Алхимики

Глава V ПОД БУЗИНОВЫМ КУСТОМ

В здании под знаком Золотого Льва помещался когда-то монастырь, с которым связывалось много страшных историй. Рассказывали о замурованных в стены скелетах, о длинном подземном ходе, который вел будто бы к развалинам другого, дальнего монастыря, и о зарытых здесь кладах. Ходила также легенда о монахе и монахине, совершивших великий грех и поэтому не нашедших покоя в могиле; их призраки бродили якобы по ночам в здании, где была прежде обитель.

Сказание это стало известным и Фрицу Гедериху, но старая Ганна, которая, вообще говоря, охотно пускалась во всевозможные россказни, давала уклончивые ответы всякий раз, когда речь заходила о монастырских привидениях.

К дому прилегал огромный сад, тянувшийся до старой городской стены. Стену эту господин Томазиус отчасти распорядился снести, отчасти засадил плющом. Древняя развалившаяся башня была обращена в садовую беседку, из окон которой открывался чудесный вид в сторону гор. Большую часть сада занимали гряды с овощами, находившиеся под наблюдением старой Ганны; в особом отгороженном месте аптекарь выращивал разные лекарственные травы.

Как только наступила весна, Фриц Гедерих, понимавший немного в садоводстве, с удовольствием занялся уходом за этой частью сада. Когда не было работы в аптеке и лаборатории, он спускался в сад и здесь с одинаковой любовью ухаживал за целебными и ядовитыми травами. Движение на открытом воздухе, среди ароматов свежей земли, было очень полезно здоровью бакалавра, возвращая его мускулам прежнюю силу и упругость.

В один прекрасный день, окапывая землю вокруг кустов, он услышал глухой звук взрыва; окно потайной лаборатории разбилось вдребезги, и оттуда повалил черный дым.

В несколько прыжков Фриц очутился у дома и поспешил к двери лаборатории. Дверь эта открылась изнутри. На ее пороге, в длинном красном таларе, стоял господии Томазиус, прямой и неподвижный, как обращенная в соляной столб жена Лота. Дальше, на каменном полу, валялись разбитые колбы и бутылки, а между осколками текла какая-то горящая жидкость.

Бакалавр вбежал внутрь, схватил со стола скатерть и с ее помощью приостановил распространение огня.

Господин Томазиус все еще был нем от испуга. Фриц снял с него красную мантию и провел его в сад. После этого бакалавр еще раз поспешил в лабораторию, чтобы убедиться в том, что опасность миновала. Огонь, действительно, всюду потух; последние облака дыма улетали через разбитое окно. Он запер дверь и вернулся к аптекарю, который сидел на садовой скамье, бледный и совершенно разбитый. Механически приняв ключ от лаборатории, он только кивнул головой, когда Фриц спросил его, не хочет ли он подкрепиться вином.

Когда бакалавр вернулся с кружкой вина, аптекарь успел немного прийти в себя; он выпил вино и стал горько жаловаться:

— Теперь все пропало, я должен начинать работу сызнова, все труды были напрасны! Вы заперли дверь? — неожиданно спросил он Фрица.

— Ну конечно, — я только что передал вам ключ.

— Разумеется, разумеется… Ах, Фриц, это был страшный удар для меня! Вы смотрите с недоумением, вы не можете понять, как это я горюю из-за нескольких разбитых сосудов… Но если б вы знали!.. Однако, пойдемте, посмотрим, как выглядит там, внутри!

Они направились к лаборатории.

— Какое это счастье, — сказал по дороге Томазиус, — что ни Ганна, ни моя Эльза ничего не заметили! А то, вдобавок ко всему, мне пришлось бы выслушивать теперь женский визг и отвечать на расспросы! Вы, Фриц, — разумный человек, вы обладаете присутствием духа, делаете, что надо делать, и не задаете лишних вопросов.

Войдя в лабораторию, аптекарь стал осматривать следы разрушения. Фриц Гедерих огляделся: лаборатория эта ничем не отличалась от других; он заметил лишь несколько старых фолиантов, один из которых был заперт тяжелой цепью. С помощью бакалавра аптекарь привел в порядок разбросанные предметы.

— Какое счастье, — сказал он, — что огонь не повредил моих книг и рукописей! Нет такого несчастья, которое не могло бы быть еще большим. Теперь здесь больше нечего делать, — придется опять начинать сначала! Пойдемте!

Выйдя за дверь, господин Томазиус еще раз остановился и стал говорить, держа своего помощника за пуговицу камзола и вращая ее в обе стороны:

— Так как несчастный случай сделал вас до некоторой степени моим поверенным, то я расскажу вам сегодня вечером или, лучше, завтра утром, над чем я здесь работал и какие мои надежды теперь рухнули!.. Впрочем, я забыл, кажется, вас поблагодарить… Делаю это теперь. С сегодняшнего дня я буду платить вам на три гульдена больше за квар-тал; кроме того, даю вам разрешение уходить из дому после шести часов вечера два раза в неделю.

То, что господин Томазиус сообщил на следующий день своему помощнику, было, так сказать, тайной всего городка. Не только обитатели Львиной аптеки, но и жители всего Финкенбурга знали, что Томазиус тратит большие деньги на открытие тинктуры, при помощи которой можно было бы превращать обыкновенные металлы в благородные, но, так как сам он избегал говорить о своих работах и всем было известно, что он терпеть не может никаких расспросов, то в его присутствии тема эта никогда не затрагивалась.

— Видите ли, Фриц, — сказал аптекарь своему помощнику, когда они сидели вдвоем в потайной лаборатории, окна которой были уже починены стекольщиком, — дело не столько в добыче золота, — у меня, слава Богу, достаточно добра, чтобы дать богатое приданое Эльзе, — нет, дело в самом изобретении. Никто ведь не станет спорить, что существует такая тинктура или, вернее, две: одна — белая, производящая серебро, другая — красная, производящая золото…

Фриц утвердительно кивнул головой.

— Епископ Альберт Магнус, великий Роджер Бэкон Английский, а также Теофраст Бомбаст Парацельсий знали эту тинктуру и оставили указания относительно ее изготовления. К сожалению, однако, указания эти настолько темны, что только люди, находящиеся под влиянием известных созвездий, способны постичь смысл сокровенных формул. Не знаю, принадлежу ли я к числу этих избранных…

Господин Томазиус опустил голову на грудь и молчал некоторое время.

— Когда я был юношей вроде вас, — продолжал он, — мне пришлось много бродить по свету. Побывал я и в Вене, где алхимия процветает как нигде; многие императоры осыпали большими почестями тамошних адептов этой науки. Мне самому посчастливилось почти год быть учеником знаменитого мейстера Рихтгаузера, которому император Фердинанд пожаловал титул графа Хаосского. Это был один из тех, что родились под счастливой звездой! Я видел собственными глазами, как он вынимал из своего плавильного тигеля золото, да, чистое золото!.. Многому научился я у мейстера Рихтгаузера, но самой сути дела, великой тайны своей он мне не открыл. Я должен был вскоре покинуть Вену, так как отец мой уходил тогда на покой и передавал мне аптеку. Однако кое-кому другому удалось-таки проникнуть в тайну мейстера Рихтгаузера, и вот это-то обстоятельство и не дает мне покоя.

Господин Томазиус отпер шкаф, достал оттуда золотую монету и показал ее бакалавру. Это был дукат чистейшего золота, снабженный следующей надписью: «Искусством Венцеля Зейлера обращен я в золото из свинца».

Фриц Гедерих удивленно смотрел то на монету, то на аптекаря, который кивнул головой и продолжал грустным голосом:

— Я знал этого Венцеля Зейлера! Он служил помощником у Рихтгаузера, но был глуп и косолап, — годился разве лишь только в пожарные сторожа… И все же он узнал великую тайну. А я мучаюсь столько лет, и всякий раз, когда я бываю на волос от открытия, случается какое-нибудь несчастье! Однажды все шло как нельзя лучше, и микстура уже переливалась пурпуром, как вдруг в порыве радости я роняю сосуд на пол! В другой раз сажа попала в колбу, а вчера, — ну, да вы знаете, что произошло вчера!.. Теперь опять начну сызнова и уже завтра утром поеду в Аммерштадт сделать необходимые закупки. А вы, Фриц, будете отныне моим помощником и в этой работе. Я научу вас всему, что мне известно о великой тайне, чтобы после моей смерти не пропало достигнутое с таким трудом, чтобы кто-нибудь мог продолжать мое дело… Быть может, вы окажетесь счастливее меня и откроете тайну!.. Составлялся ли когда-нибудь ваш гороскоп? Нет? Вы должны позаботиться об этом, как только представится случай, ибо, как я уже сказал, многое зависит от воздействия планет на адепта. Ну, теперь вы знаете мой секрет, будьте же благоразумны и не болтайте лишнего! А главное — ни слова магистру, — он способен обратить в стихи всю эту историю!

Фриц Гедерих обещал молчать, как рыба.

— Итак, завтра я еду в Аммерштадт, — закончил аптекарь. — Смотрите, как следует, за аптекой! Я просил уже магистра заглядывать по временам в домашние дела. Идите теперь работать!

На другой день рано утром небольшая коляска остановилась перед аптекой Золотого Льва. Из двери вышел господин Томазиус, провожаемый всеми домочадцами. Он поцеловал дочь, пожал остальным руки и сел в коляску, после чего еще раз обратился к остающимся с наставлением внимательно следить за всем в доме. Лошади тронулись по направлению к городским воротам.

Как только коляска аптекаря скрылась за углом, магистр вырос на два вершка: он почувствовал себя хозяином дома!

— Я отправлюсь теперь в лицей, — сказал он с миной полководца старой Ганне, — а по возвращении домой надеюсь застать все в надлежащем порядке. Вы же, юнгфер Эльза, сделайте мне одолжение, не смотрите так много из окна: вы же знаете, как этого не любит ваш отец.

Эльза покраснела от досады, но не нашлась ничего ответить магистру. Иное дело — Ганна! Она уперлась руками в бока и смотрела на говорившего сверкающими от гнева глазами.

— Господин магистр, — сказала она, — мне и в голову не приходит совать нос в ваши дела: делайте себе, что вам угодно, в своем лицее и в кабинете, хоть кувыркайтесь на здоровье, — только оставьте меня в покое! Я уже более двадцати лет живу в доме и знаю сама, что мне делать. Идите в свой лицей, а когда вернетесь домой, суп и без вашей помощи будет стоять на столе! Что же касается Эльзы, то она уже не ребенок, который может выпасть из окна. А если ей понадобится кто-нибудь из старших, то здесь налицо я, юнг-фер Ганна Шторхшнабелин. Пойдем, Эльза!

И старая Ганна отправилась с Эльзой наверх. Магистр протянул на прощанье руку помощнику и сказал:

— Она, в сущности, неплохая женщина, только язык у нее — словно у благоверной мудрого Сократа! До свиданья!

В отсутствие отца Эльза намеревалась, собственно, привести в порядок белье, но теперь она передумала и все утро смотрела из окна, чтобы показать, как мало считается она с наставлениями магистра. Возвращаясь около полудня домой, он уже издалека увидел белокурую голову девушки у открытого окна, однако воздержался от каких бы то ни было замечаний, так как старая Ганна выглядела, словно готовая к обороне крепость, и, казалось, ждала только подходящего случая, чтобы пустить в ход тяжелую артиллерию.

После полудня, когда магистр снова ушел в лицей, Эльза продолжала свое утреннее занятие, однако вскоре оно ей надоело, так как на улице было пусто и тихо. Она отправилась в свою комнату и села здесь с рукоделием у открытого окна в сад.

Воздух был чист и мягок. Бузиновый куст под окном посылал вверх целые облака аромата; на одной из веток распевала овсянка:

Через некоторое время с яблони соседнего сада послышался ответный щебет. Овсянка пела все громче, все призывнее, и вот уже на цветущей ветке сидели рядом две желтых птички. Они целовались клювами и щебетали так беззаботно, словно на свете и не было кошек.

Эльза вздохнула, сама не зная почему, затем опустила руки с шитьем на колени и стала смотреть на облака, медленно плывшие в сторону синих гор.

Ей вспомнился почему-то магистр… Эльзе не хотелось о нем думать, и все же он не выходил у нее из головы… Она стала считать от единицы до ста, потом в обратном порядке, но и это не помогало… Нет, она, в сущности, не сердилась на магистра! Она знала, что ее отец был о нем высокого мнения, и что он желал ей добра. Но сейчас она была в таком настроении, что мысль о магистре ей чем-то мешала. Эльза мысленно дала себе слово приготовить ему завтра его любимое блюдо, тушеное мясо с овощами: она надеялась, что теперь-то он оставит ее в покое! Но нет, словно пробка из-под воды, то и дело всплывало перед ней лицо магистра и его сладенькая улыбка.

Она отложила работу в сторону и запела песню, которую с незапамятных времен поют девушки на всех языках:

Однако, Эльза не знала, к кому хотелось бы ей полететь, — во всяком случае, не к магистру Ксиландеру! Так мысли ее вернулись к тому же. В досаде она снова села за рукоделье у окна. В это время открылась дверь, ведущая из дома в сад, и из нее показался Фриц Гедерих. Он шел на работу в сад.

Думы Эльзы приняли другое направление.

Помощник аптекаря выглядел в саду совсем по- иному, чем в аптеке, или когда он молча сидел за обеденным столом…. «Как прямо держит он голову! — подумала Эльза. — И волосы откидывает назад, словно молодой лев!» Она, впрочем, никогда не видала молодого льва… Вот он взял сразу обе лейки и наполнил их водой у колодца. Эльза знала, как тяжелы эти лейки. Она едва могла поднять одну из них обеими руками, а магистр, помогавший ей однажды в саду, вздыхал и кряхтел, когда ему пришлось нести одну только лейку. Между тем, Фриц Гедерих легко поднял обе и понес, словно два перышка!..

— Как он силен! — сказала вполголоса Эльза. — И как он строен!

Но тотчас же подумала не без досады: «Ну что ж? Будь он хоть Самсон или сам Зигфрид, мне-то какое дело?»

Она продолжала усердно шить.

«Возится там с цветами и воображает, что ничего на свете и нет, кроме его глупых трав! Магистр — и тот в десять раз милее!… Нет, господин помощник, вы очень ошибаетесь, если думаете, что я на вас смотрю! Вот так самомнение!»

— Ай! — вскрикнула вдруг Эльза: она укололась иголкой. На ее белом пальчике показалась пурпурная капля. Теперь конец шитью! Она уложила свое рукоделье и через несколько минут уже была в саду.

Фриц Гедерих рылся в земле обеими руками, словно крот. Вдруг чья-то тень упала перед ним на гряду. Он поднял глаза и увидел лицом к лицу белокурую Эльзу. Бакалавр встал и поздоровался.

— Здравствуйте, господин Фриц! — ответила Эльза, и оба замолчали.

Фриц Гедерих взглянул на небо, откашлялся и пробормотал что-то о хорошей погоде.

Эльза тоже подняла свои голубые глаза к облакам и согласилась с замечанием господина помощника. Затем опять наступило молчание.

— А вечером все-таки может быть дождь, — продолжал Фриц, — вон оттуда приближается подозрительное облачко… Да и древесная лягушка вот уже целый час сидит под водой.

— Скажите пожалуйста, господин Фриц, ведь такая лягушка, должно быть, страшно умное животное! Не правда ли? Как это она знает, что скоро дождь пойдет?

Фриц Гедерих пожал плечами:

— Да, кто мог бы это сказать?

— Я спрошу когда-нибудь магистра. Он очень ученый человек и знает решительно все!

— Вот как, — ответил бакалавр, которому эта похвала пришлась не по душе, — тогда уж спросите его заодно, почему закрываются цветы вьюнка, когда предстоит перемена погоды.

— А разве это так? — спросила Эльза и нагнулась, чтобы разглядеть цветы. — Это поразительно! Должно быть, вы очень любите цветы, господин Фриц?

— О, да! — ответил тот. — Ведь надо же что-нибудь любить… И поверьте мне, юнгфер Эльза, — если внимательно присматриваться к жизни трав, можно каждый день открывать нечто новое. Тут тоже есть тайны, которых никто, даже ваш магистр, не в силах постичь. Вот, например, рядом два растения — мята и белена, они растут на той же почве и освещаются тем же солнцем, а между тем, одно из них целебно, а другое содержит сильный яд. Отчего это так? То же самое бывает и с людьми. У матери двое сыновей. Оба получают одинаковый уход, одинаковое воспитание, но один вырастает порядочным человеком, а другой бездельником. Кто мог бы все это объяснить?

Эльза смотрела на бакалавра большими глазами. Ей всегда казалось, что он вряд ли умеет досчитать до трех!.. И вот он говорит почти так же красиво, как магистр, — нет, еще гораздо лучше, так как магистра бывает трудно понять, а мысли господина помощника так просты, что кажутся ей ее собственными….

— Вы вероятно, очень учены? — спросила она робким голосом.

— Нет, не слишком, юнгфер Эльза! Но с Божьей помощью из меня мог бы выйти недурной ученый, если бы меня не постигло несчастье.

В Эльзе проснулось любопытство. Отец строго запретил ей расспрашивать нового помощника о его прошлом, и до сих пор она ни разу не нарушала этого запрета. Но теперь, когда Фриц Гедерих сам начал говорить о своей судьбе, она решилась спросить:

— Вы, должно быть, много пережили, господин Фриц?

— Да, — ответил он со вздохом, — много было и хорошего и дурного, особенно последнего…

— Знаете что? — сказала, рассмеявшись, Эльза. — Старая Ганна считала вас вначале заколдованным принцем или кем-то в этом роде….

Фриц Гедерих улыбнулся.

— Нет, отец мой был не королем, а только пастором. Впрочем, я смутно помню его: я был совсем маленьким, когда умерли мои родители.

— У вас нет ни отца, ни матери? — спросила Эльза.

— Да, они умерли от чумы. Мне было всего пять лет, когда великий мор пришел в нашу деревню. Сначала слег отец; к вечеру он скончался, и в ту же ночь умерли два моих брата. Я видел все это и ничего не понимал. На другой день мать подозвала меня к своей постели и сказала слабым голосом: «Возьми каравай хлеба в мешок и беги к брату Габриэлю!» Я обрадовался словам матери, хотел обнять ее и поцеловать. Но она отстранила меня и сказала: «Беги, беги, словно за тобой горит!» Я выбежал из дома и помчался по деревне. На улице не было ни души, все двери были заперты, выли собаки… Мне сделалось жутко, и я бежал изо всех сил. Брат Габриэль был учителем в соседней деревне. Он ласково принял меня и оставил у себя. Своей матери я больше уже не видал: она умерла и ее похоронили вместе с другими.

Фриц Гедерих замолчал. Эльза смотрела на него влажными глазами.

— Вы хоть знали свою мать… а моя умерла тотчас же после моего рождения. Это еще гораздо грустнее!

Фриц сочувственно посмотрел на Эльзу и протянул было ей руку, но, вспомнив, что она запачкана в земле, тотчас опустил ее.

— Дайте мне вашу руку, господин Фриц, — сказала Эльза. — Это не беда, что она в земле.

И они пожали друг другу руки, словно старые боевые товарищи.

Фриц Гедерих сбегал к колодцу и принес лейку с водой. Эльза первая опустила в нее свою маленькую ручку, потом вымыл руки и господин помощник. Но полотенца у них не было, и Эльза стала размахивать мокрыми руками, так что капли воды полетели в лицо господина помощника. При этом она хохотала, как расшалившееся дитя. Наконец, руки у них обсохли.

— Не расскажете ли вы мне еще о своей жизни? — спросила Эльза.

— Охотно, — отвечал Фриц, — мне было бы приятно высказаться, только не думаю, чтобы мой рассказ доставил вам много удовольствия…

— Обязательно расскажите! — поспешно сказала Эльза. — Пойдемте вон туда, на скамью. Там больше тени, чем здесь!

Под бузиновым кустом стояла грубо сколоченная скамья: на ней было места как раз для двоих. Здесь сидела теперь Эльза рядом с Фрицем, который рассказывал о том, как приемный отец отвез его в город, в латинскую школу, чтобы он мог стать настоящим ученым, к чему тщетно стремился сам Габриэль. Потом его воспитатель умер, предварительно вручив Фрицу отцовское наследство, которого было вполне достаточно для поступления в университет. Дальше Фриц стал рассказывать о своей жизни в университетском городе, о знаменитых профессорах и о веселых проказах студентов.

— Почти три года, — по-латыни это называется trien-nium, — продолжал Фриц, — изучал я в Цехштадте медицину. Стал бакалавром и готовился к диспуту, чтобы получить звание доктора, как вдруг все рухнуло…

Бакалавр остановился и опустил глаза.

— Если вам неприятно рассказывать о дальнейшем, я не стану настаивать, — сказала Эльза и хотела уже встать, но Фриц Гедерих удержал ее.

— У меня будет легче на сердце, если я выскажусь до конца. Юнгфер Эльза, я расскажу вам все, как на исповеди, а вы скажете мне, велик ли в ваших глазах мой проступок.

Маленькая белокурая исповедница была очень смущена. Господин помощник говорил так торжественно, дело начинало принимать серьезный оборот. Не лучше ли прекратить разговор? Кто знает, что за чудовище этот Фриц? Эльза вспомнила подслушанные ею обрывки его разговора с отцом, и мурашки пробежали у нее по спине. Но любопытство взяло верх, она осталась на скамье и стала слушать исповедь бакалавра.

— Был у меня один товарищ, — рассказывал Фриц, — очень странный человек! Его не радовали ни вино, ни веселье, ни песни. Он чувствовал себя хорошо только среди пожелтевших, запыленных пергаментов. Он просиживал над ними дни и ночи, стараясь постичь разные запретные тайны. Я пробовал уговаривать его, пытался силой ввести его в нашу веселую жизнь, — все было напрасно! Он продолжал уверять, что никакие земные радости не смогут заменить ему того тайного восторга, который он испытывает каждый раз, когда перед ним поднимается занавес, отделяющий видимый мир от невидимого. Только тот, говорил он, достигает высшей степени учености, кто может подчинить себе тайные силы природы, кто может заклинать духов…

Эльза вздрогнула.

Бакалавр продолжал:

— Я сам почувствовал любопытство, и друг мой охотно согласился обучать меня. Мы часто сидели за полночь у лампы, разбирая магические формулы заклинаний, не раз пытались также вызывать духов, но они не являлись.

Однажды приехал из Кенигсберга странствующий студент, с которым товарищ мой вскоре подружился. Выяснилось, что приезжий студент был основательно посвящен в сокровенные тайны природы. За стол и квартиру он согласился обучать нас магии. Мы часто просили его совершить заклинание духов; он дал свое согласие, но откладывал со дня на день исполнение задуманного. Наконец, он назначил ночь, когда должен был состояться вызов духов.

Была тихая, темная весенняя ночь, когда мы решились приступить к делу. Все окна и двери были тщательно заперты. Студент из Кенигсберга начертил на полу круги и вписал в них магические знаки. Мы сидели во внутреннем круге; перед нами стояли три горящих свечи и таз, наполненный пылающими угольями. Приезжий студент дал нам еще некоторые наставления, потребовал соблюдения полной тишины, и заклинание началось.

Он бросил в уголья трав и благовонных веществ, и, когда поднялась струя мутно-желтого дыма, прочитал молитву. Затем он взял в руки книгу и стал произносить магические формулы. Он читал долго; комната наполнялась дымом от угольев, и огоньки свечей выступали в темноте темно-красными точками. Мне казалось, что я слышу издалека пение и музыку, в столбе дыма мне мерещились какие-то странные образы… Пение и музыка становились все громче… Непреодолимый ужас охватил меня… Я хотел вскочить и в этот момент потерял сознание.

— Ах, как это ужасно! — сказала Эльза. Она смотрела на рассказчика испуганными глазами.

— Когда я пришел в себя, — продолжал бакалавр, — я увидел себя в постели. Вокруг меня суетилось много людей. Меня засыпали вопросами, но голова моя была тяжела, как свинец, и я ничего не соображал. Только постепенно я вспомнил все происшедшее и узнал, что меня и обоих моих товарищей нашли утром лежащими без сознания на полу. Кенигсбергский студент был мертв, меня же и моего друга удалось привести в чувство; однако, выздоровел только я, — мой бедный товарищ через несколько часов испустил дух.

Едва успел я поправиться настолько, что мог стоять и ходить, меня отдали под суд и заключили в тюрьму. Мой друг признался перед смертью во всем, что ему было известно, — возможно, впрочем, что, охваченный страхом смерти, он рассказал больше, чем знал… Во всяком случае, господа из консистории не оставили меня в покое. Я должен был признаться, что мы состояли в союзе с чертом, так как в городе говорили, что именно черт сломал шею кенигсбергскому студенту, а оба других заклинателя лишились сознания от страха. Правда, среди профессоров медицины нашлись люди, утверждавшие, что причиной несчастья был угар от угольев, — то же самое говорит и ваш отец, — но это мнение не нашло поддержки. Духовенство и судьи продолжали стоять на том, что в деле замешана нечистая сила, и строгое расследование продолжалось. Само собою разумеется, я и не хотел и не мог дать желательного для них показания. Тогда было решено подвергнуть меня пытке.

Эльза вся дрожала; ее глаза наполнились слезами.

— И вот в ночь перед пыткой (мне никогда не забыть ее) я ходил в отчаянии взад и вперед по своей камере. Вдруг загремели затворы, дверь открылась, и в камеру вошли мои друзья. Чтобы спасти меня от ожидавших меня мучений, они подкупили тюремного сторожа и пришли освободить меня. В ту же ночь я перешел границу и, только достигнув гор, решился немного отдохнуть.

Фриц Гедерих остановился и взглянул на Эльзу. Она сидела с опущенными глазами, избегая смотреть на рассказчика.

Бакалавр рассказал дальше о том, как он встретил в лесу странствующего медика и стал его спутником. Об очаровавшей его цыганской красавице Фриц умолчал, — возможно, потому, что уже не помнил этого случая! Он поведал о своих странствованиях в обществе ярмарочного шарлатана и о том, каким несчастным чувствовал он себя все это время; о том, наконец, как они прибыли в Финкенбург, где отец Эльзы протянул ему руку спасения.

— Теперь вам известна вся моя жизнь, — закончил Фриц, — вы знаете также, что гнетет меня… И если вы теперь отвернетесь от меня, я не буду поминать вас лихом…

— Нет, господин Фриц, — возразила Эльза, — я не сделаю этого. Отец взял вас к себе в помощники и вполне доверяет вам, а он знает, что делает. Мне, правда, сдается, что вы вели кощунственную игру с этими заклинаниями, но вы жестоко поплатились за свою ошибку и давно уже искупили вину.

Фриц нагнулся и поцеловал руку оправдавшей его девушки.

Эльза быстро вырвала у него свою руку и густо покраснела. Если бы кто-нибудь это видел! Она мельком взглянула на окна дома, но там не было видно ни души.

Фриц Гедерих закончил свой рассказ, и молодые люди могли бы теперь разойтись, но они продолжали сидеть под бузиновым кустом, глядя перед собой на песок.

— Теперь, — начала Эльза, — я могу объяснить себе вашу молчаливость. Видите ли, господин Фриц, вначале я почти сердилась на вас за то, что вы были немы, как рыба… И я думала, — не осуждайте меня за это! — я думала, что у вас здесь (она постучала себя пальчиком по лбу) не все в порядке. Теперь я знаю, что заставляло вас молчать, и от всего сердца прошу простить меня.

— Вам не за что просить у меня прощения, — возразил Фриц. — Несчастье сильно подействовало на меня. Я был когда-то весельчаком, любил поговорить, и меня ценили за это. Теперь, как видите, я совсем притих. Этот покой и постоянная работа в доме вашего отца мне очень приятны и полезны. Меня ничуть не тянет назад, в шумную жизнь людей; я хотел бы здесь закончить свои дни…

«Бедный мальчик», — подумала про себя Эльза и сказала:

— Вы снова будете веселым и полным жизни, — подождите только! Воспоминание о тяжелых переживаниях еще слишком живо в вас, но пройдет еще год, и вы перестанете думать о своем несчастье. У меня была однажды кипрская кошечка, такая хорошенькая! Белая, как снег, и изящная, словно принцесса! Когда она умерла, я много плакала и думала, что никогда не забуду своего горя, но прошло восемь дней, и я снова была весела, как раньше. Так будет и с вами.

Фриц Гедерих от души рассмеялся.

— Ну, вот видите, вы уже можете смеяться! Это хорошо. Знаете ли вы сказку о принцессе, которая не могла смеяться? Не знаете? Я вам когда-нибудь расскажу ее. Впрочем, что это за глупости я болтаю?

Фриц поспешил уверить Эльзу, что ученейшие речи его бывших профессоров никогда не доставляли ему столько удовольствия, как ее милая болтовня.

И Эльза продолжала говорить. Она рассказывала о своем детстве, о покойной тете Урсуле, о кипрской кошечке и магистре Ксиландере. Фриц Гедерих слушал ее болтовню внимательно, словно проповедь, смотрел в ее голубые глаза и радовался, видя ее маленькие белые зубки.

Эльза сказала, что магистр, в сущности, хороший человек, но что она его все же терпеть не может, и это ей неприятно; она рада, что встретила наконец человека, с которым можно поговорить. И господин помощник пусть, ради Бога, не думает, что она осуждает его за прошлое, — наоборот, она очень высоко его ценит, и, если бы у нее был брат, то и к нему она не могла бы испытывать большего расположения. У нее, правда, никогда не было брата, а если б был, то ей хотелось бы, чтобы он был точь-в-точь, как господин помощник, только чуточку повеселее!

Выслушав эти слова, Фриц Гедерих не счел возможным молчать и стал говорить о добродетелях и хозяйственности юнгфер Эльзы, восхваляя также ее умение готовить кушанья и рукодельничать. Он перешел затем к очарованию ее милых речей, ее шелковистых волос и голубых глаз.

Эльза сидела молча, опустив глаза. Она позволила Фрицу взять ее руку в свою — и тихонько гладить.

Над ними шелестел бузиновый куст, на них осыпались белые лепестки, и на одной из веток распевала овсянка:

Эльза чувствовала, как сильно бьется ее сердце; она хотела взглянуть на Фрица, но не решалась поднять глаза, и все же знала, что его взгляд покоится на ней.

— Эльза, — тихо сказал Фриц Гедерих.

Она вздрогнула, когда он назвал ее по имени, подняла голову, и их глаза встретились, его — карие, ее — голубые.

— О, милый, — прошептала Эльза. В это время заскрипели ворота, и в сад вошел магистр.

Они быстро отодвинулись друг от друга. Фриц поспешно нагнулся к земле и стал внимательно рассматривать цветы вероники. Эльза же с сильно бьющимся сердцем пошла навстречу магистру, насколько могла любезным тоном сказала ему: «Добрый вечер», но быстро прошла мимо и вздохнула свободно, лишь закрыв за собою дверь дома.

Приведенный в веселое настроение приветливым поклоном Эльзы, магистр проследовал дальше и застал господина помощника у лекарственных трав. Он усердно рылся в земле, напевая что-то вполголоса, и был так увлечен работой, что не заметил приближения магистра. Когда тот окликнул его, Фриц испуганно выпрямился и должен был выслушать шутливое замечание магистра о пугливости некоторых молодых людей.