должны проверить даже заведомую ложь. Как комсомольцы! Поэтому давайте сейчас пойдём вместе с Капустиным и полюбуемся как он там «репетировать» собрался.

Деваться некуда и мы пошли.

Сегодня агитбригада давала так называемую «открытую репетицию», когда артисты уже в костюмах, в гриме, полностью исполняли все номера на сцене. Зрители на таких репетициях обязательно были. Но были они специфические — как правило, студенты, школьники, представители профсоюзов, молодожены и члены Союза воинствующих безбожников. Секрет был прост, за посещения открытой репетиции билеты были в два раза дешевле. Поэтому приобщённый к пролетарскому искусству народ экономил, как мог.

— Репетиция, говоришь? — презрительно скривился Виктор, когда мы вошли в зал и он увидел сцену и массу зрителей, — и здесь на вранье тебя поймали, Капустин.

— Будем продолжать демагогию или пойдём? — мрачно буркнул я, уши мои горели, но я ещё на что-то надеялся.

Мы прошествовали мимо сцены за кулисы. Я мельком глянул — прямо посреди сцены сидела на полу и с надрывом пела широко известный романс про две гитары Нюра:

Петь сидя ей было крайне неудобно, но тем не менее, она продолжала голосить.

— Пошли давай, — подтолкнул меня в спину Ванька.

Мы зашли за кулисы, и Виктор едко спросил:

— Ну и где твоя репетиция?

В этот момент Нюра закончила петь и зал взорвался аплодисментами.

Я ещё даже ответить не успел, как Нюра выскочила за кулисы. Увидев меня, она спросила:

— Генка! Где? Где этот гад Караулов?! Ты не видел?!

— Нюра что такое? — спросил я.

— Ты представляешь он мне стул не принёс! Пришлось всю песню сидя на полу петь! — возмущенно выпалила Нюра и добавила, — поскорей бы уже ты, Генка к нам возвращался. У тебя всегда всё в порядке было. Не то, что у этого бессовестного Караулова! А недавно он нам еще и освещение вырубил! Ты представляешь?! Прямо посреди номера! Мы с Люсей как раз фигуру аэроплана делали и тут — бац, и нету света! Хорошо, Гудков догадался антракт объявить. Потом оказалось — Гришка, гад, уснул на пульте.

И тут Нюра обратила внимание на притихших ребят и спросила:

— А это твои такие интересные ребята, да, Генка? Из трудовой школы? Но ты же знаешь, что посторонним вход за кулисы запрещен. Вот увидит Гудков — ругаться будет. Лучше уведи их поскорее отсюда.

— Знаю, — вздохнул я и осуждающе посмотрел на Виктора.

Тот сделал вид что он вообще не при делах.

Но Нюра была на взводе и не могла остановиться, раз хоть кто-то её слушает:

— Но это ещё ничего, а вот Зёзик в прошлый четверг грудь потерял перед выходом!

— В смысле грудь? — не понял я.

— Представляешь, за полсекунды до выхода у него петелька лопнула, на которой муляж груди крепился. Пришлось Жоржа на сцену жонглировать вытолкнуть. Но ничего. Выкрутились как-то. Никто и не заметил. Так что мы тут тебя уже ой как ждём, Генка. Ты когда уже к нам?

— Да я на репетицию пришел… — начал объяснять я.

— Я знаю, что на репетицию, Гудков говорил, что у тебя в понедельник аптека. У тебя только через час будет, когда Зёзик освободится. Ты насовсем уже когда к нам?

— Ещё учёба идёт…

— Давай уже, закругляйся со своей учёбой! — взъерошила мне волосы на голове Нюра и заявила, — все тебя уже так ждут, ты даже не представляешь, как! Особенно Гришка! И к Зёзику загляни прямо сейчас, а то я слышала, что Зубатов говорил, если тебя не будет, то он с Зёзиком будет марш репетировать.

Она чмокнула меня в щеку и убежала куда-то вглубь кулис, а я посмотрел на однокашников:

— Ну что, будете ещё убеждаться, или этого достаточно?

— Достаточно, — процедил Виктор, — проводи нас до выхода, а то среди этих штор чёрт ногу сломит.

— Это кулисы, — на автомате поправил его я.

— А эти артистки всегда целуются? — тихо спросил меня Ванька.

— Ну да, ты же сам видел, — так же тихо ответил ему я.

Некоторое время мы шли молча, пробираясь сквозь коридорчики — я решил. Что надо обойти сцену, чтобы не попасть на глаза Гудкову. Если Гришка начудил, то он явно не в духе.

В одной из боковых комнат сидело два парня-трубача, один — альт, второй — бас, но я их не знаю, и перед ними надрывался злой Зёзик:

— Я знаю, что вы все меня сейчас ненавидите! Теперь подумайте, как к вам должен относиться я?

Один из ребят, тот, что держал басовую трубу, что-то пробормотал и задудел какой-то разухабистый мотивчик на манер «ах шарабан мой…».

Зёзика аж перекорёжило, и он взревел раненым бизоном, перекрывая музыку:

— А теперь от себя попробуй дуть! У меня такое впечатление, что ты совсем не представляешь направление потока воздуха в трубе!

Трубач покраснел и опять принялся что-то там оправдываться. Второй сидел, вжав голову в плечи и старался не отсвечивать, чтобы Зёзик как можно дольше не обращал на него внимания.

Но тут взгляд Зёзика упал на меня, и он заметил нас с ребятами.

— Генка! Капустин! — радостно взвыл он, — вот тебя-то мне и надо! А ну давай-ка бери дуделку и будешь сейчас марш дудеть! А то мне Гудков дал этих шлимазлов, так они трубу воспринимают как клистерную трубку!

Он разразился целым потоком возмущённой брани. А я перевёл взгляд на однокашников:

— Дальше вы сами дорогу найдете? Или мне провести вас?

— Сами, — буркнул Виктор, чуть помявшись, он добавил, — слушай, Капустин, ты нас извини за недоверие, мы как увидели… вот и подумали… а кто ж знал…

— Да ничего, понимаю, — вежливо кивнул я, радуясь в душе, что на этот раз пронесло.

Смена ничего не сказала, только метнула в меня злой взгляд, фыркнула, крутнулась и вышла из комнаты, не прощаясь. Следом за ней вышел Виктор.

Ванька, чуть замявшись, подзадержался. Когда эти двое вышли, он, наклонившись ко мне, тихо спросил:

— Слышь, Капустыч, а как к вам сюда попасть, а?

— Зачем? — не понял я.

— Уж больно эти ваши артисточки хорошенькие. Особенно та, жопастенькая.

Ноябрьская ночь давно вступила в свои права. Я вымотался на репетиции, как ёжик. Поэтому свежий ночной воздух, наполненный свежими ароматами холодного дождя, который прошел совсем недавно, и мокрой листвы, что смешивались с запахами сдобы из кондитерской, показался мне раем. Я поёжился и сунул озябшие руки глубоко в карманы. Мда. А вопрос с тёплой одеждой с каждым днём всё актуальнее. Нужно срочно раздобыть денег. Времени на покупку одежды все меньше.

Тут я вспомнил Моню, на которого возлагал столь большие надежды по добыче денег, и совсем расстроился. Домой я добрался почти к полуночи. Тихий переулок за пустырем, где находился домик Степановны, давно спал. Здесь резко пахло прелой листвой и кошками.

Я постучался в калитку.

Открыла заспанная и недовольная Степановна, в калошах на босу ногу и второпях наброшенной фуфайке:

— Я тебя больше пускать не буду, если хоть раз ещё придёшь так поздно, — сварливо проворчала она, запирая за мной калитку.

— Я на репетиции был, — вежливо сказал я и протянул записку, которую попросил написать Гудкова.

— Что это? — даже не притрагиваясь, Степановна посмотрела на сложенный вчетверо листик недоверчиво, словно подозревая во мне родство с Борджиа.

— Это записка от руководителя агитбригады, — сказал я.

— Читай, — велела вредная старуха и посветила лампой.

Я прочитал.

— Ладно. Раз для государственного дела — так уж и быть, пущу, — скривилась старуха. — Но в следующий раз пусть государство тебя жильём обеспечивает. Или будешь ночевать на улице! Понял?

— Понял, — вздохнул я, втайне мечтая поскорей бы убраться отсюда с агитбригадой.

— И девок твоих я больше останавливать не буду. Я тебе не швейцар какой! — сварливо заявила Степановна. — Сам разбирайся.

— Хорошо, — показательно вздохнул я, — хотя Изабелла уже сюда переезжать планирует. Говорит, что похлопочет в горсовете об уплотнении.

— Как переезжать? Зачем переезжать?! — забеспокоилась старуха.

— Не знаю, — как можно более равнодушно пожал плечами я, — мне-то что, я тут человек временный, через неделю с хвостиком съеду, как и договаривались. Она говорит, раз флигель свободный будет, хозяйка такая гостеприимная, хорошая, то ей лучше тут жить будет.

— Да ты что… — расстроенно охнула бабка и схватилась за сердце.

— Да! — продолжал нагнетать я, — потом, говорит, когда замуж выйду, дети пойдут, так мы по-тихому с нею домиками и поменяемся. Незачем ей одной в большом доме жить.

— Вот ведь дрянь! Ноги её здесь не будет! Тебе понятно?!

— Понятно, — деланно вздохнул я и с хорошим настроением пошел к себе во флигель.

И была у меня в голове одна мыслишка. А что, если я попробую разобрать следующую страницу книги Лазаря? Авось найду «противоядие» как моих призраков из куклы вытащить. Хотя экспериментировать с ними жалко. Вот было бы у меня возможность с другими призраками поработать — я бы эту гипотезу проверил.

Кстати, идея неплохая, надо бы на спиритические сеансы Общества походить. Если они духов вызывают, может, какой-то и придёт. А тут такой я — раз и в куклу его поймал!

В общем перспективы открываются такие, что аж голова кругом идёт.

Итак, завтра у меня «аптечный день», затем короткий, на двадцать минут урок с Маркони. Потом свободное время — нужно успеть выполнить просьбу призрачной Веры. И вечером — семейный ужин у Форбрихеров.

Вспомнив последний пункт, меня аж передёрнуло.

Но деваться некуда, придётся идти. Утешало лишь одно — хоть поем вкусных домашних блюд.

Вот так, размышляя, я дошел до своего флигеля через весь двор, отпер его и вошел внутрь. Зажег лампу и окликнул призраков:

— Привет, орлы! Ну как вы тут без меня?

Ответом мне было молчание.

Хм… странно. Обиделись, что ли?

Я подошел к креслу, под которым видел в последний раз куклу и заглянул под низ. Куклы не было. Я поискал под кроватью, под столом, да что говорить — я даже под шкаф заглянул — нету!

Кукла пропала!

Движимый всё усиливающейся тревогой я принялся носиться по всей комнате в поисках куклы. Нету!

Нигде нету!

Да что ж это такое?! В сердцах я пнул ногой шкаф. И тут во дворе послышались шаги. Осторожно я выглянул — это Степановна возвращалась от туалета (здесь удобства были во дворе).

— Ангелина Степановна! — окликнул её я.

— Ох, окаянный! Испугал! — рассердилась старуха. — Ты время видел? Чегой неймётся тебе?! Спать давай ложись! А то завтра опять на уроки проспишь!

— Видел, — коротко сказал я, — я спросить только хочу.

— Ну спрашивай, только быстро, холодно на улице мёрзнуть.

— У меня в комнате соседская девочка куклу забыла. Вы не видели? Не могу найти. Уже всё обыскал.

— Конечно видела! — кивнула старуха, — Танька с утра такой рёв подняла, Праня как давай по всем соседям бегать, запамятовала, где могла её оставить. Но потом вспомнила, что у тебя последнего убиралась. Так что не беспокойся — куклу Танечке мы вернули.

У меня отпала челюсть.

Кое как поблагодарил Степановну и вернулся обратно.

Капец! Что теперь делать?

Вот как отобрать у четырехлетнего ребенка куклу?

Бедные! Бедные Енох и Моня! Да и Танечка тоже бедная. Я представляю, если она увидит, что кукла двигает ручками и ножками.

Я нервно забегал по комнате.

Мысли тоже лихорадочно метались по черепной коробке, но придумать ничего внятного я не смог. Не получалось. Да проще безногому на Эверест взойти, чем у ребенка отобрать единственную игрушку!

А что, если купить ей другую куклу? В принципе вариант, но не факт, что прокатит. Ребенок же может не захотеть другую куклу, а только свою. Или может согласиться меняться, а потом захочет оставить себе и ту, и другую. И не отберёшь — это же рёв на всю улицу будет.

Что делать?! Что делать?!

Эх, был бы Енох — отвёл бы глаза. Или Моня внушил бы, что ей эта кукла не нравится.

Да, плохо быть одному, без призрачной поддержки!

Так, ничего и не придумав, я забылся коротким сном. Утром встал разбитый, как корыто у пушкинской старухи, и даже огромная чашка кофе не привела меня в благодушное и бодрое настроение.

Но в аптеку я не опоздал (я молодец!). Рабочий же день прошел буднично: у меня было достаточно простое и слегка муторное задание по изготовлению мази от мозолей. Я старательно трудился, пытаясь не сбиться и не перепутать реактивы — голова гудела от недосыпа и тревог. Валентин весь день был тих, аки агнец, лишь изредка бросал на меня тяжелые злые взгляды. Зато Лизонька ходила и цвела, словно сыр с плесенью, точнее, как весенние маргаритки на лужке, потому что нельзя девушек сравнивать с плесенью, даже если они такие, как Лизонька.

После урока с Маркони, естественно ни на какое кладбище я не пошел, отправился к себе во флигель, хотел немного перекемарить, но там убиралась Праня (правда уже без Танюшки, так как после обеда её мать была дома). Как вернуть куклу, я так и не придумал. Поспать тоже не получилось, поэтому, пока Праня гремела вёдрами, я немного поразбирал латынь, чтобы урок профессора не выветрился из памяти. А в полседьмого я нехотя собрался и поспешил к Форбрихерам на ужин.

Жили они в историческом центре города — в этом квартале обитал так называемый «цвет» общества города N. Форбрихер весь день пытался навязать, чтобы меня к ним в дом отвела Лизонька, но я решительно пресек все его матримониальные поползновения в мою сторону, отмазавшись уроком с профессором Маркони.

Жили Форбрихеры богато. Об этом буквально вопила, орала, кричала изобильная роскошь, которая была, казалось, во всём: от резных козеток и антикварной мебели, навощенного паркета из морёного дуба, до белоснежных льняных скатерти и салфеток, вышитых вензелями, кипенно-белой хрупкости фарфоровой посуды, и блеска начищенного столового серебра.

На семейном ужине собрались лишь самые близкие родственники, как я понял: сам Форбрихер, его, кстати, звали Генрих Адольфович, его супруга, Гертруда Карловна, худая и чопорная. Кроме Лизоньки был ещё старший брат Вольдемар, примерно шестнадцати — семнадцати лет, он служил в одном из трестов, готовился к поступлению в университет, поэтому старался говорить исключительно басом и всё время сидел с важным видом. Ещё была тётушка Роланда Карловна, желчная дама преклонного возраста и вторая женщина, примерно её ровесница, по имени Альма Францевна, рыхлая и флегматичная. Кем она приходится этому семейству я так и не понял.

Хозяйке помогала девушка Уля, быстроглазая, с простым рязанским лицом. Насколько я понял, она была здесь прислугой.

— Знакомьтесь, это Геннадий Капустин, подающий надежды мой лучший ученик, — витиевато представил меня всем присутствующим Форбрихер и добавил. — Кроме того, Геннадий обучается у профессора Маркони.

Все закивали одобрительно. Хотя вряд ли знали, что конкретно он преподаёт. Скорее сыграло роль иностранное имя. Затем мне представили по очереди всё семейство.

Ужин начался легко и непринуждённо, поначалу болтали ни о чём, о погоде, последних новостях, таких, как открытие новой карусели в городском саду или появление в кондитерской «Мирабелла» клубничных корзиночек, точно таких же, как в Баден-Бадене, в кондитерской у Шарля Армэ, и прочей чепухе.

Пока подавали первую перемену блюд, разговор витал вокруг последних культурных событий города N, в общем, было скучно и я изо всех сил старался не потерять нить разговора — голова от недосыпа была тяжелая.

Сонная одурь владела мной ровно до тех пор, пока в столовой не появилась еще одна участница семейного ужина — довольно пожилая высокая дама в чёрном закрытом платье с камеей из слоновой кости у ворота. Её высокая сложная прическа была украшена замысловатой шляпкой, а на руках были черные кружевные перчатки.

Женщина повернулась ко мне боком, и я аж вздрогнул — нижней челюсти с той стороны у неё не было.

Ах, да, забыл сказать, что эта женщина была призраком.

— Собрались, стая ворон! — хрипло рассмеялась женщина и прошла сквозь стол.

Я вытаращился на неё и не успел отвести взгляд, когда она повернулась ко мне.

— А ведь ты меня видишь, — удовлетворенно сообщила мне призрачная старуха и попыталась прикрыть кружевным жабо отсутствующую часть челюсти.

— Нет, — ляпнул я.

— Видишь. Видишь, — удовлетворённо констатировала старуха и заглянула в супницу, которую принесла Уля:

— Ну кто айнтопф на первое подает?! — возмущенно пожаловалась мне она, — словно пейзане какие-то! Видела бы это безобразие моя маменька!

В это время Уля поставила передо мной миску с густым супом.

— О! Айнтопф? — с видом знатока похвалил я, — мммм… Какой божественный запах!

Присутствующие одобрительно заулыбались и переглянулись.

— А ты наглый! — радостно сообщила мне старуха.

— Вы что, ранее пробовали айнтопф, Геннадий? — одновременно спросила тётушка Роланда Карловна.

— Да! — ответил я сразу на оба вопроса и зачерпнул ложкой айнтопф.

— Ты должен убить Форбрихера! — заявила мне призрачная старуха и ложка с супом чуть не вылетела у меня из рук.