Алхимики

Глава I ЧТО ПРОИЗОШЛО В ЛЕСУ

Летом 165* года некая девушка шепнула во время танцев своему кавалеру: «Сегодня очень жарко», на что тот, заикаясь и краснея, ответил: «Совершенно верно, добродетельная и уважаемая дама, вы правы, — сегодня весьма жарко». И среди окружающих не нашлось бы никого, кто стал бы противоречить этой парочке, потому что жара, действительно, стояла необычайная. К тому же, происходило это не в разгар лета, когда альманашниками разрешено солнцу палить и жечь, а, как сообщает хроника, в конце мая.

Горячими лучами были почти сожжены хлеба и покосы; травы и злаки жаждали влаги; но ни одна тучка не проливалась, чтобы напоить изнемогающие от засухи поля.

Было душно и страдно. Если бы волшебница Холле добросовестно перетрясла зимой свою снеговую перину, хлеба к весне могли бы достаточно насытиться влагой талого снега и долее обойтись без спасительного дождя. Зима же была почти бесснежной, а недаром сказано в крестьянской поговорке:

Итак, стоял именно такой душный майский день. Гнетущая жара царила на полях, среди которых, как белая змея, извивалась пыльная дорога. Раскаленное солнце пылало в безоблачном небе, и даже близкие, поросшие лесом горы не навевали прохлады. Лес бережливо таил в себе свежесть.

Нивы пребывали в уединении.

Деловитая полевая мышь лениво лежала в подземном жилище и боялась справиться об участи своей пшеницы.

В глубоких подвалах обитал крот, но и его донимала жара. Съедаемые в больших количествах дождевые черви и прочие прохладительные яства помогали мало. Крот очень страдал и проклинал свою шубку, которой обычно весьма гордился.

Только один старый скряга-хомяк радовался такой вредной для плодов погоде. Он сидел начеку в просторном амбаре, сторожа, как дракон, свои сокровища и отсчитывая на когтях прибыль, могущую остаться от продажи прошлогоднего зерна во время ожидаемого неурожая.

Из знатных обитателей нивы вокруг не было видно никого, зато много слонялось всякого сброда. Разбойник-скарабей подстерегал и душил на большой дороге ни в чем не повинных божьих коровок и беспечных червячков. Муравьиный пролетариат созидал и рылся, а саранча в зеленой душегрейке со всей родней кузнечиков и сверчков щелкала, пиликала и играла. У них что ни день — то праздник!

Все птицы улетели в горный буковый лес. Там было прохладней. Из порфирной скалы бил ключом и пенился резвый родник, бежал извилистым ручейком, ища путь к долине и нередко задерживаясь у камней.

Над сочными прибрежными цветами и травами носились голубые стрекозы, пестрые мотыльки. В пахучих зарослях бузины роились, жужжа, золотисто-зеленоватые жуки, а с вершины высокого бука разливалась песнь благородного зяблика. Ему не пришлось долго петь одному. Утолив жажду у ручья, остальные птицы подхватили мелодию, и вскоре многоголосый хор могуче воспевал вечную красоту леса. Вряд ли ангельские напевы могли бы так дивно звучать в небесных покоях, так чудесно и звонко рассыпаться серебристыми колокольчиками.

Внезапно смолкли певцы и попрятались в тень. В чем дело? Дикая кошка или куница показалась невдалеке? Подкралась голодная лиса или коршун стал плавно кружить над лесом? Нет! Просто в лес вошел путник — молодой, стройный парень. Он тяжело опирался на палку. Украшенная перьями шляпа была густо покрыта пылью, придавлена и помята. На кожаной перевязи висела рапира. По ее эфесу прыгали веселые солнечные зайчики, проникавшие там и сям сквозь листву. На спине путника покоился ранец, по-видимому, не слишком обремененный вещами.

Юноша снял шляпу и откинул черные локоны с разгоряченного лица. Свежий лесной ветерок играл волосами и приятно охлаждал пылающие виски.

— Здесь я отдохну и пообедаю, — сказал юноша, — источник — хозяин, а я — его гость.

С этими словами он скинул портупею, отбросил шпагу и ранец в мох, вытащил из мешка кусок хлеба и бутылку в соломенной плетенке. Затем, став у источника на колени, он наполнил флягу водой и глубокими глотками принялся пить холодную горную влагу.

— Клянусь честью! Гиппократ и Гален были правы в своей оценке воды. Я и не думал, что она так чудесна, когда очень хочется пить! Конечно, неплохо было бы побаловаться и глотком вина, если б таковое имелось.

Сказав это, он отпил снова из фляги и растянулся на берегу ручья. Хлеб был черен и сильно подсушен солнцем. Парень, недолго думая, хватил его несколько раз храбро зубами, и скоро от куска ничего не осталось. Когда скудный обед был уничтожен, путешественник глубоко вздохнул, затем улыбнулся и стал вглядываться в пенящуюся воду, как будто желая сосчитать камни на дне. Вскоре он замурлыкал вполголоса песню странников. В ней пелось о том, как воду, птицу и солнце спрашивали, — куда держать путь, и как все они отвечали одно, направляя к единой цели:

Таковы были заключительные строфы песни. На щеку юноши скатилась слеза. Изнеможенно опустил он голову на ранец, придвинул поближе рапиру и закрыл глаза.

Наверху тихо и нежно шелестели буки; источник пенился и что-то нашептывал, а на прибрежном мху лежал юный странник и грезил о счастье.

Птицы снова покинули свои убежища. Весело пролетела синица. За ней отважно проследовал зяблик. Воробей юлил, описывая зигзаги, почтенный же снегирь с достоинством приблизился осмотреть спящее человеческое существо. Однако скоро они должны были снова улететь. Издали донеслось щелканье бича, скрип колес, и возникший шум рассеял толпу пернатых. Повозка приближалась. Это был крепкий фургон с белым полотняным верхом, запряженный двумя низкорослыми лошадьми. Их сбруя была затейливо украшена красными лоскутьями, барсучьим мехом и медными бляшками.

Около фургона шагал возница необычайно странного вида. Его ноги были обуты в венгерские сапоги, сохранившие следы былого великолепия. Верхнюю часть тела прикрывала грязная синяя блуза, а на голове красовалась остроконечная шапка, так лихо заломленная на затылок, что обнажала весь лоб и прядь растрепанных волос. Лицо возницы прорезали многочисленные морщины и складки, хотя вряд ли ему было и тридцать лет. Фургон приблизился к тому месту, где лежал на мху юный путник. Но ни скрип колес, ни звяканье медных колец на лошадиной сбруе не нарушили его покоя. Увидев спящего, человек в синей блузе задержал лошадей и, сунув голову под полотнище, сказал, обращаясь внутрь, пару слов. Оттуда сейчас же показалась треугольная шляпа и под ней желтое лицо с большим кривым носом. Затем высунулась вся статная фигура сидевшего внутри господина средних лет. Прыгнув на землю, он взглянул на место, указываемое погонщиком, как кошка подкрался ближе и внимательно осмотрел спящего юношу.

— Узнаешь его? — спросил господин.

Последовал утвердительный кивок.

— Щелкни-ка разочек бичом!

Возница исполнил приказание, и спящий проснулся.

Первым движением его было схватиться за рукоять шпаги, но, увидев фургон и двух человек, он опустил руку и ответил на их приветствие.

— Не бойтесь, — сказал господин в треуголке, — то, что мы вас разбудили, не так уж плохо. Вам бы лучше продолжать свой путь, чем валяться у дороги! Кругом шляется еще много сброда, продолжающего войну по собственному почину. Если хотите, присоединяйтесь к нам, а коли устали, залезайте внутрь! Места в фургоне хватит для нас обоих. К тому ж, как вы видите сами, мы не разбойники.

Собеседник засмеялся:

— Что касается разбойников и воров, то мне даже среди них одинаково безопасно. Кому нечего терять, тому нечего и бояться! А что в обществе путешествовать приятней, — это, конечно, правда, и если вы предлагаете всерьез, то я буду рад проехать с вами часть пути, потому что устал, как собака.

Оба влезли в фургон. Ворчливый возница щелкнул бичом, и лошади тронулись. Внутри под белым пологом было довольно уютно. Пара узлов и ящиков занимали не много места, а на соломе заботливой рукой была расстелена мягкая попона. Из глубины важно выступил белоснежный шпиц с умными черными глазами и стал обнюхивать платье чужака. Схватив пса за шиворот, хозяин поднял его на крышу фургона, где он и остался стоять, растопырив лапы и оглядывая окрестность. Затем человек в треуголке вытащил из угла бутылку и протянул ее гостю: «Этакой лозы в здешних местах не сыщешь! Ни у кого нет!» Юноша, отхлебнув вина, кивнул утвердительно головой.

— Так-с… — продолжал хозяин, — теперь устраивайтесь-ка поудобней и давайте поболтаем! Смотришь, и время скорее пройдет! Во-первых, скажите, кто вы и куда направляетесь?

Молодому путнику были, по-видимому, неприятны такие расспросы, но, будучи обязан ответом, он нерешительно сказал:

— По моему платью видно, что я студент. К тому же — вы поверите мне, если я прибавлю это — странствующий. А коли хотите еще больше знать, то сообщу вам, что имею честь быть бакалавром медицины и теперь еду из Цехпггадтского университета к себе на родину.

— Эге! — воскликнул его собеседник. — Вот это счастливая встреча! Знайте же, господин бакалавр, что и я ученый медик. Меня зовут доктор Рапонтико, и родом я из Падуи. Парень с кнутом — мой помощник Бальтазар Клипперлинг из Вены. Затем мои лошадки — Пирам и Фисба, а там наверху сидит мой шпиц Залеп. Ну вот, теперь вы знаете всех моих домочадцев! Сам же я в Падуе и Болонье основательно изучил медицину. Кроме того, тщательно штудируя старинные рукописи и беспрерывно занимаясь медитацией и опытами, я постиг многие тайны, о которых здесь и не подозревают. Теперь я объезжаю Германию для распространения моего секретного лекарства — арканума. Не один владетельный князь принимал меня при дворе с пышными почестями. Многие заклинали меня стать их лейб-медиком, но я всегда уклонялся от их предложений, так как, осев, не мог бы ездить по всей стране, оказывая помощь. Нет, это не годится, ибо все человечество должно пользоваться медикаментами доктора Рапонтико.

Студент косо посматривал на говорившего. Он знал отлично, что представляет собой подобный разъезжающий врач и, будучи бакалавром медицины, чувствовал себя далеко стоящим от шайки шарлатанов — составителей мазей и мелочных торговцев зельями. Но ему не хотелось горделивой речью обижать человека, оказавшего гостеприимство, и студент, позволив титуловать себя коллегой, не без удовольствия стал прислушиваться к хвастовству доктора.

— Да, — продолжал тот, — меня почитали всюду, и где бы я ни был, — везде и молодые и старые ценили мои целительные напитки и лекарственные кашки. Но есть у меня, конечно, также враги и противники. К ним принадлежат мои оседлые коллеги, устраивающие на моем пути всяческие препятствия. Ничего нет удивительного, что эти бедные шельмы зеленеют и желтеют от зависти, потому что перед моими эликсирами, пилюлями от живота и мазью от зоба никакие их средства устоять не могут! В Цехштадте, — где и я жил последнее время, — господа профессора постановили запретить с помощью властей применение моего искусства, но от этого моя тайная практика не уменьшилась, лекарства распространялись вовсю. Даже супруга доктора Гензиуса, моего наиболее яростного противника, была у меня в гостинице и спрашивала совета насчет своего зоба. Разве это не триумф моего искусства? Там же, в Цехштадте, узнал я одну странную историю. Вы, однако, сами тоже ведь идете из университета и, вероятно, слыхали о дьявольских заклинаниях, всполошивших всех тамошних кумушек?

С большим вниманием рассматривая свои ногти, бакалавр ответил, что он уже давно вышел из города, в пути останавливался у родственников и друзей, говорил не раз с пасторами, но ничего подобного не слыхал.

— Тогда я расскажу вам об этом, — уютно заложив ногу за ногу, сказал Рапонтико. — Была, видите ли, троица студентов, которые, как это у них обыкновенно водится, были охотники до всяких глупых и забавных проделок. Однажды пришло им в голову вызвать сатану… Не знаю, как они это устроили, но в общем, — сохрани, Господи! — он явился. Самому бестолковому из них сатана свернул шею; другие были найдены полумертвыми на месте, где произносили заклятия. Один из них через несколько часов умер, откровенно дав перед смертью ценные показания относительно всего происшествия. Другой несколько дней тяжко болел; только поправился, как вдруг был схвачен за чуб членами консистории и представлен к следствию. Так как студент ни в чем не хотел признаваться, суд решил испытать его построже, применив мучительный допрос. Из столицы приехал с подручными палач, и все было приготовлено для пытки.

Но, когда судьи отправились привести узника, клетка оказалась пустой. Можете себе представить, в какую ярость пришли господа судейские и все духовенство, выпустив из-под носа такое жаркое! Давно им некого было прогуливать в испанских сапогах, а потом сжигать во славу Всевышнего! Поэтому тотчас же послали во все стороны за беглецом верховых, и я думаю, они приведут его назад, так как далеко уйти он не мог.

Студент все еще не кончил рассматривать свои ногти.

— Да, — сказал он, — удивительная история! Только невероятно, чтобы они притащили его обратно! Страна невелика и, наверное, он уже за границей.

— Это ему мало поможет, — возразил доктор, подняв брови, — это ему мало поможет! Вы, конечно, знаете, что здесь все окружные князья породнились и покумились. Они охотно сделают друг другу одолжение и выдадут беглеца в случае поимки. Только час тому назад мы встретили стражника, заставившего нас остановиться.

Он осмотрел фургон и стал расспрашивать нас, не видали ли мы бурша, который выглядит так-то и так-то. Стражник сообщил еще, что тому, кто приведет сбежавшего заклинателя, обещают в награду 20 талеров, а это большие деньги, особенно в такие тяжелые времена.

Бакалавр побледнел.

— Мне жалко молодца, если они его найдут, — продолжал доктор, — это красивый парень.

— Вы его знаете? — быстро спросил юноша и поднялся со своего ложа.

— Как свои пять пальцев, — подтвердил медик, разлегшись поудобнее, — как пять пальцев знаю! Этого птенца я видел в больнице, когда он лежал без сознания, и запомнил его черты весьма хорошо!

Играя рукояткой шпаги, студент скользнул взглядом по лицу говорящего. Доктор пребывал в прежнем положении и продолжал:

— Как я уже сказал, он стройный, сильный малец, приблизительно вашего роста. У него такие же кудри и большие голубые глаза. На левой щеке у него небольшой шрам — совсем, как у вас, а если хотите знать его имя, то я тоже могу его сообщить. Студента зовут Фриц Гедерих, и он бакалавр медицины, как и вы…

— Послушайте, господин Рапонтико, — сказал юноша, — я хочу вам кое-что доверить. Фриц Гедерих — это я!

— Что вы говорите! — изумился доктор и постарался изобразить на физиономии крайнее удивление.

— Дайте мне высказаться! Если вы заманили меня в свой фургон с намерением предать, то вы поступили, простите за выражение, как осел, потому что, прежде чем лечь под нож, я как лягушку крепко пришпилю вас своей рапирой к полу! Вам следовало бы об этом подумать, дорогой доктор!

В руке бакалавра блеснула сталь, и острие длинного клинка угрожающе направилось на круглое брюшко врача. Спокойствие не покидало последнего.

— Хороший же вы компаньон! — ответил он. — Так-то вы цените гостеприимство! Хотите заколоть безоружного человека и сверх того своего хозяина. Действительно, — геройское дело! Стыдитесь, господин бакалавр!

Фриц Гедерих опустил клинок.

— Тогда скажите хоть, чего вы от меня хотите, чтоб я знал, почему еду с вами.

— Выпейте сперва для успокоения, — примирительным тоном предложил медик и протянул бутылку с вином. — Я желаю вам только хорошего. Итак, выпейте еще и усаживайтесь снова.

Гедерих послушался, но шпагу оставил в руке.

— Я не скрою, что узнал вас с первого взгляда, когда нашел вас спящим у ручья. Но я взял вас с собой из христианской любви к ближнему и вовсе не собирался выдать вас полиции.

Лицо доктора приняло серьезный и участливый вид.

— Да, исключительно из любви к ближнему, — продолжал он, — потому что мне было бы искренне жаль видеть такого человека, как вы, в лапах уголовного суда. Правда, нехорошо, что я забавлялся, глядя на вас и мучая вас своим рассказом. Но все же это кончилось для вас гораздо благополучнее, чем если бы вы попали в руки заплечных дел мастера и его товарищей. Итак, я прошу у вас прощения и надеюсь, вы не упрекнете меня больше.

С этими словами он протянул бакалавру руку, которую тот, несколько помедлив, пожал.

— Хорошо, — продолжал доктор, — кончено! А теперь, драгоценный коллега, скажите, как могли вы быть так неосторожны: бродить по свету в студенческом платье и средь бела дня засыпать у большой дороги? Только чудом вас миновали объездчики.

— Я думал, что буду в безопасности по ту сторону границы, — ответил Фриц Гедерих.

— Теперь вы достаточно убедились в том, — возразил доктор, — что вы ни в коем случае не в безопасности; для того, чтобы спасти вас, я и взял вас в свой фургон. Теперь вам надо переменить платье, и я охотно помогу вам в этом. Сперва спрячьте поскорее ваш вертел и шляпу с пером под солому!

Фриц Гедерих недоверчиво посмотрел на доктора.

— Ого! дружище, вы мне не доверяете?! — вскричал тот полушутя-полусердито. — Подождите, я вам дам залог.

И он вытащил из-под камзола длинный пистолет.

— Вот, возьмите это! И как только ваше подозрение окажется основательным, застрелите меня. Сперва удостоверьтесь, что пистолет заряжен!

Фриц Гедерих покраснел и протянул доктору руку.

— Я верю вам, — сказал он и спрятал шляпу и шпагу под солому.

Доктор дал ему куртку из грубого синего сукна и треугольную шляпу и сказал:

— Теперь вам следует изменить немного лицо.

Он приказал своему помощнику остановить лошадей, взял ящичек и вышел из фургона вместе со своим гостем. В лесу, несколько в стороне от дороги, Фриц Гедерих принужден был сесть на камень, и доктор Рапонтико начал с ловкостью цирюльника укорачивать ему волосы.

— Бородку мы тоже снимем, без нее вы будете еще моложе и приятнее, — сказал доктор и проворно удалил гордость бакалавра. — А теперь позвольте, я сделаю вас немного смуглее.

Он вынул из коробочки мазь и зачернил лицо молодого человека.

— Так, теперь полюбуйтесь, — он вынул маленькое зеркальце. — Даже родная мать не узнала бы вас!

— Она уже давно умерла, — пробормотал студент.

— Умерла! Гм… это нехорошо. А отец?

— Тоже умер; все умерли, — ответил Фриц и поник головой.

Доктор оглянул молодого человека, и его небольшие глаза заискрились от радости.

— Куда же вы теперь направитесь? — спросил он испытующе.

— Разве я знаю? — ответил тот. — «От восхода и до захода. — Ведь мир велик!..»

— Гм… гм… — пробурчал доктор, — вот так история! Ну, а каково состояние вашего кошелька?

Фриц Гедерих печально улыбнулся и вытащил из кармана кожаный кошелек, сморщенный, как старая перчатка. Он бросил его в траву.

Доктор удовлетворился этим ответом и попросил бакалавра опять вернуться к фургону. Так как дорога здесь очень круто поднималась в гору, то они не сели в фургон, а пошли за повозкой. Некоторое время оба молчали; каждый был поглощен своими собственными мыслями.

Солнце скрывалось за синей горной цепью, и в лесу становилось все тише и тише.

Доктор Рапонтико откашлялся:

— Итак, ваше путешествие не имеет определенной цели, господин бакалавр?

— Нет.

— Слушайте, — продолжал доктор, — я еду теперь на ярмарку в Юденфурт и, если вы захотите сопровождать меня, кто знает, — может быть, вы найдете там свое счастье?

Бакалавр промолчал.

— Поезжайте со мной, помогите мне распространять мое искусство, и я дам вам за это кров и пропитание; другими словами, будьте моим помощником.

Фриц Гедерих остановился и молча посмотрел на говорившего: шутит он или говорит серьезно? Он, бакалавр медицины, должен стать помощником странствующего лекаря-торгаша!

— Ну, что вы скажете на мое предложение? — спросил доктор.

— Я вам очень благодарен за внимание, но из этого ничего не выйдет.

— Ого, вы слишком скоры, обдумайте еще раз это дело! Видите ли, я из тех людей, которые знают, где раки зимуют, и кто имел со мной дело, никогда еще в этом не раскаивался. Вы сделаете карьеру. Вы, — говорю без лести — красивый и стройный юноша, верная приманка для женщин и девушек! Если вы будете моим помощником, то увидите, как все носительницы чепцов и длинных юбок устремятся к вам за советами: против зубной боли, колотья в боку, сердцебиения и всяких других страданий и недугов.

Он прищурил глаз и хитро подмигнул бакалавру.

— Постарайтесь все это правильно себе представить! Я же, со своей стороны, не останусь в долгу и охотно отдам вам часть своей прибыли, возможно десятую или даже восьмую. Ну, так как же вы думаете?

— Мастер! — сказал Фриц Гедерих. — Я не могу! Я не перенесу подобного положения: стоять у вашей лавочки и заманивать людей шутками да прибаутками, как это свойственно вашему ремеслу!.. Нет, на это я не способен.

— Эге, кто же об этом говорит? Или вы думаете, что будете моим шутом? Хо-хо-хо! Это немыслимо! Тогда не будет дела вот этому парню, — он указал на погонщика лошадей, — потому что это и есть мой шут — Бальтазар Клипперлинг из Вены. Он — гений, он умеет все: ходить колесом, жрать смолу, выдыхать огонь и вытаскивать изо рта сто локтей лент; он умеет подражать голосам всех животных, заставляет танцевать карты и устраивает исчезновение денег; он может глотать ножи и вилки и чесать себя ногой за ухом. Бальтазар Клипперлинг из Вены — первый гаер в Священной Римской Империи; но его искусство — для толпы; сам я таковым не владею и от вас не могу его требовать.

— Итак, — прервал его Фриц Гедерих, — какие же услуги смогу я вам оказывать?

— Во-первых, — ответил доктор Рапонтико, — помогайте мне при изготовлении моих порошков и напитков! Так как вы знакомы с Materia medica, то для вас это будет детской забавой и, если вы случайно раскроете мою тайну, я не буду на вас за это в претензии. Во-вторых, гм… гм… да, во-вторых… послушайте, дружище, я буду, наконец, говорить с вами откровенно. Я вам уже сообщил, что я учился и окончил курс в Падуе и Болонье, но это было уже давно; многое забылось из того, что я прежде знал наизусть, например, латинские и греческие слова, без которых доктору не обойтись. У вас все это свежо в памяти, и вы, без сомнения, сведущи в этом деле.

Бакалавр потер себе подбородок и кивнул головой.

— Итак, — продолжал доктор, — это будет на вашей обязанности, — выскакивать со своей латынью, когда моя начнет иссякать. А в-третьих, — это я вам уже говорил, в-третьих, вы будете помогать мне обслуживать покупателей, причем я имею в виду, главным образом, женский пол. За все это вы получите хорошие харчи — у меня не скудный стол, господин бакалавр! — вместе с частью прибыли. Если вы при этом захотите открыть торговлю бритвами и календарями, я ничего не буду иметь против. Ну же, решайтесь!

Фриц Гедерих спрятал свою правую руку под куртку. Но он решил не отклонять окончательно предложение своего радушного хозяина. «Следует обсудить это дело, — думал он, — утро вечера мудренее, завтра еще целый день впереди».

Но доктор Рапонтико продолжал свои уговоры и обрисовывал странствующую жизнь так весело и пестро, что сомнения бакалавра постепенно исчезали.

Солнце уже давно зашло, и лошади, истомленные дневным зноем, тащили фургон с большим трудом.

— Скоро ли мы доберемся до гостиницы? — спросил Фриц Гедерих.

— Скоро, — ответил доктор, — и это значит, что вы будете спать в фургоне, если вам будет холодно под деревом, потому что мы не доедем сегодня ни до какого жилья и должны будем переночевать в лесу.

Он повернулся к Бальтазару Клипперлингу и заговорил с ним на чужом, странно звучащем языке. Они углублялись все дальше в темный лес. Буки исчезли и вместо них появились ели, которые становились все выше по мере того, как путники продвигались вперед.

Сквозь чащу деревьев показался красный мерцающий огонек. Шпиц громко залаял, лошади заржали и остановились. Фриц Гедерих, несколько отставший вместе с доктором, увидел, как по обеим сторонам дороги вынырнули какие-то темные фигуры, которые задержали возницу. «Не бойтесь! — сказал доктор с достоинством. — Вы находитесь под моей защитой», — и повлек бакалавра вперед. Там он обменялся с незнакомцами несколькими словами и, к удивлению юноши, те крепко пожали доктору руку и снова исчезли в лесу.

Фриц Гедерих потребовал свой пистолет, который он ранее великодушно предоставил доктору. Тот поспешил дать своему спутнику необходимые разъяснения.

— Не подозревайте ничего дурного, — сказал он, — расположившиеся лагерем в лесу — музыканты и фокусники. Это все странствующий народ, который, как и я, едет в Юденфурт на ярмарку. Место их привала — лесная прогалина, называемая «пожарищем». На ней останавливаются ежегодно, потому что она находится как раз посреди леса: деревень и постоялых дворов поблизости нет. Вы встретите здесь веселое общество. Посмотрите только, как рвутся туда мои лошади, — точно грешные души во врата рая! Они знают это место так же хорошо, как и я, и уверены, что здесь можно будет хорошо отдохнуть.

Они подошли к лагерю. Там было шумно и пестро. Над огнем жарился огромный олений зад на вертеле, который поворачивал горбатый карапузик, одетый в пестрые лохмотья. Вокруг стояли телеги, снабженные полотняным верхом; перед ними лежали большие собаки; лошади паслись в лесу. Женщины, дети и мужчины, частью вооруженные, лежали группами на мху. Одни спали, другие пили, болтали и смеялись; некоторые возились у телег и над упряжью или пробовали свои инструменты. Из темных углов лагеря слышались тихие звуки струн, то верные, то фальшивые, а из повозок доносился иногда тонкий детский плач.

Доктор Рапонтико и его гаер пользовались, по-видимому, уважением этих людей, потому что, как только они приблизились со своим фургоном, к ним устремились со всех сторон, и рукопожатиям, приветствиям и расспросам не предвиделось конца. Фриц Гедерих, как ему показалось, был окинут недоброжелательными взглядами, но когда доктор представил его, как своего помощника, его приняли тоже очень приветливо. Гаер выпряг лошадей, связал им передние ноги и пустил пастись. Связка соломы и несколько одеял из фургона доктора были расстелены на земле, и путешественники устроились, как дома. Бальтазар Клипперлинг из Вены присоединился к толпе, но доктор Рапонтико остался со своим новым спутником. Он важно сидел на соломе, опершись на палку, и снисходительно беседовал с подходившими к нему людьми, которые нуждались в его врачебных советах. Ему принесли больного ребенка, и бородатый человек, приковылявший на костылях, просил освидетельствовать его ногу. Это был канатный плясун, пострадавший при неудачном падении. Доктор с готовностью удовлетворял все просьбы, и Фриц Гедерих с удивлением заметил, что Рапонтико применял именно те средства, которые прописал бы больным и он сам. После этого он стал с большим уважением смотреть на странствующего доктора.

Между тем, жаркое было готово, и приступили к его разделу. Доктору достался лучший кусок, но не был обделен и Фриц Гедерих. Совместный ужин сопровождался достаточным количеством напитков, причем горбатый парень, который до того поворачивал жаркое, отправлял теперь должность шинкаря. Но вино было весьма неважное, и поэтому доктор Рапонтико велел принести из своего фургона хорошо закупоренный бочонок с не менее хорошим содержимым. При утверждении доктора, что бочонок — знак благодарности богатого пациента, Бальтазар Клипперлинг из Вены посмотрел искоса на бакалавра и состроил гримасу. Весь табор чувствовал себя отлично. Крепкое вино сделало свое дело, — все пели и ликовали, и неустанно отзывалось лесное эхо.

Смуглый парень со спутанными волосами выскочил со скрипкой на середину. Все притихли, и скрипка зазвучала тихо и нежно, словно жалоба покинутой девушки. Фриц Гедерих прислушался. Темп музыки ускорялся, звуки становились все сильнее, и наконец полились из-под смычка так дико и мощно, что бакалавр был вне себя от волнения.

— Это была цыганская мелодия, — сказал доктор, когда скрипач неожиданно и отрывисто кончил, — а теперь будьте внимательны!

В круг выступили парень и девушка, прекрасно сложенные и фантастически одетые. Цыган снова взялся за скрипку, и с первыми звуками ее парень начал медленно приближаться к девушке, которая грациозно ускользала. Все пленительнее и веселее звучала дьявольская скрипка, с нею вместе все настойчивее и быстрее становился танцор, пока, наконец, его руки не охватили талию девушки. И теперь двое кружились и мелькали под неистовый перебой звуков. Когда эти звуки внезапно оборвались, громкие крики одобрения наградили танцоров.

— Это венгерский танец, — объяснил доктор, — как нравится вам девчонка? Вы должны увидеть ее на канате!

Цыган снова заиграл танец. Бледная женщина со впалыми щеками вторила ему на цитре, тихо трогая струны. Теперь затанцевали все, кто только хотел, и каких проворных танцоров здесь можно было видеть! Скоморох Клипперлинг был тоже не из худших: расплясавшись, он вдруг перекувырнулся и прошелся на руках, хлопая в то же время ногами. Женщины и девушки в своих пестрых лохмотьях и блестках прыгали, как пробки из закупоренных бутылок, и соперничали друг с другом, принимая красивые вызывающие позы. В перерывах между танцами кубок неустанно совершал круговую, и Фриц Гедерих не отставал от пьющих. Он лежал со своим покровителем под старой, поросшей мхом елью и смотрел на озаренную костром вереницу диких пестрых фигур. Красивая девушка, та, что танцевала первой, подошла к нему и протянула руку. Она произнесла при этом несколько слов, но бакалавр не понял ее речи. Он безвольно последовал за нею и в следующий момент оказался среди танцующих. Огненное вино доктора встряхнуло его усталое тело и напоило диким весельем его юную душу. Девушка в его руках летала над землей, как перышко; он чувствовал ее дыхание, волнение ее груди, видел ее блестящие глаза, маленькие зубы, белый лоб под черными кудрями, и ничто на свете в эту минуту его больше не интересовало.

Когда музыканты остановились для отдыха, доктор спросил Фрица Гедериха:

— Ну, как нравится вам наша компания? Видели ли вы что-либо подобное в стенах ваших затхлых городов, где в десять часов вечера уже ударяет колокол, и ночной сторож стучит своей алебардой в те ставни, за которыми еще мерцает свет? Разве здесь не райская жизнь? Если вы успели подумать, мой друг, то доверьтесь мне и будьте моим помощником!

Доктор Рапонтико протянул бакалавру руку, но тот лишь краем уха слышал то, что ему говорилось. Он искал глазами девушку, которая убежала от него после танца; и когда он увидел ее у ели, отдыхающую и взволнованную, он, недолго думая, быстро пожал протянутую ему руку, одним прыжком приблизился к красавице, и они очутились снова в быстром клубке танцующих.

А доктор Рапонтико, улыбаясь, потирал себе руки.

Беспрерывно звучала музыка, без устали носились танцоры, раздавались веселые восклицания и крики бродячих актеров. От костра подымались густые облака дыма к ясному звездному небу, и вспугнутые птицы с жалобными криками улетали в глубь леса. Если бы в это время путнику случилось проходить через лес, он, наверное, подумал бы, что нечистая сила празднует здесь свой шабаш. Фриц Гедерих сидел под деревом со своей плясуньей, и та наполняла его кубок; когда же кубок опустошался, она наполняла его снова и снова и сцеловывала капли вина с губ Фрица. Он прислонил голову к стволу ели и привлек девушку к себе на грудь. Потом он закрыл глаза; музыка и голоса танцующих стали удаляться, перешли в неясное жужжанье и, наконец, совсем стихли.

Доктор Рапонтико подошел к спящему. Он подозвал девушку, погладил ее по щеке и заговорил с нею дружеским тоном. Потом он вытащил из кармана цепочку из богемских гранатов и дал ее девушке, которая с сияющим лицом отошла от него, чтобы опять смешаться с танцующими. Доктор еще несколько минут добродушно посматривал на спящего, затем позвал Бальтазара Клипперлинга, и они соединенными усилиями перенесли бакалавра в фургон.

— Он — наш! — сказал доктор Рапонтико.

Его товарищ кивнул головой и швырнул между ног свою шляпу так, что она сама наделась ему на голову. Это был фокус, которым Бальтазар Клипперлинг очень гордился.