Агитбригада 2

Глава 24

Вернулись мы в Яриковы выселки к вечеру.

По дороге почти не разговаривали, только если по делу. Настасья дулась на меня за то, что с отшельником я говорил наедине, уж очень ей любопытно было. Хотя Софроний и ей уделил почти целый час, уединившись в часовенке, где она исповедалась, ну так я же не лез спрашивать. Оттуда Настасья вышла вся задумчивая, тихая. Сказала, что идёт со мной.

Честно говоря, я удивился. Первоначально мы планировали, что я поговорю с Софронием и вернусь, а вот ей обратно ходу не было. Мы надеялись, что отшельник подскажет ей, куда податься. Или же она останется около него в услужении.

Но нет, почему-то ей взбрендило вернуться.

Ну, раз хочет — пусть возвращается. Вдвоём веселее идти, кроме того, с нею я не заплутаю, а вот сам — кто знает. Дорогу я вроде как и запомнил, но это не точно.

В моей торбе было шило, а в душе — надежда, что теперь дело пойдёт шустрее.

В селе было всё точно также, как и тогда, когда мы покидали его. То есть тихо. Мы дошли до того дома, где жила Настасья, но она туда не пошла, а почему-то увязалась за мной. Я же шел в школу. Следовало узнать, что с моими, уехали они или ещё остались из-за Гришки. В душе я надеялся, что остались и мне не придётся их догонять.

Школьный двор, где мы временно жили, встретил меня тишиной. Но все наши фургоны и телеги были на месте. Это меня здорово обрадовало. Значит, не придется догонять.

— Ты дальше куда? — у ворот школьного двора спросил я Настасью.

— Я тебя здесь подожду, — кратко ответила она и я не стал больше ничего уточнять.

Я вошел в школу, и поразился: Гришка лежал, как и раньше, с закрытыми глазами и почти не подавал признаков жизни. Его зелёная нить стала толстой, почти как жгут. Рядом с ним, на стуле сидела Люся.

— Привет, Люся, — тихо сказал я, чтобы не напугать девушку.

Люся посмотрела мимо меня расфокусированным взглядом и не ответила ничего.

— Люся? — переспросил я.

Она продолжала сидеть и смотреть куда-то сквозь меня, в одну точку. Я присмотрелся — от её головы куда-то вверх тянулась зеленоватая нить.

Ладно.

Ведомый дурными предчувствиями, я заглянул в класс, где спали девушки. Клара и Нюра сидели на своих тюфяках и тоже признаков разума не проявляли. На мои слова не отреагировали. И да, от них тоже шли зеленые нити.

— Жесть, — сказал я.

Парней в школе не было.

— Енох, Моня! — сказал я, уже не таясь от девчат (всё равно они не реагируют), — выходите.

— Уже и я теперь не могу! — тихо просипел Енох. От Мони вообще донеслись какие-то невнятные звуки, слов я не разобрал.

— Ладно, пока так. Я разберусь с этим, — сказал я и вышел на школьный двор. Там, на лавочке, втянув голову в воротник тулупчика, сидела Настасья. На улице уже по утрам подмораживало, а днём было зябко и сыро. Ноябрь близился к своему концу.

— Ну что? — спросила она.

— Надо наших парней найти.

— А что их искать — в молельной они, — пожала плечами Настасья и вздохнула.

— Почему там?

— А Епифан всегда, когда только начинает новых последователей обрабатывать, в молельной их держит.

— Пошли! — велел я.

И поправил лямки торбы.

— А зачем тебе торба? — спросила Настасья. — Я вот свой узел хочу у вас в школе оставить. Тяжело.

— Надо, — ответил я и кивнул на школу, — оставляй.

Настасья живо обернулась и, уже с пустыми руками, появилась передо мной.

Мы отправились к молельне.

Село словно вымерло.

Оно и так было молчаливым, после того, как селяне вырезали весь скот — ни криков петухов, ни мычания коров не слышно было. Да и собак тоже. А теперь и людей не было. Вообще.

Ветер скрипел незапертыми ставнями на чьем-то доме. И этот единственный звук навевал такой страх, что я невольно ускорил шаг. Настасья, кстати, тоже.

Аж жутко.

В молельном доме было тихо. И это было тем более странно, что там находились люди. Много людей. Включая Гудкова, Зубатова, Бывалова, Бобровича и Голикмана.

Люди стояли и смотрели в одну точку. От их голов вверх отходили зеленоватые энергетические нити.

На пороге я сперва замялся, затем-таки вошел внутрь. Настасья упорхнула куда-то за боковую ширму-перегородку для служек.

Люди стояли. И я стоял. Ничего не происходило.

У меня уже ноги затекли, и я думал, куда бы сесть.

И тут дверь открылась и в помещение вошел Епифан. Меня он не заметил, так как передо мной стояли два здоровых крестьянина.

Епифан встал на небольшое возвышение и простер руки над толпой. Он заговорил что-то речитативом и мои мысли поплыли. Усилием воли я сдерживал себя. Сделал шаг навстречу ему. Ноги были как деревянные.

Ещё шаг.

И ещё.

Наконец, Епифан меня заметил:

— А-а-а-а-а! Вероотступник! — хрипло сказал он, — приспешник нечистого!

— Сам такой, придурок! — ответил я, продолжая идти в густом, словно кисель, воздухе.

В кармане я сжимал шило с мощами святого Пантелеймона.

Ещё шаг.

— Дети мои! — воскликнул Епифан, видимо, заподозрив что-то неладное, — поразите бесовское отродье!

Вот урод, за отродье буду тебя сейчас убивать с особой жестокостью. Я сделал ещё шаг. Идти стало ещё труднее.

Тем временем люди начали поворачиваться ко мне. При этом все смотрели куда-то сквозь меня. Агитбригадовцы, кстати, тоже. Здесь же были и местные комсомольцы. Ближайший крестьянин крепко уцепился за рукав моего тулупчик, так, что я не мог даже пошевелиться. А ото всюду уже тянулись ко мне загребущие руки. Хорошо, что все были какие-то вялые, видимо для подзарядки Епифан и проводил эти молебны. Поэтому я принялся вырываться из цепких рук.

— Убейте его! — воскликнул Епифан истерическим голосом, — мы должны очистить этот мир от скверны!

И я понял, что просто не вынесу такую массу людей, когда они всё вдруг на меня попёрли.

— А-а-а-а-а-а-а-а!!! — внезапно с жутким визгом на Епифана выпрыгнула Настасья и воткнула ему нож в глаз.

Проповедник сектантов тоненько закричал, зашатался и со страшными хрипами стал оседать, пытаясь вырвать нож.

Человеческая масса сразу как-то замедлилась. Словно отупела.

Воспользовавшись этим, я легонько кольнул державшего меня крестьянина со словами «Изыди!» (так советовал мне Софроний). Тот как-то странно охнул или вздохнул и осел на пол. Я хотел проверить, жив ли он, но меня уже схватили другие руки. И того я кольнул, и следующего. Я методично, словно уборщица-перфекционистка в общественной бане, проходил мимо каждого сектанта, каждого колол и каждому говорил: «Изыди». Буквально через минут десять, все уже дружно лежали на полу, корчась в судорогах.

Агитбригадовцев я оставил напоследок. Да и то, только потому, что не совсем был уверен, как оно подействует на людей. А вдруг после моих «уколов» они все сойдут с ума? Или вообще умрут.

— Что с ними? — свистящим шепотом спросила Настасья, потирая ушибленную руку.

— Пока не знаю, — ответил я и похвалил, — а ловко ты его. И не испугалась!

— Испугалась, — всхлипнула Настасья и губы её задрожали.

Всё ясно — откат после сделанного.

Чтобы отвлечь её от истерики я велел:

— Проверь их — живы или нет?

Настасья затравленно взглянула на меня, подавив всхлип, и послушно нагнулась над каким-то дядькой, тормоша его за плечо. А я подошел к Епифану. Тот лежал на боку, под ним натекла лужа крови. Ножа в глазу уже не было (как и самого глаза). Но он был ещё жив.

— Как ты поработил их? — спросил я, чуть наклонившись к умирающему, — признайся, очисть душу, и я обещаю тебе легкую смерть и нормальное посмортие.

— Ш-ш-ш… — с натугой попытался сказать Епифан, на его губах появились пузырьки крови.

— Что? — я нагнулся ближе к нему.

— С-сдохни! — Епифан вдруг резко выбросил руку с зажатым ножом вверх, лишь каким-то чудом не попав мне в горло.

Я с ужасом отшатнулся.

— Ты сам виноват! — я с силой всадил шило ему во второй глаз со словами, — Vade retro, Satana!

Епифана выгнуло дугой и затрясло в страшных конвульсиях.

Минут пять он содрогался, затем утих. Нож выпал из ослабевших рук.

Помня о его коварстве, я нагибаться к нему больше не стал, ткнул ногой. Он не шевелился. Тогда я вытащил своё шило из его глаза и аккуратно вытер о парадную мантию. Затем я развернулся к агитбригадовцам.

— Генка, смотри! — передо мной появился Енох и показал костлявой рукой мне за спину. Я обернулся: от Епифана отделилась зелёный плотный призрак и уставился на меня нехорошим взглядом, сверкая провалами глазниц.

Я быстро-быстро вытащил из торбы куклу и прочитал слова, которыми когда-то случайно загнал Еноха и Моню в куклу соседки.

Сейчас же у меня вышло не сразу. Пришлось трижды всё прочитать, пока Епифана втянуло внутрь. Теперь главное не перепутать куклы.

— Генка, смотри! — голос Настасьи звучал удивлённо.

Я обернулся. В доме происходило невообразимое: люди вставали и оглядывались друг на друга, не понимая, что тут происходит и как они здесь очутились.

Только агитбригадовцы стояли и пялились куда-то вдаль. Я подошел к каждому, кольнул и сказал: «Изыди». Каюсь, Зубатова я кольнул поглубже. Не удержался. Такая вот мелочная месть.

Когда народ пришел в себя и загудел, я вышел на тот помост, с которого любил проповедовать Епифан, и громко сказал:

— Товарищи! Минуточку внимания!

Гул стих. Все начали смотреть на меня.

— Вы сейчас удивляетесь и не понимаете, что происходит. Да?

— Да!

— Что тут было?

— Почему я здесь?! — со всех сторон послышались голоса.

— Прошу тишины! — повысил голос я и шум стих.

Мужики подались поближе и сейчас стояли, вытягивая головы, чтобы лучше слышать.

— Здесь произошло преступление. Епифан, вот он лежит, — я пнул труп сектанта, — используя мощный гипноз, по сути поработил всю вашу деревню! Вы долгое время делали всё, что он хотел, и даже не понимали, что вы делаете!

— Да ладно!

— Что за чушь?!

Народ возмущённо зароптал. Мне не верили.

— Вы хотите сказать, что сами, находясь в здравом уме и памяти, порезали всю скотину в селе?

— Да ты что?!

— Врешь!

— Так пойдите и посмотрите! — воскликнул я.

Все, ворча и ругаясь, начали расходиться. Мне так и не поверили.

— Стойте! Минуточку! — крикнул я, — дома посмотрите на своих жен и детей. Если они до сих пор остались под гипнозом — приходите к школе, сообщайте и мы пройдём по домам и поможем вам.

Вряд ли они поверили. Но народ начал расходиться.

— Капустин, ты что творишь?! — набросился на меня Зубатов, машинально потирая ранку на ноге.

— Вы тоже были под гипнозом, — сказал я.

— А ты? — спросил Жорж.

— А меня гипноз не берет, с детства так, — я пожал плечами и добавил, — И Настасью вон тоже.

— Этого не может быть! — зло сказал Зубатов.

— А что ты тогда делаешь в сектантском доме молитвы? — поддел его я.

— Агитировать приходил, — процедил Зубатов, — мы все пошли агитировать, еще и ты с нами напросился. Надо было не брать тебя. Устроил тут цирк какой-то, аж людей стыдно.

И вот что ему ответить?

— Это какого числа было? — подала вдруг голос до этого молчавшая Настасья.

— Шестнадцатого ноября, — ответил вместо Зубатова Гудков, — у нас всё по графику.

— А сегодня девятнадцатое! — сказала Настасья и, не удержавшись, съязвила. — Получается вы целых три дня агитировали, да так увлеклись, что и не заметили, как три дня прошло?

— Не может быть! — возмутился Зубатов.

— Сам проверь, — равнодушно ответила Настасья.

А я задумался: как он проверит, если ни телевиденья, ни интернета, ни смартфонов у них нету?

Пока они препирались, я выскользнул из молельного дома и заторопился в школу. Не хотел при парнях палиться. Ведь нужно было ещё девушек и Гришку привести в себя.

В школе был мрак и тишина. Девушки так и сидели на прежних местах, уставившись в пустоту.

Я начал с Гришки. Он дольше всех пробыл под воздействием.

— Изыди! — сказал я и уколол его шилом.

Пока он хрипел и выгибался, я проделал эту манипуляцию с Люсей, Нюрой и Кларой. Скажу по-честному, Клару сперва хотел так и оставить. Но потом, во-первых, стало её жаль. Во-вторых, кто его знает, если сейчас не приведу её в порядок, то, может, она навсегда такой и останется?

Поэтому кольнул и её.

Пока девушки приходили в себя и пытались понять, что произошло и почему они здесь сидят в темноте, в класс вошел Гришка.

Вид у него был, словно он неделю беспробудно пил, причём самую дешевую бормотуху.

— А где наши? — хрипло спросил он и добавил, — попить есть?

— Сейчас воды принесу, — ответил я, подхватил пустое ведро, на дне которого вода была уже совсем несвежая и выскочил во двор.

Большим плюсом этого села было то, что колодцы располагались через несколько дворов. Недалеко от школы тоже был колодец, откуда мы брали воду.

Я начал доставить, когда ко мне подошел какой-то кислоокий мужичок и, сняв шапку, сконфуженно сказал:

— Ты это… говорил там… а я вот смотрю, а моя Татьяна так и сидит. Как ты там говорил, что там с нами было?

— Гипноз, — подсказал я, вытаскивая ведро и переливая воду в своё.

— Ага, гипнос, — закивал мужик, — так ты это… глянь мою Таньку-то, а?

— Сейчас, воду отнесу и пойдём, — ответил я и потащил ведро в школу.

— Что тут было, Генка?! — накинулся на меня Гришка, когда я внёс ведро.

Люся бросилась к нему, зачерпнула воду кружкой и принялась шумно пить большими глотками.

— Дай мне! — потребовала Нюра, буквально выдирая у неё кружку.

— Так мы идём? — из коридора послышался голос мужичка.

— Идём! — выпалил я и ответил Гришке, — парни были в сектантском доме молитвы. Мы там Епифана убили, когда он проводил сеанс массового гипноза. Сейчас люди приходят в себя.

— Что ты несёшь? — набросились на меня Нюра с Люсей. — Нахватался этих поповских штучек!

— Сами идите и посмотрите! Гипноз — это научно доказанный факт! Применяется в психиатрии вообще-то, — не стал дальше вдаваться в объяснения я, и выскочил из школы вслед за мужичком.

— Ты далеко живешь? — спросил я его.

— От сельсовета четвёртый двор, — ответил тот на ходу, — а я домой пришел, гляжу, а скотины-то и правда нету. Пеструшка моя исчезла, овечек нету, кабанчика мы так хорошо выкормили. К Рождеству как раз колоть хотели. Гляжу — а нигде и нету!

Он продолжал перечислять свои проблемы, утирая злые слёзы грязным рукавом, но я его не слушал — у меня впереди было много работы, нужно было всех привести в сознание, а не ждать, когда за мной придут и попросят.

В избе кислоокого мужичка было также тихо и темно, как и в школе. Печь давно остыла, так что я поёжился от сырости. На лавке у стола сидела женщина и тупо смотрела в одну точку. От неё точно также, как и от всех, вверх шла зелёная нить. Возле стола была колыбелька, в которой спал ребёнок. Я посмотрел на него и мысленно пожелал Епифану попасть в ад — от ребёнка тоже тянулась такая же нить.

Как паук! Всю деревню оплёл. Даже грудничков не пожалел.

— Ты можешь ей помочь? — заикаясь от волнения, спросил мужичок. — И Ванька что-то тоже молчит.

— Могу, — кивнул я, — только выйди пока в сени.

— Дык… — вскинулся мужичок, но я его резко прервал:

— Так надо. Чтобы вывести их из гипноза, мне нужно не отвлекаться. А ты не дай бог шевельнёшься или громче вздохнёшь, собьёшь меня и что потом делать?

— Я не буду шевелиться, вот те крест! — заискивающе молвил мужичок и не двинулся с места.

Я завис, не зная, что ему ответить. Но потом меня осенило:

— А когда ты к ворожке дитя несешь, чтобы перепуг выкачала, она ведь тоже вас всех выгоняет?

— Ну так то ж ворожка… — протянул мужичок.

— В общем, или выметайся, или я пошел обратно, — зло сказал я и мужичка словно ветром сдуло.

Дверь захлопнулась и я начал с ребёнка, справедливо рассудив, что колоть грудничка на глазах матери как-то оно не то.

Кольнул малыша легонечко, но всё равно получилась небольшая ранка. Увы, но по-другому никак.

— Изыди! — сказал я и ребёнок ожил и аж зашелся криком.

Дверь скрипнула.

— Не суйся! — зло рыкнул я и подошел к женщине.

— Изыди! — повторил процедуоу я и женщина, чуть придя в себя, бросилась к ребёнку. Я подошел к двери и распахнул:

— А вот теперь заходи!

Радостный мужичок бросился к жене и сыну.

А я вышел на дорогу и задумался. Интересно, а куда пропал Митрофан Анучин?