Алхимики

Глава XV ДЕВИЧНИК

Ворон Яков вовсе не был настолько «отпетой» птицей, чтобы не испытывать ни малейшей радости в связи со счастливым оборотом событий: он выражал ее по-своему, оказывая особое внимание бакалавру и белокурой Эльзе. Но потому ли, что молодые люди стали его в чем-то подозревать, или же просто потому, что они были слишком заняты друг другом, — нежные чувства Якова не находили отклика. Поэтому он стал держаться в стороне от счастливцев из первого этажа, и кто знает, к каким нежелательным результатам привело бы мрачное настроение ворона, если бы судьба не послала ему друга в лице нового аптекарского ученика.

Этот последний был не кто иной, как сын трактирщика Каспар; рассчитав прежнего ученика, господин Томазиус принял Каспара на службу по рекомендации Фрица Гедериха.

Достойно внимания, что сын хозяина «Золотого Гуся» принялся за новую работу с великим усердием и не слишком много бил, ломал и портил, перемывая посуду в аптеке господина Томазиуса. Кормежка ворона и вообще забота о его благополучии лежала на обязанности каждого аптекарского ученика, — так было заведено уже исстари. Каспар с большим удовольствием взял на себя эту дополнительную обязанность на новом месте своей службы и вскоре очень подружился с Яковом. Эта дружба с каждым днем становилась все более тесной и прочной, так что старый ворон в конце концов примирился с равнодушием прежних своих покровителей.

Сегодня, словно верный страж, разгуливал он по парадной лестнице дома и время от времени посматривал на аптечного льва, которого только что заново позолотили. Яков внимательно следил за тем, чтобы чья-либо дерзкая рука не стерла еще не высохшей позолоты.

— Твой покорный слуга, Яков! — раздался вдруг голос собирателя трав Петра, который издавна пользовался расположением ворона, так как нередко приносил ему из лесу дохлую мышь или еще что-нибудь в этом роде. Старичок не представлял опасности для свежепозолоченного льва, и Яков милостиво пропустил его мимо, прокаркав: «Оборванец».

Петр не принес сегодня ни трав, ни кореньев: он пришел не в аптеку, а с целью навестить юнгфер Ганну, которая была увлечением его юности.

Добрая экономка стояла около разогретой плиты и прохаживалась шумовкой по целой дюжине горшков и сковородок, когда Петр осторожно приоткрыл дверь и заглянул в кухню.

— Позволите войти, юнгфер Ганна?

Старушка повернула к нему разгоряченное лицо и приветливо сказала:

— Ах, это вы, Петр! Что же, все уже кончилось? Прошу садиться, у меня для вас гусиное крылышко припасено.

Старичок осклабился.

— Я только что позавтракал, — сказал он, — а впрочем, давайте-ка его сюда!

Ганна подала ему гусиное крыло, отрезала ломоть хлеба и встала перед ним, упершись руками в бока.

Старичок взялся за нож.

— Весь город был там. Двоих сразу! Ведь этакое не каждый день увидишь!

— Будь милостив, Господи, к бедным грешникам! — пробормотала Ганна и схватилась за передник. — Долго ли они барахтались-то?

Петр усмехнулся и процедил сквозь набитый рот:

— Они до сих пор еще барахтаются!

— Ах, какой ужас!

— Слушайте, юнгфер Ганна, сейчас я все расскажу по порядку. В семь часов утра, — было еще темно, — их вывели из темницы; впереди шел отряд солдат, за ними шествовали судьи, в самом конце бедные грешники в длинных белых рубахах.

Ганна содрогнулась.

— Главный злодей, — тот, что с большой бородой… Ах, Господи, кто бы мог подумать, что итальянский граф — такой негодяй! Сколько раз мы сидели с ним рядом — так же близко, как с вами вот теперь, — и говорили о том, о сем, словно старые друзья! Итак, главный злодей казался совершенно спокойным: был все такой же — нисколечко не изменился! А другой — Клипперлинг, скоморох-то, дрожал, как осиновый лист, и строил такие рожи, что вовек не забуду, и теперь еще, как вспомню, — мороз по коже! Наконец, их подвели к Рабенштейну. Треножник виселицы, покрытый мишурным золотом, блестел уже издали; говорят, этаких делателей золота всегда вешают на золоченой виселице. Вот судья прочел им приговор и затем — кнак! — переломил свой жезл. Палач со своими подручными возвел бедных грешников на помост и накинул им на шею петли. Кругом все смолкло. Я привстал на цыпочки, чтобы лучше видеть, ибо мне очень мешала туша стоявшего предо мной придворного мясника, и вот…

Но тут старичок вспомнил о своем гусином крылышке. Он отрезал кусочек и сунул его в рот.

— Ах, Петр, — накинулась на него старая Ганна, — не томите меня, рассказывайте дальше!

Старичок опять осклабился и нежным голосом спросил подругу своей юности:

— А чем вы меня наградите, юнгфер Ганна, когда я расскажу вам до конца?

И он сложил губы в трубочку.

— Старый шут! — пробормотала покрасневшая Ганна. — В уме ли вы? Я уж наградила вас этим вот гусиным крылышком. Рассказывайте дальше!

Старый возлюбленный Ганны перевел глаза с ее лица на кость, которую держал в руке, и продолжал:

— Итак, для обоих грешников наступила последняя минута. Вдруг юстициариус махнул носовым платком и крикнул: «Стой!» Затем он вытащил из кармана какую-то бумагу и что-то прочел. Когда он кончил, в толпе начали кричать и смеяться, а бедных грешников свели с помоста. Сперва я не понял, в чем дело, потом мне объяснили. Оказывается, негодяев хотели только попугать виселицей: такова была воля нашего всемилостивейшего государя. Палач снял с них одеяние грешников, и затем под конвоем гренадеров их отвели к границе нашего княжества. Ах, Ганна, я никогда не забуду, какое лицо было у Клипперлинга, когда он опять очутился на земле!

Ганна выслушала его с большим изумлением и покачала головой.

— Если бы это от меня зависело, — сказала она, — их бы непременно казнили! Кто их знает? может быть, они возвратятся и пустят к нам в дом красного петуха?

— Едва ли! Мошенники редко возвращаются в ту местность, где они успели уже разок попасться в лапы правосудия!

В это время в кухню вошел Каспар и сказал, что господин Ксиландер просит Ганну зайти к нему в музеум. Старая экономка, которая со времени катастрофы начала относиться к магистру с большим уважением, велела Каспару присмотреть за горшками и кастрюлями и отправилась наверх.

— Ганна, — спросил магистр, — нет ли у вас белого платья?

— Как же! У меня имеется великолепное белое платье, которое подарила мне перед смертью покойная тетка господина Томазиуса; оно, правда, уже не новое, но все еще прекрасно.

— Отлично, — сказал магистр, — принесите мне это платье!

Ганна ушла удивленная, но вскоре возвратилась с платьем на руках.

— Впору ли оно вам? — спросил магистр.

— Я давно не надевала его, но едва ли я выросла за последние годы!

— Примерьте его!

— Что вы, господин придворный библиотекарь? Не стану же я переодеваться на ваших глазах! Какого вы обо мне мнения!

— Ах, не стесняйтесь, пожалуйста! Я буду тем временем смотреть в окно.

— Нет, уж лучше я пройду в свою комнату и переоденусь там!

— Прекрасно, Ганна!

Через несколько минут старушка возвратилась в подвенечном наряде покойной тети Урсулы. Магистр внимательно осмотрел ее со всех сторон.

— Платье — великолепно! Слушайте теперь, Ганна! Я сочинил кое-что для предстоящей свадьбы и хочу, чтобы вы выступили в этом наряде.

Ганна испугалась не на шутку.

— Нет, нет, — решительно заявила она, — я особа почтенная, мне не приличествует играть в комедиях!

— Ганна, вы рассуждаете, как ребенок! Я ведь тоже человек почтенный, и к тому же придворный библиотекарь, а нисколько не гнушаюсь выступить в комедии.

— Вы тоже будете играть?

— Конечно, но мне нужен еще третий актер. Не пригласить ли нам Петра?

— Вот это удачная мысль, — заметила старушка. — Петр — отличный актер. Когда Эльза была еще совсем маленькой, он очень ловко изображал слугу Рупрехта. Петр сейчас как раз на кухне. Хотите, я его позову сюда?

— Подождите минуту, — сказал магистр. — Итак, вы согласны играть в комедии?

— Ради моей Эльзы — я готова на все!

— Отлично, Ганна! Вам не придется много говорить, — всего только несколько слов. Приходите ко мне сегодня вечером, я научу вас. Вот здесь коробка со звездочками из серебряной бумаги. Нашейте их на это платье. Потом получите еще серебряную корону, — она покуда не готова. А теперь пошлите ко мне Петра. Но держите все это в тайне: я хочу сделать сюрприз!

Ганна пообещала и пошла на кухню.

— Завтра состоится свадьба в аптеке Золотого Льва. Такой пышной свадьбы никогда еще не видали в Финкенбурге, — говорил бургомистр и думал о том, сможет ли он венчание Кэтхен обставить столь же торжественно.

То же самое говорил придворный портной и расхваливал великолепные наряды, которые он сшил для жениха и его тестя. Придворный мясник высчитывал на пальцах, сколько у него заказали мяса для свадебного пира: слушая его, все ахали от изумления. Трактирщик сообщил, что у него затребовали трех судомоек на подмогу старой Ганне. Только и речи было, что о предстоящей свадьбе, в которой принимали участие все наиболее почтенные бюргеры Финкенбурга. Однако, завтрашнее торжество занимало не одних только богачей, — о нем говорили и бедняки: каждому из них предстояло получить от господина Томазиуса фунт мяса, гарнец муки и три батцена наличными деньгами. Аптекарь мог позволить себе эту роскошь: богаче его не было никого во всей округе. И все это богатство должно было перейти к его зятю — человеку пришлому! Мысль об этом была каплей дегтя в бочке меда, которую предстояло выпить жителям Финкенбурга.

Старый дом на Рыночной улице смотрел женихом, — впрочем, нет, он походил скорее на почтенного старца, справляющего золотую свадьбу. Как чудесно блестел под лучами зимнего солнца недавно позолоченный аптечный лев, и как приветливо улыбались на фронтоне каменные изваяния! Стряпухи на кухне весело гремели посудой, а стук пестов о ступки в лаборатории напоминал колокольный звон. Ведь завтра здесь свадьба!

А если завтра свадьба, значит сегодня — девичник!

— На девичнике, — сказал господин Томазиус, — полагается бить горшки, но я решительно против этого обычая: и без того много посуды бьется в моем доме!

Каспар, сын трактирщика, давно уже радовался предстоящей возможности безнаказанно бить горшки и тарелки и втихомолку собрал целую груду старой посуды. Однако, к великому его неудовольствию, ему пришлось подчиниться запрету хозяина дома. Зато на его долю выпала приятная обязанность — пускать в саду фейерверк.

Обычай плетения венка решено было справить в тесном семейном кругу. Бургомистерская Кэтхен и дочь городского писца Лора связали венок из миртовых ветвей; в этой почетной работе им деятельно помогала старая Ганна.

— Девица, начинающая плетение венка для невесты, — сама на очереди! — сказал господин Томазиус и подмигнул Кэтхен, которая густо покраснела и отвернулась, а придворный библиотекарь принялся со вниманием рассматривать золотую цепь, надетую им по случаю сегодняшнего торжества.

Наступил вечер. Маленькое общество собралось вокруг большого круглого стола. Гости то и дело отхлебывали глоток сладкого вина и со вниманием слушали почтенного хозяина, рассказывавшего о приключениях своей молодости. Магистра в комнате не было.

Фриц и Эльза, держась за руки, сидели в тени и молчали. В то время, как старик Томазиус занимал гостей рассказами о своих путешествиях, бакалавр погрузился в воспоминания. Перед ним промелькнул старенький пасторский домик с окружавшими его фруктовыми деревьями и смутные образы его родителей. Затем он вспомнил старинный университетский город с его острыми кровлями и высокими башнями, — город, где весело протекли его студенческие годы. Потом наступили тяжелые времена: занятия черной магией, бегство, встреча в лесу, всевозможные приключения в обществе странствующего врача… прочь, прочь! — это был только дурной сон. Фриц пожал руку Эльзы и поцеловал ее в лоб. Дождался-таки и он счастья! В его памяти всплыла вещая песнь странников:

Да, мир велик, но рано или поздно странник обретает покой. Однако, не каждому так везет, как Фрицу Гедериху, бакалавру!

— Да, мир велик, — сказал старый Томазиус, обращаясь к своим слушателям, — но поверьте мне, старику, люди повсюду — все те же; может быть, следует сделать исключение для китайцев и мавров, но с ними мне не приходилось сталкиваться. Что же касается тех народов, с которыми я имел дело — будь то саксонцы или швабы, баварцы или финкенбуржцы, — все они почти ничем не отличаются друг от друга. Они живут точно так же, как и мы; только у них разные обозначения для одной и той же вещи. Например…

Томазиусу пришлось оборвать свою речь, ибо дверь открылась, и в комнату вошел маленький человек с длинной льняной бородой, а за ним показались еще две фигуры, одна — мужская, другая — женская. Обе они были с ног до головы закутаны в длинные покрывала.

— Что это такое? — гаркнул аптекарь.

— Тише, отец, — сказал Фриц, — это магистр и Ганна со старичком Петром. По-видимому, сейчас начнется представление.

Старичок Петр, который был так ловко переодет, что его трудно было узнать, выступил вперед, сделал неловкий поклон и начал читать нараспев:

— Браво, старый Петрушка! — воскликнул Томазиус. — Подойди-ка к нам поближе и выпей стакан вина!

— Представление еще не окончено, господин Томазиус, — возразил повелитель гномов,

Между тем, выступила другая фигура и скинула с себя покрывало. Это был магистр. Он был одет в красную мантию, усыпанную золотыми звездочками. На голове его блестела корона из золотой бумаги.

Девушки захихикали. Господин Томазиус низко опустил голову: он не знал, куда глаза девать.

Магистр отвесил изящный поклон и начал:

Когда магистр кончил, вперед выступила третья фигура и сбросила с себя покрывало. Ко всеобщему удивлению, оказалось, что это старая Ганна.

— Очень прошу вас, господа, — прошептала Эльза, — не смеяться над старушкой!

Увы! и сама невеста, и ее подружки, и жених, и почтенный Томазиус должны были делать страшные усилия, чтобы удержаться от смеха. Действительно, старая Ганна выглядела более чем странно в подвенечном платье покойной тетки Урсулы, с серебряной зубчатой короной на голове. Старушка поклонилась и начала говорить тихим голосом:

— Бледная сестра золота… — подсказал магистр.

Голос у Ганны дрожал; по старой привычке она хотела было схватиться за передник, но, увы, у «бледной сестры золота» его не было! Это обстоятельство окончательно вывело старушку из душевного равновесия.

— Все это слишком трогательно, — прошептала она, — слишком трогательно…

— Я так и думал, что вы испортите мне все представление! — проскрежетал зубами магистр. — Разве вообще можно положиться на женщину!

Гнев духа золота и растерянность духа серебра произвели на присутствующих очень сильное впечатление: все принялись хохотать. Магистр совсем рассвирепел, а из глаз старой Ганны текли целые потоки слез. Старичок Петр, царь духов, стоял с открытым ртом и не знал, чем помочь горю своих товарищей по игре.

— Успокойтесь, господин придворный библиотекарь, — со слезами на глазах от смеха сказал господин Томазиус.

— Я не в силах играть в этой комедии, — плача, пробормотала Ганна. — Я слишком волнуюсь… Не могу.

Эльза успокаивала старушку, а Фриц Гедерих пытался угомонить разгневанного магистра. Кто знает, чем бы все это кончилось, если бы не произошло нечто совершенно неожиданное: в комнату вошел княжеский скороход. При его появлении Золото, Серебро и старичок Петр поспешно удалились.

Когда магистр снял с себя театральный костюм и вернулся, княжеский посланец успел уже уйти. Фриц, Эльза и ее подружки рассматривали серебряный кубок, а господин Томазиус был погружен в чтение какого-то пергамента.

Кубок был тонкой художественной работы. На его крышке возвышался аист, державший в клюве спеленатого младенца. Это была шутка в духе его светлости. В то время, как молодежь любовалась кубком, старик Томазиус дочитал до конца послание князя и весь просиял.

— Вот, прочтите-ка этот документ, господин придворный библиотекарь, — сказал он, передавая ему пергаментный свиток.

Магистр прочел во всеуслышание:

— Мы, Рохус, Божией милостью князь Аммерштадт-Фин-кенбургский, и прочая, и прочая, жалуем нашему верноподданному Даниэлю Томазиусу, владельцу аптеки Золотого Льва, звание придворного аптекаря и объявляем, что оное почетное звание закрепляется за всеми будущими владельцами упомянутой аптеки на вечные времена. Дано…» и. т. д.

Всеобщее изумление, поздравления, рукопожатия!

Правда, старик Томазиус ворчал себе что-то в бороду, но по сильному рукопожатию, которым он отвечал на каждое приветствие, и по особенному блеску его глаз можно было заключить, что аптекарь наш далеко не был равнодушен к своему новому назначению.

— Ганна, принесите-ка нам две бутылочки самого лучшего! — приказал он. — Нам следует обновить кубок!

Первый тост провозгласил хозяин дома:

— За здоровье моих детей — Эльзы и Фрица!

Затем Фриц поднял бокал в честь своего нового отца.

А придворный библиотекарь предложил выпить за здоровье Кэтхен, которая при этом густо покраснела. Впрочем, порозовел от смущения и сам магистр, а затем вдруг побагровели и все остальные, — и жених с невестой, и старик Томазиус, и дочь городского писца Лора, и старая Ганна, — их лица озарил красный свет фейерверка, зажженного в саду Каспаром.

Все подошли к окну.

В воздухе пылали целые снопы света; старичок Петр, Каспар и несколько его товарищей оглашали воздух громовым «виват», а ворон попеременно выкрикивал: «Эльза, Яков, оборванец!» Под старой бузиной стояли шесть городских музыкантов и играли туш. Все эти звуки далеко отдавались в горах.

Господин Томазиус кивками головы отвечал на приветствия. Жених и невеста махали платками.

Весь сад утопал в красном сиянии. Старая бузина приветливо склоняла свои обнаженные ветви, и даже каменные изваяния на стенах дома строили веселые гримасы: может быть, и им хотелось крикнуть «виват», — но камни говорить не умеют.

Повесть Р. Баумбаха «Алхимики» публикуется по изданию: Валка: Аргонавты [Тарту, тип. Т-ва К. Маттисен], 1933. Иллюстрации взяты из указанного издания; автор их в книге не указан. Орфография и пунктуация приближены к современным нормам.

POLARIS

ПУТЕШЕСТВИЯ ^. ПРИКЛЮЧЕНИЯ ^. ФАНТАСТИКА

Настоящая публикация преследует исключительно культурно-образовательные цели и не предназначена для какого-либо коммерческого воспроизведения и распространения, извлечения прибыли и т. п.

SALAMANDRA P.V.V.