Алхимики

Глава VIII ФРИЦ ДЕЛАЕТСЯ С ГОРЯ АКТЕРОМ

На другой день утром Фриц застал господина Томазиуса за работой: он толок в ступке киноварь в своей тайной лаборатории.

— Как ты себя чувствуешь, Фриц? — участливо спросил Томазиус.

— Я ничем не болен…

— Очень рад, — сказал аптекарь и протянул своему помощнику руку. — Голову выше, Фриц! Пей почаще холодную воду, — это отрезвляет!

Они принялись за работу. Фриц повторил свой опыт с небольшим количеством киновари — и опять получил золото. Затем аптекарь решил приступить к крупному эксперименту.

— Первые крупицы золота я употреблю на позолоту льва, который является вывеской нашей аптеки. Вчера вечером у меня был разговор с магистром. Я сообщил ему под секретом о нашем, вернее, впрочем, о вашем открытии, и он составил мне надпись, которая будет красоваться на постаменте моего аптечного льва.

С этими словами он передал бакалавру лист бумаги. Тот прочел:

«МЕ RENOVAVIT ЕТ ORNAVIT AURO, QUOD IPSE FE-CIT, DANIELVS THOMASIVS».

— Жирные буквы, — пояснил аптекарь, — обозначают дату. Очень ловко составлено! Наш магистр тонкий грамотей!

Фриц кивнул головой и молча вернул ему записку.

Оба алхимика снова взялись за работу. Вскоре из тигеля повалили клубы мутно-желтого дыма. А на небе сияло солнце, в саду на деревьях распевали птицы, зеленые ящерицы скользили по ограде, и в воздухе роились целые тучи комаров.

Но искатели золота, забыв обо всем на свете, копошились около плавильной печи. Аптекарь думал только о желтом металле и наблюдал за кипящей массой, а Фриц Гедерих, ничего не видя, смотрел в одну точку.

Усталый пловец, — он доплыл до тихой пристани и был доволен своей судьбой. Его не тянуло назад в шумное море жизни… И вот рок вновь показал ему образ земного счастья в лице белокурой Эльзы. Он почувствовал неизъяснимое волнение и приободрился: счастье близко — подумал он. Теперь снова — ничего: разбиты надежды, и нет покоя, а он ведь так мечтал о тихой, спокойной жизни! Что ждет его впереди? — Жизненные бури и тяжелая борьба. Стоит ли начинать все сначала? Или лучше погибнуть? Где-то у него запрятана склянка с ядом… Не распрощаться ли ему со светом, сказав «спокойной ночи» всему вокруг? О нет, жизнь хороша, вопреки всем бедам и несчастьям! Тут он вспомнил песнь странника:

Фриц поднял голову и выпрямился: он опять был полон сил.

Вдруг он заметил, что лицо его хозяина покрылось смертельной бледностью, и он даже покачнулся. Фриц взял его под руки и посадил в кресло. Когда Томазиус пришел в себя, он показал рукой на плавильный тигель. Фриц Гедерих посмотрел вовнутрь и увидел, что вместо золота дно тигеля было покрыто каким-то мутным осадком.

Фриц покачал головой.

— Не беспокойтесь, господин Томазиус, — сказал он, — это простая случайность. Я убежден в правильности моего открытия.

Аптекарь вскочил и взволнованно потребовал повторения опыта. Фриц работал теперь один. И что ж? — опять неудача! Золота он не добыл.

— Наваждение, наваждение… — прошептал Томазиус.

— Нет, — возразил Фриц, которого вдруг осенило, — не наваждение, а моя дурь! Сперва я работал над киноварью, которая содержала известное количество золота. А в этой киновари нет ни крупицы золота. Теперь все ясно.

— Какое заблуждение, — вздохнул аптекарь, — и какое разочарование для вас! Теперь мы снова должны работать над открытием тинктуры, и мы найдем ее состав! Судьба должна наконец над нами смилостивиться.

Он подошел к большой колбе, наполненной мутно-красной жидкостью, — снизу ее лизали языки пламени.

— Смотрите, Фриц, дело начинает идти на лад. Терпения, побольше терпения! Не будем сдаваться, Фриц! Если я открою великую тайну, кому, как не вам, будет лучше? Будем внимательны и осторожны! На этот раз должно удасть-ся.

Фриц Гедерих откашлялся.

— Господин Томазиус, у меня к вам просьба.

— В чем дело?

— Я служил вам верой и правдой и знаю свое дело.

— Совершенно верно, вы — хороший работник.

— Благодарю вас за лестное обо мне мнение. Вы человек почтенный — о вас идет слава по всей округе. Ваше слово имеет вес. Если замолвите обо мне словечко у кого-нибудь из ваших коллег, я буду вам по гроб благодарен. А в этом доме и вообще в этом городе я не могу больше жить.

— Неужели вас так огорчает первая неудача в алхимии?

— Дело не в этом, — возразил Фриц, — вы знаете, что я имею в виду.

— Так-так, — пробормотал аптекарь и опустил свою седую голову. — Что же, в конце концов, вы правы. Я отпускаю вас с неохотой, но вам, действительно, следует уехать отсюда. О хорошем месте для вас я уж позабочусь! Может быть, вас удастся устроить в Аммерштадте. Но в данный момент я не могу вас отпустить: ведь тинктура еще не готова. Вы сможете уехать не раньше, как через две-три недели, когда мы достигнем цели. Обещайте мне, что останетесь на этот срок!

Фриц поколебался немного, но ответил согласием.

— От аптекарской работы я вас освобождаю. Но зато постарайтесь как можно прилежнее работать в лаборатории. Глаз не спускайте с тинктуры! Мы будем сменяться: шесть часов — я, шесть часов — вы и, я уверен, скоро добьемся своего.

Было шесть часов вечера. Фриц только что отдежурил в лаборатории и сидел теперь в своей каморке. Вдруг кто-то постучал в дверь: оказалось, что это магистр. Лицо у него было багровое, и ноздри подергивались. Видно, что-то очень его взволновало..

— Ах, господин бакалавр, — начал он срывающимся голосом, — ах, ах, ах!

— В чем дело, господин магистр, что случилось?

— Подумайте только — какой ужас! Христос заболел, вернее, он притворяется больным, только чтобы меня огорчить!

Бакалавр испугался не на шутку. Казалось бы — достаточно одного аптекаря, который совсем обезумел в погоне за тайнами магии, а тут еще один умалишенный!

— Успокойтесь, господин магистр, успокойтесь! — начал он его уговаривать. — Присядьте, постарайтесь прийти в себя и расскажите все по порядку!

— Однако, я сам виноват! — продолжал магистр и ударил себя по лбу. — Зачем я наказал его?

Фриц Гедерих схватился за голову.

— Но он ведь совершил непростительный проступок, — добавил магистр.

— О ком вы говорите? — спросил Фриц. — О Христе?!

Магистр кивнул головой.

Теперь у бакалавра больше не оставалось сомнений: дело ясно, — магистр спятил с ума! Он взял его за руку.

— Пульс бьется, как мышь в крынке с молоком! Возьмите себя в руки, магистр! Что же дальше?

— Нет, это прямо невероятно… Он употребил ut с изъявительным наклонением! — простонал магистр.

Бакалавр громко рассмеялся.

— Это, конечно, большое преступление!

— Само собой разумеется, — просипел магистр. — Его нужно было наказать, и я наказал его! А он решил сыграть со мной глупую шутку: притворился больным! Скажите на милость, кто же теперь будет играть в воскресенье Господа нашего Иисуса Христа?

Теперь бакалавр понял, в нем дело.

— Слава Богу! — сказал он. — Насколько я понимаю, внезапно заболел ученик, которому вы дали роль Спасителя. Не так ли?

— Да, да, — подтвердил магистр, — разве вы меня не так поняли? Я имею в виду ученика второго класса Каспара Краутмана, который в своем последнем сочинении употребил ut cum indicativo! Неслыханное дело, чтобы ученик старшего класса допустил подобную ошибку, и я, конечно, не мог не наказать его.

— Вы поступили неостроумно, господин магистр! — заметил Фриц.

— Но я ведь должен был поступить по совести, господин бакалавр: я — педагог! — с живостью возразил магистр. — Я не мог иначе! И кто это надоумил Краутмана притвориться больным?! Я ведь отлично знаю, что он здоров, как бык! К сожалению, доктор Краутман — его дядя, и он написал мне записку, что его племянник не может выходить из комнаты. Увы, теперь я нахожусь в весьма затруд-нительном положении! В воскресенье состоится представление, и все уже готово, а Спаситель изволил заболеть!

Фриц Гедерих почувствовал жалость к магистру и участливо спросил его:

— Нельзя ли заменить Краутмана другим лицеистом? До воскресенья еще целых шесть дней. К тому же, Спасителю не придется говорить слишком много.

— Увы! никто из моих учеников не годится для этой роли. Лучших из них я уже взял в оборот: маленький Мюллер будет играть Деву Марию, а второклассник Ганс Шпис — невесту. С большим трудом я нашел двух мальчуганов для роли подружек невесты. А чертенят и свадебных гостей будут играть дюжие, неповоротливые парни; из них никто, конечно, не сумел бы изобразить Спасителя. Нет, Фриц, — господин бакалавр, хотел я сказать, — если вы меня не спасете, я себе места не найду со стыда! Вы должны сыграть Иисуса, — иначе все пропало!

— Я? — спросил бакалавр и засмеялся. — Ах, господин магистр, если бы вы только знали, что у меня на душе, вы не просили бы меня об этом!

— Уж я знаю, знаю, — возразил магистр, — вероятно, какая-нибудь маленькая неудача в лаборатории! Господин Томазиус говорил мне о чем-то в этом роде. Это все бредни, господин бакалавр, пустые мечтания! А я-то думал, что вы чужды этого дурацкого увлечения нашего — во всех других отношениях весьма почтенного и умного — господина аптекаря. Итак, вы верите во весь этот вздор? Хотите делать золото?! — Предоставьте другим служить мамоне; по-моему вы рождены для чего-то более возвышенного. Сыграйте Спасителя! Будьте уверены, вам не придется раскаиваться. Я замолвлю за вас словечко у нашего всемилостивейшего князя, и если он хотя бы только раз удостоит вас своего внимания и окажет вам милость, вы сможете извлечь из этого великую для себя пользу! А роль Иисуса — нетрудная. Вам придется выучить всего лишь несколько слов из Евангелия, которые вам и так должны быть известны, как доброму христианину. Я только обратил их в стихи, и тем легче будет вам выучить роль наизусть.

Фриц Гедерих почувствовал себя в затруднительном положении: ему нужно было направить свои мысли совсем в другую сторону. Как странно, думал он, именно теперь, когда здесь все для него потеряно, и он снова готов ринуться в бой, бросив вызов самой судьбе, именно теперь ему предлагают играть в комедии! Он рассмеялся и вдруг заявил магистру, что согласен взять на себя роль Христа. Это неожиданно принятое решение даже испугало его, а магистр, конечно, был в восхищении: «С господином Томазиусом я уже говорил, — он ничего не имеет против». Затем он удалился, чтобы принести Фрицу текст его роли.

В ближайшие дни, сидя у огня, над которым клокотала красная тинктура, Фриц учил наизусть соответствующие стихи комедии Ксиландера. Это занятие немного развлекло его. Он не без удовольствия думал о предстоящем представлении, когда ему придется играть Спасителя, и на него будут обращены фиалковые глазки коварной Эльзы.

Господин Томазиус соизволил дать свое согласие на участие Фрица в торжественном представлении. Сам он был убежденным противником всякой вообще поэзии и заявил, что ни в коем случае не пойдет в театр. Но ему хотелось сделать маленькое удовольствие своему помощнику, которому так не повезло: он надеялся, что театр отвлечет Фрица от его мрачных размышлений.

Все эти дни магистр ужасно волновался. Ему пришлось несколько сократить свою комедию и внести известные поправки по указанию ректора; магистр далеко не всегда был согласен с советами господина Пауля Крузиуса, но не считал возможным противоречить начальству.

Каждый день происходили репетиции, которые доставляли магистру немало огорчений. Ганс Шпис, игравший невесту, был отъявленным лентяем и никак не мог выучить наизусть свою маленькую роль. А у девы Марии начал «ломаться» голос, — то она говорила нежным дискантом, а то вдруг — басом. «Дать ему мела для смягчения голоса!» — приказал магистр. Но маленький Мюллер залился горькими слезами и решительно отказался есть мел, от которого его тошнило. Тогда ему дали яичный желток и меда. Один только Фриц Гедерих утешал магистра. Он очень подходил к своей роли. Его бледное лицо, окаймленное длинными кудрями, имело сходство с обычными изображениями Спасителя. Нахмуренное чело магистра прояснялось, когда Фриц Гедерих начинал говорить свою роль.

Вероятно, ни у одного автора комедий не бывало столько хлопот и возни, как у магистра Иеронима Ксиландера!.. Наконец, дело пошло на лад. В субботу состоялась последняя репетиция, а на следующий день был назначен спектакль. Но тут произошло еще нечто.

Как раз в субботу вечером к ректору лицея явился гофмейстер князя и напомнил ему, что завтра, в день представления комедии, состоится поминовение почившей княгини-матери, и господину ректору должно быть известно, что в этот день строго воспрещены музыка и танцы. «Это распоряжение, — закончил гофмейстер, — необходимо в точности соблюсти во время завтрашнего представления».

Господин Крузиус ничего не знал о трауре, но гофмейстеру он заявил, что ему, конечно, известно это печальное обстоятельство, и он уже отдал соответствующие приказания. Затем ректор проводил важного посетителя до выходных дверей и низко ему поклонился. Возвратившись в свою комнату, он схватил палку и шляпу и помчался в харчевню «Золотого Гуся», чтобы поговорить с магистром, который приходил туда по вечерам выпить кружку пива. Ректор сообщил Ксиландеру, что завтра годовщина смерти княгини-матери, и посему воспрещены музыка и танцы. «Я уверен, господин магистр, — закончил ректор, — что вам все это хорошо известно».

Магистр ответил, что он давно уже предуведомлен об этом обстоятельстве и сделал соответствующие изменения в комедии. Затем он допил свое пиво и вышел с ректором на улицу. Здесь он простился с ним и поспешил к Фрицу Гедериху.

— Какая досада! — начал он. — Я только что вспомнил, что завтра годовщина смерти княгини-матери.

— Следовательно, мы должны отложить представление? — спросил Фриц.

— Нет! Но нам придется обойтись без музыки и танцев, а в них ведь — вся соль! Вспомните обращение виночерпия к Иисусу:

И Спаситель отвечает:

Без музыки и танцев эти стихи не произведут никакого впечатления!

— Нельзя ли отложить представление на один день?

— Невозможно! В понедельник начнется жатва, и многим из моих учеников придется помогать родителям в полевых работах. На это время мы всегда отпускаем наших лицеистов. А после окончания вакаций все эти лентяи и повесы, конечно, забудут свои роли. К тому же — наступит охотничья пора, и у его светлости не будет времени смотреть комедии.

Так они долго судили и рядили, и все же магистру пришлось уйти ни с чем. Он был безутешен и никак не мог обрести вожделенный покой. Портрет Мартина Опица, правда, больше не мог пугать его, потому что каждый вечер, прежде чем идти спать, он повертывал его лицом к стене. Но мысль об изменении конца комедии не давала магистру ни минуты покоя. Вдруг, около полуночи, раздался стук в дверь Ксиландерова «музеума». Магистр спрятался с головой под одеяло: он вспомнил легенду о привидении, совершающем по ночам обход дома. Но стук повторился, и раздался знакомый голос:

— Это я, господин магистр, — Фриц Гедерих.

Магистр Ксиландер зажег лампу и открыл дверь.

Фриц Гедерих со сдержанной усмешкой взглянул на полуодетого сочинителя и сказал:

— Я кое-что придумал, господин магистр.

— Что вы придумали?

— Вот — прочтите сами, — сказал Фриц и протянул магистру листок бумаги. Ксиландер поставил лампу на стол и принялся читать. Его голые ноги и кончик ночного колпака то и дело вздрагивали во время чтения.

— Optime, мой друг, — сказал он, дочитав до конца, и бросился обнимать бакалавра. — Optime, господин бакалавр! Какой у вас изобретательный ум! Я в восхищении от вашей идеи. Фриц, вам везет, ужасно везет! Если все пройдет хорошо и князь окажет мне милость, я буду иметь вас в виду, а когда ближайшей весной состоится моя свадьба с Эльзой, вы будете моим шафером! Жму вашу руку, мой друг!

Магистр говорил с восторгом, с увлечением, но не слишком вразумительно: у него зуб на зуб не попадал от холода.

— А теперь идите спать, — посоветовал Фриц. — Благодарю вас за доброе ко мне отношение! Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, господин бакалавр, еще раз — большое спасибо!

Бакалавр удалился. Магистр закрыл за ним дверь, но спать не пошел. Он оделся и встал около своей конторки. Работы было немало: нужно было обработать рукопись бакалавра, ибо стихи его оставляли желать лучшего.