Алексей Щусев. Архитектор № 1

«Строитель» Третьяковской галереи

«Строителем» Третьяковской галереи назвал Алексея Щусева его друг Михаил Нестеров в письме Дурылину от 15 августа 1928 года:

«Дорогой и любимый наш Сергей Николаевич!

<…> Строитель новой галереи Щусев очень доволен собой, своим детищем. Готово все будет не раньше октября».

Да, помимо прочих обязанностей, возложенных на Щусева, он успел еще и поруководить Третьяковской галереей — с 1926 по 1928 год. Лежала у зодчего душа к музейному делу, особенно с точки зрения сохранения наследия, и художественного, и исторического. Не зря же в свое время задумал он устроить при Казанском вокзале небольшой музей архитектуры.

Третьяковка была национализирована в 1918 году и стала пополняться частными коллекциями и иконами. А потому вскоре вопрос о необходимости расширения галереи давно приобрел известную остроту. Щусев по-хозяйски взялся за решение наболевшего вопроса, приложив все силы для увеличения выставочных площадей за счет, прежде всего, соседних зданий. Это сегодня Третьяковка простирается почти по всему Лаврушинскому переулку, а тогда уникальное собрание шедевров русской живописи ютилось в бывшем доме Павла Третьякова и разновременных пристройках, сооруженных еще в XIX веке.

«Будете ли Вы часов в 12, в 1 в галерее? Если будете, то я зайду туда посмотреть новое здание», — спрашивал Нестеров 27 августа 1928 года[160]. В 1927 году благодаря усилиям Щусева галерея обзавелась новым корпусом, им стал соседний дом Соколикова по Малому Толмачевскому переулку. Живо закипела работа. И уже в 1928 году сюда переехали фонды графики и рукописей, библиотека, научные отделы да и сама администрация галереи. С основным зданием корпус соединялся специальной пристройкой, спроектированной Щусевым в 1929 году. Трудно поверить, что до Щусева в Третьяковке не было и электричества — оно было проведено лишь в 1929 году, модернизировали и устаревшее отопление, вентиляцию.

Щусев навел порядок и с регистрацией фондов галереи, поставив на учет все старые и новые поступления, проведя, таким образом, большую научную работу. Как он сам выражался, «Каталог по типу Луврского я писать заставил, несмотря на доводы, что без постоянной экспозиции нельзя писать каталог — оказывается, лучшие каталоги не зависят от экспозиции. Я очень обрадовался, что был прав в своих предположениях».

Его хватало на все, даже на организацию выпуска репродукций самых известных картин Третьяковки с целью дальнейшей пропаганды изобразительного искусства среди широких слоев населения. В некоторых московских семьях до сих пор хранятся эти простенькие на вид открыточки, превратившиеся сегодня в библиографическую редкость. «Открытки наши, — писал Щусев в январе 1928 года, — производят фурор, поставили 3-й стол для продажи, и то стоят в очереди».

Как известно, идея оформить фасад Третьяковской галереи в неорусском стиле принадлежит Виктору Васнецову, крупнейшему русскому художнику, стороннику глубокого изучения и использования древнерусских мотивов в изобразительном искусстве. Это он придумал устроить главный вход в галерею в виде древнего терема, исполненного в гармоничном сочетании привычной для русской архитектуры красно-белой гаммы, украшенного традиционными декоративными элементами — изразцами, колонками, наличниками и т. п.

Работы по отделке фасада Третьяковки в соответствии с замыслом Васнецова были осуществлены к 1904 году, и по сей день через его трехчастное теремное крыльцо, увенчанное декоративным кокошником, обрамляющем герб Москвы с изображением Георгия Победоносца, посетители музея попадают внутрь здания. А прелестный васнецовский теремок стал эмблемой Третьяковки.

Щусев чрезвычайно высоко ценил творчество художника: «Наиболее верно чувствовал сущность русского искусства Виктор Васнецов, который имел способность и к архитектуре, что он доказал в своих маленьких постройках: в Абрамцеве и Третьяковской галерее».

Игорь Грабарь, сам ранее занимавший пост директора Третьяковки, отмечал влияние творчества Васнецова на произведения Щусева: «Васнецов таким образом не только вдохновитель всех последующих искателей Древней Руси в живописи, но и истинный отец того течения в архитектуре которое нашло свое наиболее яркое выражение в искусстве Щусева».

При Щусеве обсуждались и проекты постройки нового здания Третьяковской галереи, даже найдено было место — рядом с Музеем изящных искусств на Волхонке. Об этом писал Нестеров: «Щусеву дан миллион двести тысяч для начала постройки новой Третьяковской галереи. Таковая будет у храма Христа-спасителя, рядом с Музеем изящных искусств. Снесется для этого целый квартал по Волхонке. Вообще Москва сейчас не только разрушается (церкви), но и строится. На Полянке строится огромный, пятнадцатиэтажный, дом ВЦИКа, в основу его идет старый кирпич от церквей, как более добротный»[161].

Решение о необходимости строительства на Волхонке нового здания Третьяковской галереи было принято еще осенью 1925 года. В новом корпусе предполагалось разместить современное искусство, в частности супрематизм. И в этом видится определенный прогресс даже для того, казалось бы, известного своим радикализмом исторического периода. Щусев разработал три варианта проекта в стиле конструктивизм, что максимально точно отвечало наполнению здания: в одежды современной архитектуры одевалось актуальное искусство. Занятно сегодня рассматривать щусевские проекты новой Третьяковки на Волхонке почти столетней давности. Дело не только в том, что в них присутствуют все характерные черты конструктивизма — строгие прямоугольные формы, ленточное остекление, контрастирующее с гладкой поверхностью фасадов. А на крыше зодчий предусмотрел даже световые фонари. Примечательно другое — построенный гораздо позже Центральный дом художника на Крымском валу отчасти напоминает своим обликом тот давний щусевский проект. Как известно, ныне это здание занимает так называемая Новая Третьяковка. Какое интересное совпадение. Или не совпадение, а логичное продолжение…

Но не только Алексей Викторович был захвачен идеей обновления Третьяковки: «Возьмите меня в число ваших сотрудников по разработке проекта Третьяковской галереи», — обращался к Щусеву Федор Шехтель 30 мая 1926 года[162]. Но с Волхонкой ничего все вышло… Щусев задумал выстроить для галереи новый корпус — справа от главного входа — и сделать это в той же манере, что и Васнецов. Для Щусева это было последней возможностью поработать в столь любимом им неорусском стиле, в чем видится огромное значение короткого, но весьма плодотворного «третьяковского» этапа творчества зодчего. Кстати, это была далеко не первая «музейная» работа Алексея Викторовича, еще в 1915–1916 годах он создал проект здания художественного музея для подмосковного Егорьевска (собрание было подарено городу купцом Михаилом Бардыгиным). Проект в неорусском стиле с башней, увенчанной статуей Георгия Победоносца (покровитель Егорьевска) своего осуществления не дождался.

Новый корпус галереи открылся в 1936 году и до сей поры по праву носит название «щусевского». Кажется неслучайным, что первой экспозицией в нем стала выставка картин Ильи Репина, когда-то похвалившего студента Академии художеств Алексея Щусева. Похвала эта была ох как нужна будущему зодчему. Получается, что через много лет Щусев воздал должное одному из своих великих учителей.

В феврале 1928 года Репин сообщал: «Недавно я получил письмо от Щусева, он также член комиссии Третьяковской галереи. И я бесконечно радуюсь, что там собрались такие желательные силы. Значит, сделают все, как надо. Щусев мне писал, что с картиной — Ив. Грозный предстоит реставрация. Я боюсь реставраций. И так как картина под стеклом, то она уже хранится хорошо. Следует быть осторожными»[163].

А Васнецов… В 1926 году он скончался и уже не увидел «щусевского» корпуса, но думаем, что остался бы им доволен. Ибо посетив в своем время только что отстроенную Марфо-Мариинскую обитель, художник, по свидетельству Нестерова, «хвалил Щусева, и лишь некоторый его модернизм вызвал неодобрение Виктора Михайловича».

А вот о том, чтобы оставить в запасниках Третьяковки свои работы Щусев не позаботился. Но не так давно собрание Третьяковской галереи пополнилось работами своего бывшего директора. Одна из них — шаблон навершия Царских врат, выполненный зодчим вместе с Нестеровым для храма Покрова Богородицы Марфо-Мариинской обители милосердия. Кстати, Нестеров по-дружески не раз критиковал Щусева-директора, сетуя на чехарду с постоянным перемещением и непоследовательной развеской картин в галерее:

«О здешней же Суриковской (выставка работ В. И. Сурикова. — А. В.) мне пришлось недавно говорить (а вчера и видеть ее еще не развешенной) не только со Щусевым, упоенным своей „диктатурой“, охотно и много обещающим, но бессильным, идущим „под суфлера“, „миротворцем“, но еще с Эфросом (искусствовед. — А. В.). Битый час проговорили мы с ним о судьбах московских музеев, о Третьяковской галерее и, в частности, о выставке Суриковской. Впечатление — непреоборимая атмосфера интриг, личных, „ведомственных“ самолюбий, — а главное, отсутствие истинной любви, живой заинтересованности самими судьбами художества, не только „архивной“, но и творческой его судьбой, мешают им всем продуктивно работать. Количество работающих в здешних музеях, сдается мне, сильно превышает качество их… И я не верю, чтобы все беды их происходили от отсутствия больших помещений, оттого, что под руками у них нет „дворцов“»[164]…

Кажется, что Нестерову лишь одному пришлась не по нраву выставка работ Василия Сурикова в марте 1927 года, потому как директор Третьяковки был от нее в восторге: «Выставка Сурикова, каталог и перевеска удалась как нельзя лучше. Все довольны».

А обещания Щусева оказались не такими уж пустыми. И уже через несколько месяцев, весной 1927 года Алексей Викторович пришел к Михаилу Васильевичу с вполне конкретной целью: «Спустя несколько дней пожаловал ко мне Щусев, с тем, чтобы осмотреть у меня вещи, кои Третьяковская галерея могла бы у меня приобрести на ассигнованные ей 50 тыс. р. Он смотрел, говорил, хвастал, путал. Все было смутно, неясно — слова, слова, слова! Получил от меня по заслугам и, предупредив, что завтра будет у меня целая комиссия, — ушел».

Комиссия действительно посетила Нестерова, заинтересовавшись, в том числе знаменитым двойным портретом Флоренского и Булгакова, но приобретен он не был. Да и вряд ли это было возможно, учитывая абсолютный антагонизм между тем, что писал в эти годы художник, и тем, чего требовали большевики от деятелей искусства. И Щусев-директор вряд ли мог чем-нибудь помочь в этом смысле, даже если и хотел, и потому Нестеров порою с такой обидой пишет о своем друге.

О заселении галереи новыми картинами Нестеров также сообщает: «Третьяковская галерея тоже меняет свой вид (который раз). Там идет радикальная перевеска картин: Брюлловы, Левицкие, Флавицкие, а также передвижники будут все наверху. Там же, но в новом помещении, будут Васнецов, Суриков и Нестеров. „Мир искусства“ и новейшие течения внизу»[165].

Щусев организовал масштабную работу по закупке художественных произведений для пополнения фондов Третьяковской галереи, обратившись к крупнейшим современным художникам и скульпторам. В РГАЛИ сохранилось его письмо Степану Дмитриевичу Эрьзе, что жил в ту пору на Красной Пресне, в доме 9. 24 марта 1927 года директор галереи сообщает самобытному мордовскому ваятелю, что «Государственная Третьяковская галерея приступает к ознакомлению с художественными произведениями, которые могли бы быть приобретены для пополнения ее коллекций на средства, отпущенные для этой цели СОЮЗНЫМ СОВНАРКОМОМ. Поэтому галерея обращается к Вам с просьбой сообщить, какие у вас в данный момент имеются работы, которые по их уровню могли бы быть предложены Галерее для приобретения. Эти работы будут осмотрены Ученым Советом Галереи, причем Галерея считает наиболее целесообразным производить осмотр в стенах самой галереи, за исключением скульптуры, которая будет осмотрена в мастерских. Галерея просит о немедленном ответе»[166].

Подобные письма пришли и другим коллегам Щусева по цеху. И даже тем, кто выехал за границу. В частности, Наталии Гончаровой и Михаилу Ларионову[167]. Но ведь на всех не угодишь. Быть художником и одновременно руководителем крупнейшего музея в стране — дело сложное и требующее крепких нервов. К тому же есть немало желающих самим занять столь важную должность, так нелегко доставшуюся Алексею Викторовичу. Не зря Евгений Лансере 3 сентября 1926 года отметил: «Виделся с[о] Щусевым. В Третьяковке не очень понравилось „Беление холста“ Зины (Серебряковой. — А. В.), а „Перед зеркалом“ — очень. Хорошо: Бенуа, Рылов, Малютин, Серов, Левитан.

После Третьяковки я со Щусевым — на вокзал… Щусев рассказывал историю своего поступления в директора Тр[етьяковской] <галереи> и интриги вокруг. На вокзале — уговоры меня написать. Эскиз мой мне понравился»[168].

В итоге те же интриги заставили Щусева уйти из Третьяковки. Так что бы не строг был Михаил Васильевич Нестеров к Алексею Викторовичу, а о его отставке с поста директора Третьяковки все же сожалел: «В Москве, в художественном мире, с одной стороны, выставки, юбилеи… С другой — неожиданный „разгром“ во Вхутемасе — его крен налево. Причем получилось, что прославленные профессора — Кончаловский, Машков, Пав. Кузнецов, Фаворский — на днях проснулись уже не профессорами, а лишь доцентами со сниженным жалованьем… Все растеряны, потрясены, удивлены. Хотят куда-то идти, где-то протестовать… В Третьяковской галерее тоже „новизна сменяет новизну“. Там полевение не меньшее. И теперь думать нам, старикам, о чем-нибудь — есть бессмысленное мечтание. И все это произошло за какие-нибудь два последних месяца, когда ушел или „ушли“ очаровательного болтуна Щусева, который вчера должен был вернуться из Парижа в Гагаринский переулок»[169].

Эпитет «болтун» звучал из уст Нестерова совсем необидно для Щусева. Лансере отмечал, что друг о друге они часто отзывались с определенной долей юмора: «Нестеров, всегда любя, но с иронией говорит о Щ[усеве]»[170].

Уйдя из Третьяковки по воле наркома просвещения Луначарского (благодаря которому новым директором галереи стал его старый приятель большевик Михаил Кристи), Щусев все же не оставлял планов по ее расширению. В 1928–1929 годах он был главным архитектором галереи.

В архиве Третьяковки сохранилось письмо Щусеву от Луначарского от 30 ноября 1928 года, в котором последний отмечает «ценную и плодотворную» работу Алексея Викторовича на посту директора и просит его сосредоточиться на постройке нового здания. Луначарский предлагает Щусеву направить его энергию на создание архитектурного проекта, для чего обещает создать при нем «особый строительный комитет». Любопытно, что письмо это было отправлено в Париж, в отель на улице Бонапарта, где Щусев в те дни находился, выехав в зарубежную командировку.

В это время Алексей Викторович озабочен и семейными делами, беспокоясь о состоянии тяжело болеющего сына: «О твоем здоровье поговорю здесь за границей, и мы думаем, что ты будешь по-прежнему сильным и энергичным мужчиной», — пишет он сыну Петру 27 декабря 1928 года[171].

Алексей Викторович, само собой, не мог не согласиться на инициативу наркома просвещения. Он приступает к работе. А 10 апреля 1929 года новый директор Третьяковки обращается к нему с просьбой:

«На основании постановления Правления Государственной Третьяковской Галлереи от 30 марта с/г. и Президиума Комитета по постройке нового здания Галлереи от I-го Апреля с/г., Г. Т. Г. просит Вас приступить к составлению общего проекта нового здания для Г. Т. Г. на отведенном Моссоветом участке на Волхонке. На составление проекта ранее указанными постановлениями ассигновано 5000 руб., из коих половина составляет Ваше вознаграждение, а другая половина предназначена на оплату Ваших помощников и др. расходы, связанные с составлением проекта. Г. Т. Г. просит Вас в ближайшее время сделать доклад на общем собрании сотрудников Галлереи о плане и принципах, которыми Вы предполагаете руководствоваться при составлении проекта нового здания Галлереи.

Директор Г. Т. Г. Кристи».

(В те годы слово «галерея» писалось через два «л», это не ошибка.)

Не многие знают, что в мастерской Щусева в 1944 году разрабатывался проект постройки еще одного корпуса галереи — левого (в Отделе рукописей ГТГ хранятся письмо Щусеву от тогдашнего директора А. И. Замошкина, а также и сами проекты). В этом случае архитектурный ансамбль приобрел бы полную симметричность: старый «васнецовский» терем по центру и уже два «щусевских» корпуса по бокам. Предлагал Алексей Викторович и более радикальный вариант — в два раза увеличить площадь галереи, выстроив новые корпуса со стороны Кадашевской набережной. Был в его проекте и новый мост через Водоотводный канал… Но тогда проекты Щусева по расширению Третьяковки оказались невостребованными, зато впоследствии многое из его идей было осуществлено — и даже пешеходный мост в 1994 году. А новый корпус вдоль Кадашевской набережной уже почти выстроен (для чего пришлось снести историческое здание конца XIX века).

Впоследствии у Третьяковской галереи сменилось немало директоров, были среди них и художники, и искусствоведы, и опальные партработники. Но никто из них не оставил столь ощутимого — личного — вклада в истории галереи, как Алексей Викторович, отстроивший собственный, «щусевский» корпус.

В честь 150-летия Алексея Щусева в 2022 году в Третьяковской галерее открылась выставка, представившая его не только как крупнейшего отечественного архитектора, но и блестящего рисовальщика, а также оригинального музейного куратора (так теперь это называется).

Усилиями реставраторов Третьяковки к выставке были восстановлены графические листы и проектные рисунки будущих элементов Казанского вокзала и Марфо-Мариинской обители. Специалистов поразило редкое разнообразие материалов, примененных Щусевым при проектировании. Чем он только не пользовался: акварель и гуашь, белила и пастель, уголь и соус, всякого рода карандаши и восковые мелки и т. д. Не менее сложной была и фактура — не простая бумага, картон или калька, а особенные — папиросная бумага, батистовая калька, тонированный картон и прочее. Все это позволило нынешним сотрудникам галереи назвать Щусева не только «великим рисовальщиком», графика которого позволили «почувствовать нерв эпохи модерна», но и «эстетом во всем».

А выданное ему в 1927 году «Удостоверение А. В. Щусева на право проверки постов по охране Третьяковской галереи» Алексей Викторович сохранил на всю жизнь…