Алексей Щусев. Архитектор № 1

«Я слагаю с себя ответственность»

Но не одним лишь вокзалом занимались в щусевской мастерской, заново отстроить предстояло железнодорожные сооружения всего восточного железнодорожного направления, берущего начало от московской Каланчевки. Щусев задался целью создать единый архитектурный ансамбль на всем протяжении дороги: «Железнодорожные сооружения особенно легко поддаются объединению в ансамбли. Сама езда по железной дороге, сопровождаемая быстрым мельканием перед глазами пассажира путевых зданий, содействует этому, как бы связывая их между собой».

Исходя из этого интереснейшего высказывания, зодчий проделал огромный объем работы, проектируя вместе со своими сотрудниками здания самого разного предназначения — станции, депо, жилые дома железнодорожников, склады и т. д., оформленные в едином стиле, провозглашенном в проекте Казанского вокзала. Создавая проекты типовых вокзалов Казанской железной дороги, Щусев трудится и над оформлением железнодорожных мостов и тоннелей.

И всегда это было что-то оригинальное и нестандартное. Например, станция в Керженце погружала в атмосферу знаменитой керженской медвежьей охоты, станция в Семенове напоминала древнерусскую крепость, а портал тоннеля, пробитого через горный уральский хребет, встречал поезда огромной каменной маской жителя Дальнего Востока, олицетворяющего бескрайние восточные просторы России (над этой композицией Щусев работал уже в советское время). И откуда только бралось у зодчего столько ярких идей! Казалось, что ни один даже самый малый полустанок не мог скрыться от его пристального внимания.

Годом окончания первого этапа строительства Казанского вокзала считается 1926-й, когда на небольшой вокзальной башенке (похожей на башню Сан-Марко в Венеции), увенчанной колоколом, заиграли удивительные часы, заказанные Щусевым у петербургских часовщиков. Циферблат часов украшен изящными знаками зодиака, изготовленным по эскизам зодчего. В 1941 году колокол сорвало ударной волной во время бомбежки Москвы, его восстановили на прежнем месте лишь в 1970 году.

Но и в мирное время Щусеву приходилось бороться за сохранность своего детища. В фондах Государственного научно-исследовательского музея архитектуры имени А. В. Щусева (ГНИМА) хранится интересный документ — Заявление «от автора постройки Казанского вокзала академика архитектуры А. В. Щусева» в коллегию Наркомата путей сообщения, копия которого была отправлена в том числе председателю ВСНХ Феликсу Дзержинскому. Документ датирован 2 июля 1926 года, выдержан в довольно жестком тоне и публикуется в книге впервые:

«Ввиду систематического недоверия и агрессивной политики Правления Казанской ж. д. по отношению к постройке вокзала, которую я не прерывал во время войны и революции, а также ввиду систематических преднамеренных искажений и недоделок постройки якобы из-за режима экономии, выразившегося в лишении меня всех помощников, нежелания осуществлять как следует начатые работы, что является вредным в общегосударственном отношении, я слагаю с себя дальнейшую ответственность за качество постройки. Всемерно протестую как автор работы. На основании законов Республики заявляю, что не смогу состоять на службе у Правления дороги».

При этом Щусев добавляет, что как автор будет «в дальнейшем следить за ходом работ, т. к. общественное мнение не простит мне ухода после 15 лет авторского труда. В течение июля буду следить за работами и готовить к ликвидации архитектурную мастерскую»[133].

Вот и выходит, что архитектору, твердо уверенному в незыблемости поставленных собой творческих целей, во все времена стоило огромного труда отстаивать свою точку зрения. И перед лицом миллионеров-заказчиков, и в условиях плановой экономики. Щусев готов был бороться за каждую деталь проекта, за каждую мелочь, лишь бы она была воплощена так, как было им задумано. В этом вопросе с ним было трудно найти компромисс.

Тем временем, к 1927 году, по левую сторону от вокзала вырос и Дом культуры железнодорожников, также спроектированный Щусевым (известный читателям как место действия романа «Двенадцать стульев» — именно это здание выстроили на найденные в стуле бриллианты мадам Петуховой). Поначалу просветительское учреждение называлось Клубом имени Октябрьской революции Казанской железной дороги (КОР). В архиве Музея архитектуры хранятся чертежи этого «образцового клуба-театра» для Дорпрофсоюза МКЖД. В переводе на нормальный русский язык это расшифровывается как профсоюз железнодорожников. А с 1937 года по случаю 20-й годовщины Октябрьской революции было принято решение о создании общесоюзного Центрального дома культуры железнодорожников. Открытие нового клуба ознаменовалось торжественным вечером 30 ноября 1937 года (но архитектору в те суровые дни было не до праздника). В 1940 году здание было частично надстроено и перепланировано.

Любопытно, что первоначальный проект Щусева предусматривал возведение здесь магазина — на это указывает архивный проект «Магазина общества потребителей МКЖД» (находится ныне в Музее архитектуры). Неудивительно, что зодчего волновали не только потребности железнодорожного хозяйства, но и вопросы культуры и просвещения. Ведь события 1917 года вызвали в стране и культурную революцию.

То, что рядом с вокзалом выстроили Дом культуры, вполне соответствует первоначальному смыслу самого слова «вокзал», о чем немногие знают. Самые первые в мире вокзалы открыли свои двери пассажирам в Англии в 1822 году, да и слово вокзал имеет английское происхождение. В пригороде Лондона в XVII веке во владении некоей Джейн Вокс и находилось здание, ставшее вокзалом. Так, по имени владелицы, распоряжавшейся Воксхоллом, и стали впредь именовать подобные здания. Сначала, правда, Воксхолл был известен как парк и увеселительное заведение. Получается, что Щусев вернул вокзалу его первоначальный смысл.

В этой связи выглядят весьма уместными наблюдения писателя Виктора Некрасова, автора романа «В окопах Сталинграда»: «Вспоминается Казанский вокзал в Москве. Строил его ныне покойный Щусев, один из лучших архитекторов своего времени, автор множества архитектурных памятников, в том числе и Мавзолея Ленина. Построен Казанский вокзал давно — в 1910 году. Это крупнейший в нашей стране вокзал, если не считать Новосибирского. Он тоже тупиковый, поэтому параллель с Римским вокзалом — правда, выстроенным на сорок лет позднее, — вполне уместна. Что же поражает в нем, кроме размеров? Архитектура. За основу взята башня Суюмбеки в Казани — очень любопытный и характерный памятник архитектуры XVIII века. Мысль, значит, такая: ты едешь в Казань — вот она тебе уже здесь, в Москве. Мысль, не лишенная остроумия, но, в общем, довольно нелепая. Над всем зданием господствует сделанная с большим вкусом, но абсолютно ненужная уступчатая башня, вариация на тему Суюмбекиной. Фасад здания раздроблен, внутренность перегружена архитектурными, лишенными конструктивного значения деталями. Громадные балки на потолке зала ожидания ничего не несут, они подвешены к потолку, они только украшение в угоду стилю, вернее стилизации.

Общее впечатление: грандиозный терем, сказочный дворец, казанский кремль — все что угодно, только не вокзал. То же впечатление и внутри. Здесь все рассчитано не на спешащего на поезд пассажира, приходящего за пять минут до его отхода, а на пассажира, ожидающего часами. Для него-то, очевидно, и расписаны талантливой кистью Лансере плафоны и стены вокзала. Именно для него, сидящего на своих тюках и чемоданах. А так — начнешь рассматривать и на поезд опоздаешь»[134].

Таково мнение писателя, а вот мнение художника, Каземира Малевича:

«Когда умер во времени почтенный Казанский вокзал (а умер потому, что платье его не могло вместить современный бег), думал я, что на его месте выстроят стройное, могучее тело, могущее принять напор быстрого натиска современности.

Завидовал строителю, который сможет проявить свою силу и выразить того великана, которого должна родить мощь.

Но и здесь оказался оригинал. Воспользовавшись железными дорогами, он отправился в похоронное бюро археологии, съездил в Новгород и Ярославль, по указанному в книге умерших адресу.

Выкопал покойничка, притащил и поставил на радость Москве.

Захотел быть националистом, а оказался простой бездарностью.

Представляли ли себе хозяева Казанской дороги наш век железобетона? Видели ли они красавцев с железной мускулатурой — двенадцатиколесные паровозы?

Слышали ли они их живой рев? Покой равномерного вздоха? Стон выбега? Видели ли они живые огни семафоров? Видят ли верчу — бег едущих?

Очевидно, нет. Видели перед собою кладбище национального искусства, и всю дорогу и ее разветвления представляли кладбищенскими воротами — так оно получилось при постройке, хотящей быть шедевром современности.

Задавал ли себе строитель вопрос, что такое вокзал? Очевидно, нет. Подумал ли он, что вокзал есть дверь, тоннель, нервный пульс трепета, дыхание города, живая вена, трепещущее сердце?

Туда, как метеоры, вбегают железные 12-колесные экспрессы; задыхаясь, одни вбегают в гортань железобетонного горла, другие выбегают из пасти города, унося с собою множества людей, которые, как вибрионы, мечутся в организме вокзала и вагонов.

Свистки, лязг, стон паровозов, тяжелое, гордое дыхание, как вулкан, бросают вздохи паровозов; пар среди упругих крыши стропил рассекает свою легкость; рельсы, семафоры, звонки, сигналы, груды чемоданов, носильщики — все это связано движением быстрого времени, возмутительно медлительные часы тянут свои стрелки, нервируя нас.

Вокзал — кипучий „вулкан жизни“, там нет места покою.

И этот кипучий ключ быстрин покрывают крышей старого монастыря.

Железо, бетон, цемент оскорблены, как девушка — любовью старца.

Паровозы будут краснеть от стыда, видя перед собою богадельню. Чего же ждут бетонные стены, обтянувшие дряхлое тело покойника? Ждут новой насмешки со стороны живописцев, ждут лампадной росписи»[135].

Как видим, автор «Черного квадрата» так и не понял ни Щусева, ни его проекта. Да вряд ли он вообще мог это принять. Другое дело, что приведенные нами мнения очевидцев, не увидевших вокзала в этой грандиозной постройке Щусева, говорят, прежде всего, об образности творческого языка архитектора, создававшего партитуру своей «Хованщины».

В 1930-е годы вместо эмигрировавшего Александра Бенуа и его «Триумфов…» росписью интерьеров Казанского вокзала занялась семья Лансере — отец и сын. Академик и сверстник Щусева Евгений Лансере-старший, разрабатывавший до 1917 года панно на тему «Россия соединяет народы Европы и Азии». Сегодня в Государственной Третьяковской галерее хранится созданное Лансере-старшим панно для зала Правления Московско-Казанской железной дороги под названием «Народы России» размером 200×386 миллиметров. В галерею оно поступило в 1930 году из собрания Щусева.

А через 15 лет Евгений Лансере работал уже в других условиях и над несколько другой темой, которую можно обозначить как «Братских народов союз вековой» (в общем-то, небольшая разница). В таком духе исполнен плафон ресторана, удостоившись похвалы Щусева: «Орнаменты лепили по шаблонам на местах в зале ресторана. Живопись исполнял Е. Е. Лансере в новой советской тематике: живопись он исполнил блестяще и показал себя прекрасным художником-декоратором».

Схожие ощущения выразил и Нестеров: «Я был у Лансере на Казанском вокзале, видел его работы (плафоны, панно) для буфетного зала. Хорошо…» или «Хорошие панно и плафоны написал Лансере на Казанском вокзале (Щусевском). Лансере — милый талантливый человек» (из писем 1933–1934 годов)[136].

Интересно, что характеризуя Лансере-старшего, Щусев называет его… композитором! В 1934 году Щусев писал: «Лансере — рисовальщик и композитор европейской известности».

Сам же Щусев любил себя называть дирижером: «Он сам очень любил говорить, когда я с ним работал в Третьяковской галерее: — „Пойдите продирижируйте, чтобы все было, как надо“. И сам он любил выступать в роли этого организатора труда, дирижера, которому знаком каждый инструмент и знаком исполнитель на этом инструменте, сила его таланта, что можно от него требовать. И от каждого он требовал по тем способностям, которые он безошибочно в человеке угадывал»[137], — вспоминал архитектор Николай Георгиевич Машковцев.

Какие ошеломляющие, опять же музыкальные аналогии приходили на ум Щусеву в процессе творчества! Но разве это удивительно? Вспомним, что князь Щербатов назвал Щусева дирижером. Получается, что сам процесс грандиозной работы, в который Щусев сумел вовлечь стольких незаурядных людей, навевал его участникам такие нестандартные мысли. Да, не зря занялся Алексей Викторович своей, архитектурной «Хованщиной»!

После смерти Лансере-старшего в 1946 году, его замыслы материализовал сын, Евгений Евгеньевич Лансере-младший. Интерьеры Казанского вокзала украсили панно победной тематики.

Следующие 15 лет (после 1926 года) Щусев не прекращал трудиться над проектом вокзала, завершив очередной этап работы перед самой войной в 1941 году. Интересно, что когда он решил облицевать здание вокзала ценным уральским мрамором «уфалей», символизирующим богатство восточных регионов страны, это не было воспринято коллегами как творческая удача: «Для русской архитектурной практики не характерно применение столь ценного материала для наружной отделки зданий. Используя для облицовки вокзала мрамор, Щусев трактовал традиции народного искусства. Вместе с тем мраморная облицовка обозначала появление в архитектуре вокзала новой темы и новых приемов композиции, не приведенных еще по характеру архитектурной выразительности в полное единство с тем основным замыслом сооружения, который был создан до войны»[138]. А ряд искусствоведов и вовсе признали мраморную облицовку испортившей облик вокзала, переодевшегося из красного цвета в белый.

Дело в том, что изначально Щусев планировал применить для облицовки не только белый, но и красный мрамор, что соответствовало цветовой гамме вокзала. Но, как пишет Павел Викторович Щусев, «в самый разгар работ организация, поставлявшая облицовку, отказалась дать материал требуемого цвета и фактуры. Вместо него она предложила использовать полированный серо-голубой мрамор, оставшийся после постройки метро. Чтобы не останавливать работ, Алексей Викторович вынужден был в последний момент, скрепя сердце, примириться с эти досадным фактом, но он остался крайне недоволен результатом работы, противоречащим художественному замыслу вокзального комплекса. Дальнейшие работы по реконструкции были прерваны наступлением войны, что сильно огорчало Алексея Викторовича»[139].

Тем не менее специалисты сходятся на мнении, что «Цветовая гамма вокзала является одним из средств достижения впечатления жизнерадостности и праздничности».

После смерти Щусева на протяжении второй половины ХХ века развитие Казанского вокзала продолжалось. В 1950-е годы выстроили подземный зал для пригородных касс, сообщающийся со станцией метро «Комсомольская», спроектированной архитектором уже после войны.

С каждым очередным десятилетием замысел Щусева приближался к своему окончательному воплощению. 1970-е годы были отмечены крупномасштабной реконструкцией вокзала, во много раз преумножившей его пропускную способность. 1990-е годы ознаменовались постройкой новых залов ожидания и новых переходов к поездам. Уникальное по площади крупнопролетное перекрытие простерлось над вокзальными платформами. А к 1997 году там, где раньше были задворки вокзала, появились и новые корпуса, выстроенные на основе сохранившихся чертежей Алексея Щусева, и задуманная им Царская башня. Многолетняя эпопея создания Казанского вокзала, длившаяся почти семь десятилетий, наконец-то завершилась. А само здание вокзала стало памятником его автору и вдохновителю — Алексею Викторовичу Щусеву. Долгое время Казанский вокзал являлся одним из самых больших в Европе.

А вот мечта Щусева о создании музея Казанского вокзала пока не воплощена, хотя все необходимое для этого имеется и в большом количестве и разнообразии. Это, прежде всего, многочисленные чертежи архитектурной мастерской и удивительные эскизы оформления интерьеров вокзала, выкупленные еще правлением Московско-Казанской железной дороги. Музей (по замыслу Щусева) был призван сохранить для потомков не только тщательную хронологию «в картинках» и подробности воплощения грандиозного замысла, но и передать уникальную творческую атмосферу. Ныне многие экспонаты хранятся в Третьяковской галерее. Музей Казанского вокзала мог бы стать интереснейшим выставочным проектом.