Алхимики

Глава IX БРАК В КАНЕ

Крысы финкенбургской ратуши собрались на семейный совет. Они были очень недовольны тем, что за последние дни в большой зале, которую они считали своей неотъемлемой собственностью, происходили события, весьма для них неприятные. Хвостатые вожди крысиного племени уже подняли вопрос о переселении на другое место жительства.

Если бы они были странствующими крысами, им, конечно, нетрудно было бы пуститься в путь-дорогу. Но зверьки, о которых идет речь, принадлежали к совсем другой породе: они были крысами домовитыми; ведь финкенбургская ратуша с незапамятных времен находилась в их полном обладании, и поэтому им очень не хотелось трогаться с насиженного места.

Как мы уже сказали, крысы собрались на семейный совет. Председательствовала на этом сборище старая, седая и весьма почтенная крыса, которая вместо длинного хвоста, которым так чванились ее собратья, увы! обладала очень жалким обрубком. Однако, именно на этот самый обрубок все остальные крысы взирали с чувством глубокого уважения, — так молодые бойцы глядят на деревянную ногу испытанного в боях ветерана. Дело в том, что три четверти своего хвоста вождь крыс потерял в схватке с большим котом бургомистерши по имени Петр, который коварно напал на него сзади.

Конечно, ни одной из крыс не могла прийти в голову безумная мысль об оказании сопротивления людям. Волей-неволей приходилось готовиться к массовому переселению; весь вопрос был только в том, куда идти.

Предприимчивые крысята-юноши, нередко совершавшие набеги на соседние дома, расхваливали харчевню «Золотого Гуся»; они с восторгом описывали все прелести трактирной жизни. Один из этих героев — как некогда Катон, привезший фиги из Карфагена, притащил на сборище весьма соблазнительную приманку, — кусочек колбасы, похищенный им из кухни «Золотого Гуся». Однако, пожилые крысы отвергли это предложение: харчевня — под стать мышиному пролетариату, а старинному, почтенному крысиному роду не подобает жить в этом злачном месте!

Боязливые крысиные жены к тому же сообщили, что там проживают два человека, имеющие большое семейное сходство со словацкими крысоловами.

Кто-то посоветовал обосноваться в подвалах аптеки. Но и это предложение не встретило сочувствия. «Не ровен час, — наши детки объедятся там каким-нибудь ядовитым зельем! К тому же, в аптеке живет ворон Яков».

Другие предложения были также отвергнуты после оживленного обмена мнениями. Тогда выступила одна почтенная крыса, до сих пор хранившая глубокое молчание. Она предложила выждать: может быть, дня через два что-нибудь выяснится. Все с восторгом приняли это предложение. Конечно, нужно повременить: может быть, дело примет хороший оборот! Собрание было закрыто, и крысы разбежались по своим норам: все они нуждались в отдыхе после утомительных парламентских прений.

В главном зале ратуши, действительно, произошли очень большие изменения. Увы! теперь он больше не был пригоден для пребывания в нем почтенных домашних крыс.

Раньше этот зал был, собственно, кладовой ратуши. По стенам его стояли высокие сундуки, наполненные старыми актами и документами. Над ними висели почерневшие портреты, изображавшие бургомистров и других замечательных людей. В углах высились знамена цехов в кожаных чехлах и вышедшие из употребления алебарды ночных сторожей. Сюда же сваливали конфискованное после драк оружие и дубины, а также старинные пищали, которыми когда-то храбрые горожане защищали свой город от врагов. Тут и там валялись старые пожарные бадьи, неверные весы и гири, изъятые из употребления, затем — поломанные латы, изношенные мундиры городских солдат, какие-то ржавые цепи, негодные желоба и прочий хлам. Окна были густо покрыты паутиной. Кое-где в стеклах зияли довольно крупные отверстия, так что в зал имели доступ и летучие мыши.

Теперь понятно, почему крысы так любили это помещение: никто их здесь не трогал, и они жили в свое полное удовольствие. Но за последние дни все изменилось.

Явились городские батраки и вынесли из зала весь хлам. Затем пришли поломойки и вымыли пол, а на другой день появились плотники. Зал огласился стуком молотков. Когда шум смолк, крысы отважились выйти на разведку: в конце зала они увидели большое деревянное сооружение, — спереди оно было занавешено красной материей. Крысы сразу же решили, что люди готовят им западню.

Однако, на этот раз они ошиблись: сцену, приготовленную для торжественного представления комедии магистра Ксиландера «Брак в Кане Галилейской», они приняли за ловушку для крыс!

Ректор Крузиус предпочел бы поставить комедию в главном зале лицея, а не в ратуше, где известная часть княжеских милостей должна была пасть на бургомистра. Но с этим пришлось волей-неволей примириться уже потому, что лицейский зал не мог вместить в своих стенах княжеский двор и почетных гостей. Однако, господин Крузиус выговорил себе привилегию встречать августейших особ, стоя на лестнице рядом с бургомистром.

В воскресенье вечером массы горожан устремились к ратуше; у ее входа стояли две ярко пылавших смоляных бочкн и шесть человек городской милиции, вооруженных алебардами. Их было в Финкенбурге, собственно, пятеро, но так как для симметрии нужен был шестой, то и ночного сторожа нарядили в мундир и поставили у входа в ратушу. К его чести надо сказать, что он имел не менее бравый вид, чем настоящие городские солдаты.

Кроме этих шести молодцов и двух смоляных бочек, перед ратушей стояло немало обыкновенных смертных, не получивших приглашения на спектакль. Они выражали свою досаду шумом и руганью, осыпая насмешками и неуместными замечаниями каждого горожанина, входившего в ратушу.

Наконец, прибыл княжеский гонец. Возбужденная толпа мгновенно стихла и расступилась. К ратуше подъехала позолоченная карета, окруженная конной свитой. Все поснимали шапки. Бургомистр и ректор встретили высоких гостей глубокими поклонами и проводили их наверх. Толпа опять принялась шуметь. Солдаты снова оперлись на свои алебарды. Из смоляных бочек подымались к небу густые облака дыма.

Предусмотрительный бургомистр позаботился о превращении камеры для пыток в гардеробную, и высокие гости прошли туда раздеться. Затем, в сопровождении бургомистра и ректора, они отправились в пышно разукрашенный зал, освещенный двадцатью четырьмя толстыми сальными свечами.

При входе в зал княжеского двора все присутствующие поднялись со своих мест. Раздалось дружное шарканье доброй сотни ног, — звук, живо напоминавший конюшню. О, они были людьми весьма воспитанными, — граждане Финкенбурга!

Князь, княгиня и маленький принц раскланивались во все стороны. Их усадили в первом ряду. Направо и налево от августейших особ разместилась свита, состоявшая из дворян города и его окрестностей. Позади них уселись приглашенные на спектакль горожане. Бургомистерша восседала рядом со своей дочерью Кэтхен и Эльзой Томазиус, а ректорша сидела между супругами конректора и терция. Среди цеховых мастеров особенно бросался в глаза толстый мясник и его не менее пышная супруга.

Места, отведенные бюргерам, были отделены от передних рядов красным шнуром, за которым толпились молодые кавалеры из дворян. Они бросали пламенные взгляды на прекрасных горожанок и даже вступали в разговор с застенчивыми Гретхен, Кэтхен, Лотхен и Лизхен, мамаши которых так и таяли, слушая комплименты изящных кавалеров, беседующих с их дочерьми, между тем как кое-кто из бюргеров сжимал кулак, — правда, только в кармане.

Князь Рохус беседовал с бургомистром, а на долю ректора выпала высокая честь занимать княгиню и маленького принца. Он делал это с чувством собственного достоинства, как и подобает ученому мужу; время от времени он посматривал на свою дражайшую половину, которая с каждой секундой становилась все важнее и надменнее.

Наконец, раздался звонок, извещавший о начале спектакля. В зале воцарилась мертвая тишина. Медленно взвился занавес.

На сцене стоял магистр Ксиландер. Он был в роскошном кафтане, пышном парике и при шпаге в белых ножнах.

Магистр был бледен, и его рука, державшая свиток, слегка дрожала. Прижимая левую руку к сердцу и отставляя правую ногу, он трижды поклонился публике и начал читать тщательно отделанный пролог. Затем он опять отвесил три низких поклона. Занавес опустился, — и почти тотчас же взвился опять.

На сцене красовалась дюжина больших глиняных сосудов, а направо от них стояла фигура, одетая в костюм зажиточного горожанина.

«Это кузнецов Готлиб», — зашептали в зале. Сын кузнеца Готлиб, ученик старшего класса, изображал отца невесты; поэтому к его груди был прикреплен большой букет из астр и розмарина. Он поклонился августейшим особам, покраснел и начал свой монолог тихим, неуверенным голосом:

— Громче! — шепнул ему из-за кулис магистр. Отец невесты несколько повысил голос:

— Еще громче! — прошептал Ксиландер. — В классе- то, небось, горланит, что есть мочи, а теперь голоса лишился!

Бедный Готлиб собрал все свои силы и заорал на весь зал:

— Руку на сердце! — напомнил магистр. Готлиб послушно положил руку на сердце и закончил свой монолог:

В этот момент на сцену выступил виночерпий, — толстый краснощекий юноша, и обратился к отцу невесты:

Отец невесты.

Виночерпий.

Отец невесты.

«Аминь» — послышалось здесь и там в публике. Многие из женщин схватились за свои сумочки, чтобы в любой момент можно было вытащить носовые платочки: «комедия» обещала быть очень трогательной.

Магистр, конечно, был очень доволен произведенным на слушателей впечатлением. Особенно пристально вглядывался он в лица высоких особ. Ему показалось, что они с интересом наблюдают за игрой.

Виночерпий подал реплику:

Затем виночерпий заявил, что всего вина гостям не выпить; если бы у них вместо животов были губки, лишь тогда смогли бы они опорожнить все жбаны.

«Хо-хо-хо, ха-ха-ха, хи-хи-хи!» — загоготали в зале. А магистр пришел в совершенный восторг, когда заметил улыбку на лице его светлости.

Представление шло своим чередом. Виночерпий начал читать по длинному свитку перечень телят, овец, кур и прочей живности, предназначенной для свадебного пира. У зрителей так разыгрался аппетит, что слюнки потекли. Этим кончился первый акт.

Вскоре поднялся опять занавес. Сцена изображала внутренность храма. Посредине возвышался алтарь с распятием и свечами. Поодаль от него стояла кафедра. За сценой два маленьких лицеиста попеременно ударяли то в медный таз, то в лейку; непритязательные зрители сразу же поняли, что это колокольный звон. Сцена была пуста. Через некоторое время послышалось церковное пение, и показалась свадебная процессия во главе с женихом и невестой. Лицеист, изображавший невесту, всем очень понравился; некоторые из зрителей даже привстали, чтобы получше разглядеть Ганса Шписа, одетого в белое подвенечное платье, с брачным венцом на голове.

Как известно, невесты нередко испытывают волнение во время церковного обряда. Между тем, Ганс Шпис чувствовал себя спокойно и даже весело. Его живые черные глазки с любопытством всматривались в публику. Магистр скорчил ужасную гримасу и зашептал:

— Опусти глаза, Шпис! Иначе я посажу тебя на шесть часов в карцер.

За женихом и невестой следовали гости. Иосиф, Мария и Иисус замыкали шествие; они выглядели точно такими же, как на иконе финкенбургской городской церкви. Иосиф, в знак того, что он плотник, держал в руках пилу.

Маленький Мюллер, изображавший Деву Марию, был бледен, как полотно: он ужасно боялся, что вдруг заговорит басом. Но бледность очень подходила к его роли. Лучше всех выглядел Фриц Гедерих, выступавший в голубой одежде. Всем бросились в глаза его благородные черты и высокая стройная фигура.

По залу пронесся шепот восхищения. Князь осведомился у ректора, кто этот молодой человек.

Ректор Крузиус наклонился к князю. В голосе его слышались ноты сожаления, когда он сообщал своему повелителю, что актер, изображающий Спасителя, не лицеист, а некий бакалавр, — давно уже поселившийся в городе. По совету магистра Ксиландера, ему дана была роль внезапно заболевшего ученика.

Юный бакалавр понравился очень многим, но в особенности, конечно, белокурой Эльзе, которая глаз с него не сводила.

— Ваш помощник, — шепнула ей на ухо бургомистрова Кэтхен, — выглядит неплохо.

«Неплохо! — Эльза бросила уничтожающий взгляд на свою подругу. — Неплохо — как бы не так!» И она мысленно сравнила своего Фрица с находившимися в зале бюргерскими сынками. Нет, всем им далеко до него! Затем Эльза оглядела изящных кавалеров из свиты князя. Да, среди них можно было найти немало красивых и стройных молодых людей, но, опять-таки, никто из них не мог сравниться с Фрицем Гедерихом.

Эльза так глубоко вздохнула, что привлекла внимание своих ближайших соседей, а бургомистрова Кэтхен даже спросила ее, что это с ней творится сегодня.

Между тем, жених и невеста подошли к алтарю и преклонили перед ним колени. Эта сцена далась магистру не без труда: нелегко было облечь в стихотворную форму тексты катехизиса, касающиеся бракосочетания.

Все шло гладко. Первосвященник Кайафа, одетый в черную мантию, благополучно совершил обряд венчания. В заключение он обратился с традиционным вопросом к жениху:

— Да! — пробормотал жених. Тот же вопрос был предложен невесте. Ганс Шпис наклонил голову и на весь зал рыкнул свое «да». В публике послышался смех. Магистр в ярости заскрежетал зубами.

Затем первосвященник возложил руки на головы новобрачных.

— Побольше умиления, умиления! — зашипел магистр из своей засады. Лицеисты тотчас же начали всхлипывать.

Теперь растроганные зрительницы полезли в свои сумочки за платками. В зале послышались вздохи и сдержанные рыдания, которые заглушили даже на время слова юных лицедеев.

Магистр был на верху блаженства.

Быстрая смена противоположностей всегда имеет успех у зрителей, — эта истина была хорошо известна магистру. После трогательной сцены в храме, он выпустил на подмостки Люцифера и его воинство, предназначенное для увеселения публики.

Как раз сцена с дьяволом пришлась по вкусу юным исполнителям, — они блестяще провели ее на последней репетиции. Не ударили лицом в грязь и на спектакле.

В полу сцены было сделано отверстие. Теперь из него вылетали яркие языки пламени: этим фейерверком заведовал Фриц Гедерих. Ему усердно помогали два ученика младших классов.

Освещенный адским пламенем, поднялся Люцифер в сопровождении шести бесенят, зашитых, как и он сам, в телячьи шкуры. У всех чертей имелись, конечно, хвосты, рога и когти. Люцифер изрыгал страшные богохульства и поносил все святое семейство. Под конец он предложил своим бесенятам опорожнить жбаны с вином, чтобы досадить Господу.

С громким визгом и писком набросились чертенята на жбаны и выпили их содержимое. Публика рычала от восторга и аплодировала вовсю.

Не участвовавшие в этой сцене лицеисты стояли за кулисами и дрожали от злости при виде успеха, выпавшего на долю их товарищей. Ганс Шпис, игравший невесту, даже заплакал от досады. Он предугадал этот успех, и в свое время страстно добивался роли чертенка. Но неумолимый магистр заставил его играть невесту. Теперь мальчуган твердо решил, что сыграет шутку с ненавистным магистром, который в это время с чувством полного удовлетворения смотрел на беснующихся от восторга зрителей. С благодарностью вспомнил он бакалавра, которому пришла счастливая мысль заставить чертей выпить все вино.

Вдруг дело приняло дурной оборот: маленький принц, услышав яростные вопли чертей, начал плакать сперва тихо, а потом все громче и громче. К счастью, его быстро утешили леденцом, и у магистра отлегло от сердца. Однако, он очень обрадовался, когда сцена с чертями пришла к концу, ибо успел уловить свирепый взгляд ректора, брошенный в его сторону.

Последовал заключительный акт комедии: свадебный пир и превращение воды в вино. Фриц Гедерих, хорошо знакомый со всеми тайнами аптекарской кухни, блистательно совершил это чудо. Все сошло как нельзя лучше. Невеста, после всех волнений, пережитых во время аплодисментов, выпавших на долю чертей, казалась, как и подобает, чем-то опечаленной и не бросала больше задорных взглядов в толпу. А маленький Мюллер, игравший Деву Марию, не говорил больше басом.

Комедия приближалась к концу. Гости пили вино да похваливали. Затем убрали столы, и должны были начаться танцы. На сцену вышли музыканты, и виночерпий обратился к Спасителю со словами:

Гофмейстер и ректор обменялись недоуменными взглядами. Какая неслыханная дерзость со стороны магистра! Господин Крузиус хотел уже пойти за кулисы. Но вдруг дело приняло совсем другой оборот.

Иисус так ответил виночерпию:

Друг мой, ты должен был знать, что сегодня день

смерти княгини;

У гофмейстера и ректора вырвался вздох облегчения, а князь совсем расчувствовался: он несколько раз милостиво кивнул головой и затем провел рукавом по глазам. В угоду супругу и княгиня сделала опечаленное лицо. Тотчас же все кавалеры и дамы княжеской свиты приложили к глазам платки. Их примеру последовали сидевшие за ними финкенбургские бюргеры. Последние стихи комедии были заглушены рыданиями растроганных зрителей.

Магистр Ксиландер с умилением смотрел на публику. По его знаку лицедеи покинули сцену. Тогда на подмостки вышел он сам и начал читать эпилог.

Когда магистр кончил, князь махнул рукой: это означало, что можно аплодировать. Изящные кавалеры и в особенности почтенные бюргеры начали изо всех сил бить в ладоши, так что крысы задрожали от страха в своих норках.

Ректор Крузиус прошел за кулисы, пожал магистру руку и сообщил, что его светлость желает с ним говорить.

Скромно опустив глаза и с небесной улыбкой на устах, предстал магистр Ксиландер перед августейшими особами. Все зрители повскакали со своих мест, чтобы лучше видеть происходящее впереди.

Ректор представил магистра.

Князь милостиво протянул ему руку.

— Ваша комедия доставила мне много удовольствия, — сказал он, — вы сами сочинили ее?

— Точно так, ваша светлость, но основная мысль принадлежит моему другу Фрицу Гедериху, который играл Спасителя.

— Где же этот Гедерих? — осведомился князь. Фрица тотчас же подвели к нему. Он даже не успел еще снять голубое одеяние Спасителя.

Князь милостиво взглянул на него и сказал несколько ласковых слов. Маленькому принцу он велел протянуть бакалавру руку.

Затем его светлость выразил желание взглянуть на остальных комедиантов. Все они вышли гуськом. С каждым из них князь поговорил в отдельности. Ганс Шпис и Мюллер, отличавшиеся миловидностью, удостоились разговора с княгиней. Ганс Шпис бойко ответил на все вопросы. Но маленькому Мюллеру не посчастливилось. Когда он рявкнул баском: «Покорно благодарю, ваша светлость!» — дамы взглянули на него с неприятным изумлением. «Откуда только берется этакий зычный голос у этого мальчика, похожего на девочку?» — подумали они. Мюллер отошел от них совсем сконфуженный.

Затем подошел Люцифер со своими чертенятами. На этот раз маленький принц так осмелел, что каждому из них протянул свою ручку.

Князь кивнул ректору и что-то тихо сказал ему. Ганс Шпис, стоявший поблизости, навострил уши. Ему послышались слова: «сосисок и пива», о чем он тотчас же сообщил своим товарищам.

В заключение князь обратился к магистру и к стоявшему рядом с ним Фрицу Гедериху.

— В самом ближайшем будущем наш любезный магистр и его молодой друг получат от нас доказательство нашей особенной к ним милости.

В ушах магистра эти слова прозвучали, как райская музыка. Он отвесил низкий-пренизкий поклон. После этого высокие гости удалились, провожаемые шарканьем многих сотен подошв.

Магистр хотел было наказать некоторых юных лицедеев за упущения в игре, но теперь, под впечатлением монаршей милости, — только хвалил да похваливал своих лицеистов.

Фриц Гедерих снял с себя свой театральный костюм и собрался идти домой. Но бургомистр и ректор, успевшие проводить августейших особ до выхода, пригласили бакалавра пойти с ними в харчевню «Золотого Гуся»; они решили закончить знаменательный день маленькой пирушкой. Но Фриц вежливо поблагодарил их и отказался. Он знал, что господин Томазиус сидит около своей красной тинктуры и давно уже ждет его возвращения. Бакалавр распрощался и направился в Львиную аптеку, а бургомистр, ректор и магистр поспешили в харчевню, чтобы там за стаканом вина поболтать о событиях сегодняшнего дня.

В это время в театральный зал явились плотники и снесли подмостки. Бравые городские солдаты водворили на место весь старый хлам, и ратушная зала приняла свой обычный вид. Затем погасли огни, и крысы под покровом темноты вышли на разведку. Как они обрадовались, когда увидели, что все опять по-старому! Разведчики тотчас же бросились в подземные жилища и в мгновение ока оповестили своих сограждан о радостном событии. Все крысы высыпали в зал и с громким писком заплясали от восторга.