Алхимики

Глава III МАЛЕНЬКИЙ ВИСЕЛЬНИК

На главной улице города Финкенбурга выделялся среди других строений великолепный массивный дом, богато украшенный каменными фигурами. Под каждым окном была изображена голова барана, а на фронтоне красовалась группа чудовищ, хвосты которых переплетались между собой. Концы желобов на крыше были сделаны в виде медных дельфинов, которые в дождливую погоду изливали потоки воды на головы беззащитных прохожих. Широкая лестница с железными перилами вела к сводчатой двери, в верхнюю часть которой были вставлены круглые, вделанные в свинец окна. Над дверью было написано большими буквами: «Аптека Золотого Льва». Прочитавший сие название мог с помощью собственной фантазии узнать в пуделеобразном звере, стоявшем в нише около входа, очертания царя пустыни; однако от позолоты ничего уже не оставалось.

На широком крыльце частенько прогуливался, особенно когда светило солнце, большой, полный достоинства ворон. Его звали Яков; он был очень стар и знаком целому городу. Яков исполнял нечто вроде должности сторожа при аптеке и относился особенно подозрительно к голым ногам финкенбургских мальчишек. Любимейшим занятием уличной молодежи было засовывать в пасть льва у дверей аптеки корку хлеба или кость, а также надевать ему на голову бумажную шляпу. Но прежде, чем привести в исполнение свои дерзкие замыслы, повесы тщательно высматривали, нет ли поблизости ворона. Горе несчастному, которого ворон Яков заставал на месте преступления! Он наносил клювом такой сильный удар в ногу смельчака, что тот с воем и прихрамывая покидал место своего злодеяния.

Владелец этого необыкновенного ворона, так же как и аптеки, был весьма почтенный человек — господин Даниэль Томазиус. Господин Томазиус был, правда, вдовцом, но имел все, что относится к хлебу насущному: дом, деньги, много всякого добра, и кроме того, прелестную дочку по имени Эльза.

Он жил с нею в комнатах первого этажа, в подвале же помещалась лаборатория, кладовые и некоторые другие помещения. Второй этаж оставался обыкновенно пустым; только одну просторную комнату, выходящую в сад, занимал магистр Ксиландер.

Уже в то время, когда он собирал материал для известной нам оды, он постоянно жил в аптеке Льва и таким образом познакомился и подружился с господином Томазиусом. Позднее, переселясь навсегда в Финкенбург, он с радостью поселился в своей старой квартире и теперь жил в ней уже полтора года. В его ученый кабинет — он называл его своим музеем — не проникал никакой шум; только иногда по утрам и вечерам соловьи в саду пели слишком громко, но это случалось лишь в известное время года, — вообще же в комнате магистра господствовала тишина.

Господин Томазиус стоял за столиком для рецептов. Это был пятидесятилетний человек среднего роста; его добродушное лицо было несколько бледно, и в волосах заметно пробивалась седина. Но виной этому были скорее испарения в его лаборатории, чем болезни и преклонный возраст. Вообще же он был очень здоровый и жизнерадостный человек.

Сегодня господин Томазиус был несколько не в духе, потому что его помощник неожиданно оставил должность, и вдвоем с учеником он едва справлялся с работой. К этому присоединилась еще одна неприятность — из-за экономки. Дело в том, что старая Ганна… Но я должен вернуться немного назад.

В Финкенбурге ежегодно в Михайлов день устраивалась ярмарка, которая носила странное название: «Цвик-маркт». «Цвик» — так называлось, собственно, печенье, которое изготовлялось тогда в Финкенбурге. И вот между друзьями и родственниками существовал забавный обычай подстерегать друг друга утром в день ярмарки, щипать за руку и кричать при этом: «Цвик!». Пострадавший должен был наделять печеньем «цвик» того, кто успел его ущипнуть.

Господин Томазиус с годами привык к тому, что в этот день его щипали по очереди все: экономка, дочка, господин помощник и ученик. Все они, а ученик в особенности, щипали очень деликатно, и хозяину дома не было надобности отказываться от старого почтенного обычая, — наоборот, он каждый раз делал вид, что застигнут врасплох, и охотно наделял каждого обсахаренным и начиненным миндалем печеньем, а своей Эльзе дарил и кое-что поценнее.

На этот раз, перегруженный работой, господин Томазиус не думал о «цвиках». Ночью был он разбужен, чтобы приготовить лекарство, и потому, невыспавшийся и хмурый, он вошел рано утром в столовую, чтобы съесть свой утренний суп. Лишь только он открыл дверь, темный силуэт вынырнул из-за большого платяного шкафа, и в следующий момент господин Томазиус почувствовал сильную боль в руке.

— Ай! — вскричал испуганный аптекарь.

— Цвик! Цвик! — раздался в ответ резкий голос.

Это была старая Ганна, вздумавшая пошутить со своим хозяином.

— Черт возьми! — выругался господин Томазиус. — Вы пьяны, Ганна, или сошли с ума! Что вам вдруг вздумалось так напугать меня, старая гусыня?!

Бедная Ганна молчала и удивленно смотрела на покрасневшее лицо аптекаря. Ничего подобного ей раньше не приходилось слышать; углы ее рта подозрительно передернулись, она схватила край передника и закрыла им глаза.

— Ну, ну! — спохватился господин Томазиус. — Оставьте ребячество! Ведь я сказал это без всякой злобы. Вы хорошая и преданная женщина, будьте уверены, что вы получите ваш «цвик», только не плачьте!

Он хотел было похлопать ее по плечу, но и этот жест был истолкован в худую сторону. Старая Ганна резко повернулась и пошла, всхлипывая, к двери.

Это происшествие окончательно расстроило аптекаря.

Теперь он приготовлял лекарство, и пока, устремив глаза на лежащий перед ним рецепт, он работал над чашкой для растирания порошков, его мысли не покидали старой Ганны, которая плакала, сидя в кухне. Для него было ясно, что он должен с нею помириться, — иначе он не сможет быть спокоен в своем собственном доме, но как устроить это примирение, он не успел еще придумать. Да и времени не было что-либо обдумывать: в аптеку ежеминутно входили покупатели. Сегодня, в первый ярмарочный день, делалась двойная работа, к тому же, не было под рукой помощника… Господин Томазиус был очень сердит.

В это время магистр спустился по лестнице в аптеку: он считал своим долгом наносить хозяину короткий визит перед уходом в лицей. Еще в прошлом году господин Томазиус щедро вознаграждал за щипки, и даже сам неожиданно напал на незлобивого магистра; сегодня же, оставив в стороне прежние забавы и обычаи, он лишь коротко и сухо отвечал на вопросы своего жильца. К полудню покупателей стало меньше; господин Томазиус подкрепился стаканом вина и пришел в несколько лучшее расположение духа.

Он послал слугу купить названного печенья, а также платок из пестрой шерсти для старой экономки. Слуга принес платок, и господин Томазиус отнес его вместе с большим цвиком в кухню, где Ганна возилась у очага. Сначала она ничего не хотела и слышать, наконец нерешительно взяла подарок и проворчала что-то, что господин Томазиус принял за большое спасибо.

— Ганна! — сказал он. — Если вы хотите пройтись по ярмарке и полюбоваться на редкости, то идите! Эльза присмотрит, чтобы суп не пригорел.

Ганна ничего не отвечала, а когда аптекарь добавил еще несколько слов, то ступка в ее руках, в которой она толокла кусок хлеба, застучала так сильно, что он не смог разобрать своих собственных слов. Тогда господин Томазиус вернулся в свою аптеку. Через четверть часа он увидел, как Ганна вышла из дома в новом платке и направилась в сторону ярмарки.

Мрачное настроение господина Томазиуса совершенно рассеялось.

Между тем, белокурая Эльза стояла у огня в белом переднике, напевала песню и время от времени хлопала крышками горшков, в которых что-то весело шипело и клокотало. Кухонная дверь скрипнула.

— Это ты, Ганна? — спросила Эльза.

— Нет, Эльзочка, это я, — ответил сахарно-сладкий голос, и в кухню проскользнул с изящным поклоном магистр Ксиландер. Он нес что-то завернутое в бумагу. — Сюда ведь позволено входить?

— Я не запрещаю, — сказала Эльза, — и если вы мне хотите помочь, то там висит передник, а вот шумовка!

— Нет, Эльзочка, я не за тем пришел сюда. Разве вы не знаете, что сегодня ярмарка «цвиков»?

— Конечно, знаю, — ответила Эльза и удивленно взглянула на магистра. Когда же она заметила сверток в его руках, она сразу все поняла.

«Магистр хочет, чтобы я его ущипнула, и тогда он подарит мне “цвик”. Но ему придется этого долго ждать», — сказала она про себя.

И, предвкушая удовольствие надуть бесхитростного магистра, она лукаво улыбнулась, показав при этом два ряда маленьких зубок.

— Эльзочка! — сказал магистр и подошел ближе. — Итак, вы знаете, какой сегодня день и почему я стою здесь. Не стесняйтесь, Эльза, ради Бога!

— Что вы, что вы, господин магистр! Оставайтесь здесь хоть до обеда: смотрите, я делаю все не стесняясь, будто вас вовсе и нет, — ответила Эльза и очень усердно стала размешивать кипящую кашу, не обращая более внимания на магистра.

«Ага, — подумал тот, — она не хочет меня понять; возможно, что она собирается устроить мне сюрприз! Недавно на платке из голубого шелка она вышивала цветок, и может быть…»

Он подкрался на цыпочках к Эльзе и ущипнул ее, разумеется, крайне осторожно, за руку.

Но ему пришлось за это поплатиться: — хлоп! — шумовкой попало ему по руке, несколько капель горячей воды брызнуло ему в лицо, и в довершение позора позади послышался громкий смех старой Ганны, вернувшейся со своей ярмарочной прогулки.

— Правильно, Эльза! — воскликнула экономка. — Вам не повезло, господин магистр!

Иероним Ксиландер был очень смущен таким исходом дела, но, кое-как овладев собой, он засмеялся неестественно громко.

— Я не ожидал от вас насмешки, Ганна, — сказал он наконец, — я пришел именно ради вас и хотел подарить вам этот «цвик».

С этими словами он вручил старухе завернутое в бумагу печенье, собственно, предназначенное для Эльзы. Ганна была очень польщена таким вниманием магистра и рассыпалась в словах благодарности. Эльза стояла, пораженная этой неожиданностью, и теребила во рту завязки от своего передника. Магистр гордо удалился с чувством удовлетворенной мести.

Столкновение между ним и Эльзой очень скоро, впрочем, благополучно разрешилось. Подобные поддразнивания происходили нередко между ними, и магистр Ксиландер старался в таких случаях не забывать пословицу: «Кого люблю, того и бью». Эльза при этом смеялась, как веселый ребенок, а господин Томазиус, если ему случалось быть свидетелем подобных сцен, глубокомысленно качал головой.

Когда в двенадцать часов господин Томазиус, Эльза и господин магистр сидели за супом, который, несмотря ни на какие события этого дня, все-таки не пригорел, — надо всеми царило спокойное радостное настроение. Старая Ганна, приносившая кушанья, тоже сияла. Когда обед был закончен, она стала по желанию хозяина рассказывать о своей прогулке по ярмарке. Подробно рассказав о великолепных товарах, а также о двух мартышках, одетых в красные куртки, Ганна продолжала следующим образом:

— …Я подошла к маленькому столику, окруженному людьми. За ним сидела женщина, на столе же стояла большая бутылка. Когда я протолкалась через толпу, женщина спросила меня, не хочу ли я, чтобы мне предсказали будущее за один батцен. Конечно, я согласилась, потому что один батцен — небольшие деньги. Женщина положила руку на бутылку и, представьте, из горлышка бутылки вылез маленький черный чертенок, протанцевал по столу и влез обратно в бутылку!..

Эльза и магистр сидели молча, аптекарь, снисходительно улыбаясь, откинулся на спинку кресла.

— Затем, — продолжала Ганна, — женщина сказала мне истинную правду: «Вы, — сказала она, — были в молодости очень красивы и, если бы хотели, могли бы не раз выйти замуж. Все это верно! Впереди, — сказала она, — будет у вас еще много радостных дней и даже, говорит, может быть, еще сегодня подарок получите». Так оно и случилось! Сразу после этого господин магистр подарил мне «цвик». На прощанье женщина спросила, желательно ли мне, чтобы дух из бутылки сказал, сколько мне лет. Но я запретила ей проделать это перед всем честным народом.

Затем Ганна сообщила, что видела дикаря с пестрыми перьями на голове и с кольцом в носу и знаменитого доктора с труднопроизносимой фамилией, у которого имеется большая лавка рядом с городской церковью. Она вытащила пузырек, наполненный душистой водой, и торжествующе показала присутствующим.

Господин Томазиус взял пузырек и поднес его к носу.

— И что стоит эта штука? — спросил он старуху.

— Это вовсе не штука, господин Томазиус, а мускус, — ответила Ганна, — и это стоит только два батцена.

— Только два батцена! — передразнил аптекарь. — Ганна, вы — дура! Вы могли бы получить это от меня даром, потому что это не стоит и двух хеллеров.

Ганна недоверчиво улыбалась. Чужеземный доктор сказал ей, что эта вещь вывезена из Аравии, но, так как она знала, что господин Томазиус в этих вопросах не переносит противоречия, то благоразумно смолчала.

— Если бы сегодня после обеда меня не ожидало столько работы, — прибавил аптекарь, — то я обязательно пошел бы на ярмарку и посмотрел бы торговлю этого шарлатана. Может быть, среди его товаров найдется сокровище, о ценности которого сам владелец и не подозревает. Свою иерихонскую розу и «палец великана» я тоже купил у такого бродячего доктора. Но ты, Эльза, если пойдешь на ярмарку, берегись покупать что-либо у этого парня! Вас, Ганна, предостерегать уже слишком поздно, а для господина магистра мое предостережение будет бесполезным, так как он горит нетерпением отправиться к этому доктору за средством против мозолей. Ну, да все равно! Теперь я ухожу в аптеку, и если вы, господин магистр, хотите остаться посидеть с Эльзой, то я ничего не буду иметь против, потому что вы воспитанный и образованный человек, у которого ты, Эльза, многому можешь поучиться.

Было уже за полдень, и солнце ярко освещало ярмарочную толпу.

В утренние часы были сделаны все необходимые хозяйственные покупки, а послеобеденное время было посвящено развлечениям; что в этих развлечениях не было недостатка, мы уже знаем из рассказов старой Ганны.

Бюргеры города Финкенбурга прохаживались вдоль рядов ярмарочных лавок под руку со своими женами, останавливаясь то здесь, то там, чтобы рассмотреть что-либо, бросившееся в глаза, или чтобы перекинуться словом со встречным знакомым. Крестьяне и крестьянки в праздничных нарядах, работая локтями, протискивались через толпу; молодежь горланила вовсю; многие играли на маленьких деревянных дудках, которые можно было приобрести тут же на ярмарке за пару хеллеров. Шум не утихал ни на секунду, так как хозяева балаганов привлекали внимание публики всевозможными звуками — ударами в таз, трещотками и барабанным боем; торговцы также зазывали покупателей, стараясь перекричать друг друга. Но финкенбуржцев весь этот шум ничуть не смущал — он был тоже одним из обычных ярмарочных развлечений.

Господин Томазиус все же урвал минутку, чтобы сходить на ярмарку. Он с достоинством шагал между рядами палаток, упирая подбородок в набалдашник своей трости, и искал лавку доктора, описанную экономкой.

— Добрый день, господин Томазиус! — закричал ему старый, бедно одетый человек, сидевший за столом, нагруженным травами и кореньями.

— Благодарю вас, Вурцельпетер. Как дела? — дружелюбно отозвался аптекарь.

— Плохо, плохо, господин Томазиус! Сегодня никто и не смотрит на мои травы; у меня есть ромашка, баранья трава, трава против глистов, корень против одышки, но все это лежит на своем месте, и никто ничего не покупает — все бегут к иностранному доктору! Если бы я не имел прибыли от продажи трутов, то не заработал бы даже на уплату за право торговли.

Старик был собирателем трав и корней в горах, причем он добывал и труты, из которых финкенбуржцы высекали огонь.

Господин Томазиус, который ежегодно давал заработать Вурцельпетеру несколько лишних грошей, до того расщедрился, что купил у него большой кусок трута и заплатил, не торгуясь.

— Где лавка этого доктора?

Собиратель корней показал костлявым пальцем на большую толпу, над которой колыхался кусок размалеванного полотна, укрепленный на длинном шесте.

Провожаемый недовольным взглядом Вурцельпетера, господин Томазиус направился к указанной лавке и, протиснувшись через густую толпу, пробрался вперед.

Изображение на полотне, которое развевал во все стороны ветер, состояло из трех отдельных рисунков. Первый представлял собой человеческую фигуру, носившую на себе следы всевозможных болезней; изо рта человека свешивался клочок бумаги со следующими стихами:

На втором рисунке был изображен господин в красном камзоле, со шпагой на боку, вливающий в рот пациента какую-то жидкость из большущей ложки. Красный господин держал во рту записку, которая гласила:

Наконец, на третьем рисунке красовался уже исцеленный больной. Его костыли были брошены тут же за ненадобностью; пышущее здоровьем тело поражало обилием мускулов. На щеках виднелись две больших красных кляксы, а на записке, которую он держал во рту, стояло:

Рассмотрев картины и прочитав стихи, господин Томазиус обратил все свое внимание на саму лавку. Снаружи она представляла собой галерею, к которой вела лестница. Самого доктора не было видно: он, вероятно, показывал свое искусство внутри балагана. Публику, толпившуюся у входа, развлекал скоморох. Наш старый знакомый, Бальтазар Клипперлинг из Вены, одетый в пеструю, обвешанную бубенцами одежду, в остроконечной шляпе, держал под уздцы одну из маленьких лошадок, на обязанности которых лежало при переездах тащить докторский фургон.

— Пирам! — говорил скоморох лошади. — Скажи, сколько месяцев в году?

Пирам двенадцать раз топал ногой.

— А сколько дней в неделе?

Лошадь и это знала.

— Пирам, а скажи, кто здесь самый ученый из почтенной публики?

Пирам обошел народ и остановился возле одного кретьянина, который от чрезмерного удивления разинул рот. Громкие крики одобрения вознаградили гаера и его способного ученика.

— Ну, а теперь скажи, Пирам, кто здесь храбрее всех?

Лошадь снова прошлась по кругу и остановилась возле рослого гренадера, стоявшего под руку с девушкой. На лице солдата отразилось глупое самодовольство.

— Пирам, сколько у господина капрала пуговиц на мундире?

Лошадь отбила передней ногой нужное число.

— Пирам, а кто здесь самая красивая девушка?

Женщины и девушки захихикали.

Пирам выбрал девушку, стоявшую с гренадером. Она покраснела и засмеялась.

Затем последовал вопрос довольно нескромный, касавшийся поведения девушки, и Пирам энергично затряс своей большой головой. Народ гоготал от восторга. Девушка вырвала руку из руки гренадера и убежала. Последний принял было свирепый вид, но, так как вокруг все смеялись, то ему не оставалось ничего другого, как тоже засмеяться. В это время доктор Рапонтико показался на подмостках. На нем было красное платье, обшитое золотым галуном, шелковые чулки и шпага; на его пальцах и на пряжках башмаков блестели большие богемские камни. Он ответил на несколько вопросов тем, кто жаждал его советов, и остановился на галерее, правой рукой поглаживая свой длиннополый камзол и задумчиво смотря на небо. Он не удостаивал взглядом собравшуюся перед ним толпу. В это время из внутреннего помещения лавки вышел молодой человек. Он был весь в черном, и его бледное лицо выражало глубокую печаль. Словно во сне, ничего не видя, блуждали вокруг большие глаза юноши. В толпе пронесся шепот, и глаза всех обратились на Фрица Гедериха, помощника доктора Рапонтико.

— Этот несчастный, вероятно, пациент, которого доктор должен вылечить, — сказала одна из женщин.

— Нет, — ответила другая, — это помощник доктора, а бледный он такой, потому что целые дни варит яды.

— Он из Италии, — сказала третья, — там все люди бледные. Кроме того, у него тоска по родине, и он здесь очень мерзнет, потому что у нас в Финкенбурге гораздо холоднее, чем в Италии.

— Я слыхала, — отозвалась четвертая, — что молодой человек — принц из Польши, а может быть, даже из Турции, который ради развлечения путешествует по стране.

— Что такое ты рассказываешь?! — возразила пятая. — Он еще ребенком был украден цыганами и сам не знает, кто он такой и откуда.

Между тем, группа людей поднялась на подмостки и была введена доктором и его помощником в саму лавку. Бальтазар Клипперлинг из Вены продолжал развлекать народ своими шутками. Он обладал очень разнообразными способностями, и стихи на вывеске также принадлежали ему.

Господин Томазиус вместе с другими вошел в лавку. Доктор сейчас же заметил, что это особа почтенная, и хотел обратиться к нему вне очереди. Но аптекарь сказал:

— Отпустите сначала других, я хочу потом с вами поговорить.

Он сел на стул, который ему предложил Фриц Гедерих, оперся подбородком на свою трость и терпеливо ждал, пока доктор освободится. Отпустив посетителей, доктор Рапонтико обратился к нему:

— Теперь я к вашим услугам. Итак, что же с вами такое? Где засела болезнь, которую я должен схватить и вырвать с корнем?

— Я, слава Богу, здоров, — ответил господин Томазиус. — Но если бы я не был здоров, то, конечно, не пришел бы к вам, мастер Рапонтико, потому что я сам кое-что понимаю во всей этой тарабарщине; я — здешний аптекарь Даниэль Томазиус.

Сказав это, он гордо выпрямился. Доктор струсил. Быть может, аптекарь следит за его работой и собирается запретить ему торговлю медикаментами?

Чуть слышно он спросил:

— Но же я могу вам служить? Я боюсь подумать…

Заметив растерянность доктора, господин Томазиус самодовольно улыбнулся.

— Не пугайтесь, — сказал он, — и не думайте, что я собираюсь расстроить налаженное вами торговое дело. Меня не касается также и то, что вы выманиваете гроши у моих простосердечных сограждан. Нет, я пришел, чтобы кое-чем у вас позаимствоваться. Дайте мне посмотреть ваш товар, — возможно, что я найду что-нибудь, что мне пригодится. Есть у вас фиалковый корень?

— Ireos florentinae radix? — спросил доктор. — Разумеется, есть; белый, как свежевыпавший снег! Войдите лишь сюда, и вы будете поражены, увидев все мои редкости.

Доктор, сделавшийся чрезвычайно уступчивым, повел аптекаря за перегородку, где находился его склад. Там лежали высушенные травы и коренья; кроме того, масса всевозможных редких вещей: морской еж, кораллы, зубы допотопных животных, кольчатые черви и заяц с шестью лапами. Аптекарь все осмотрел с интересом и кое-что купил.

— Теперь я покажу вам свою величайшую драгоценность, — сказал доктор, отпер небольшой ящик и вынул оттуда маленькую шкатулку, которая имела вид гроба и была обита черным бархатом с серебряными блестками.

Господин Томазиус с любопытством протянул руку к гробику, но доктор сам открыл крышку, и аптекарь увидел на шерстяном дне шкатулки коричневатый корень в виде человека в красном камзольчике.

— Это Альраун! — вскричал пораженный господин Томазиус. — Это Альраун!

— Да, Альраун, маленький висельник, — подтвердил доктор и торопливо стал закрывать гробик.

Прерывисто дыша, аптекарь крепко схватил его за руку.

— Подождите, подождите, — просил он, — дайте мне его хорошенько рассмотреть.

Он любовался корнем, как юноша любуется предметом своей первой любви.

— Что вы хотите за этот корень? — вскричал он затем. — Я его куплю, — скажите скорее, что вы за него просите?

— Я его не продаю, — ответил доктор и закрыл ящичек.

— Продайте мне человечка! — просил господин Томазиус. — Я хорошо заплачу.

Его голос звучал мягко и умоляюще, как у ребенка, когда тот хочет добиться от матери, чтобы крышка банки с медом была снята.

— Нет, — ответил доктор, — это принесет мне несчастье. Вы не поверите, как трудно получить настоящего сильного Альрауна.

— Я знаю, знаю, — воскликнул аптекарь, — но вы бродите по всему свету, и вам нетрудно будет найти другой такой же корень.

— Нет, очень трудно, — ответил доктор, — вы знаете, что он растет только на месте казни и должен быть вырыт обязательно в ночь под Иванов день. Но это еще не все! Чтобы в маленьком висельнике появилась чудодейственная сила, надо, чтобы его нашла чистая, непорочная девушка в полночь и при глубоком молчании вокруг. Ему надлежит быть вытащенным из земли собакой, и в это время он издает звук, похожий на крик ребенка; если при этом девушка вскрикнет от страха, или собака залает, — то злые духи овладеют девушкой, и она непременно погибнет. Если же и удастся его достать с соблюдением этих условий, но девушка забудет перевязать корень накрест терновником, то все пропало, — корень потеряет всю свою силу.

Аптекарь едва слушал, что ему рассказывал доктор. Не сводя глаз с ящика, он вынул кошелек, взял оттуда дукат и протянул его доктору. Тот засмеялся.

— Один дукат! В своем ли вы уме?

— Два, — предложил аптекарь.

Доктор покачал головой.

— Три, четыре, пять!..

— Двенадцать дукатов, — произнес наконец доктор, — ни больше, ни меньше, и потому только, что вы аптекарь Томазиус. Кроме того, вы обязуетесь усиленно рекомендовать мой пластырь от мозолей и мои пилюли от желудка вашим друзьям и знакомым.

— Двенадцать дукатов — большие деньги, — задумчиво проговорил господин Томазиус, — не довольно ли половины?

— Если вы не согласны, то оставьте при себе ваши деньги, а я сохраню свой корень. Ведь я очень неохотно расстаюсь со своим Альрауном.

— Дайте его сюда, дайте! — вскричал в азарте аптекарь и вырвал гробик из рук доктора. — Я согласен, — двенадцать дукатов, и Альраун — мой.

Когда дело дошло до платежа, оказалось, что у аптекаря не было с собой требуемой суммы. Доктор не отдавал ему ящика без денег, но аптекарь ни за что на свете не хотел выпустить из рук найденную драгоценность, опасаясь, что доктор передумает.

— Вот вам четыре дуката; отпустите со мной этого парня, — он указал на Фрица Гедериха, — я вручу ему дома остальное.

Доктор согласился и на прощанье сообщил аптекарю некоторые правила употребления Альрауна. Когда наступает полнолуние, то Альрауна надо купать, иначе он будет кричать и вести себя неспокойно. Господин Томазиус терпеливо выслушал болтовню шарлатана и, наконец, в сопровождении Фрица Гедериха направился к Львиной аптеке. Не видя ничего вокруг, он нес гробик, судорожно сжав его руками.

Доктор Рапонтико рассудил правильно, когда взял себе в помощники скрывающегося студента. Фриц Гедерих, действительно, оказался драгоценной приманкой для женщин, и теперь доктору никогда не приходилось жаловаться на недостаток посетителей. Сначала бакалавру нравилась веселая бродячая жизнь, и он жил беззаботно изо дня в день, как птица в степи. Когда же эта жизнь потеряла прелесть новизны и он поближе пригляделся к своим спутникам и их поступкам, то его веселое настроение уступило место мрачному раздумью.

Вначале доктор старался казаться своему помощнику человеколюбивым и полным достоинства, но постепенно он сбрасывал маску и становился таким, каким был на самом деле. Тогда бакалавр увидел, что доктор просто обманщик, готовый на все, чтобы выманить деньги у простодушных пациентов. Но он должен был выдержать еще целый год и нести свои обязанности согласно данному слову, не слушая соблазняющего голоса, который шептал ему втайне, что обещание, данное такому негодяю, позволительно нарушить.

Когда год его службы пришел к концу, Фриц Гедерих начал подумывать, как бы найти себе какое-нибудь пристанище. Он пробовал хлопотать о месте писца, но всюду получал отказ. Одни ему говорили, что, хотя и убеждены в его способностях, однако не нуждаются в услугах писаря, другие же прямо заявляли, что не ждут ничего путного от бродячего скомороха. Решив во что бы то ни стало освободиться от доктора, бакалавр удвоил свою энергию; он просил хотя бы самого скромного места; но ему всюду отказывали или просто закрывали перед носом дверь.

Однажды он встретил случайно своего товарища по университету. Тот узнал Фрица Гедериха и рассказал ему, что после его бегства имя его было помещено на черную доску, а это означало высылку на сто лет из Цехштадта. Он сообщил еще, что господа из консистории были в душе рады бегству бакалавра, так как этим был положен конец соблазну. Когда Фриц попросил своего товарища помочь ему найти честный заработок, тот сочувственно пожал плечами и ответил то же, что отвечали другие на просьбу бакалавра. «Если же тебе мог бы помочь небольшой денежный подарок, — прибавил товарищ, — то я готов дать его, насколько мне позволяют средства». Фриц Гедерих грустно поблагодарил и пошел дальше своей дорогой.

Доктор Рапонтико отлично видел, что происходило с его помощником, и смеялся втихомолку всякий раз, когда тот возвращался к нему после тщетных поисков службы. Он знал, что привязал к себе птичку такой цепью, которая крепче железа и стали.

С каждым днем Фриц Гедерих становился удрученнее, но чем больше сходила краска здоровья с его щек, тем ценнее становился он доктору, как приманка для народа. Смертельно бледный молодой человек в черной одежде был более сильным притягательным средством, чем цветущий юноша прежнего времени. Доктор и Бальтазар Клипперлинг пускали в ход всю свою фантазию, рассказывая о происхождении своего спутника, и это еще более способствовало усилению интереса к загадочному человеку, вызывая желание познакомиться с ним поближе.

С того дня, когда доктор нашел у ручья спящего бакалавра, прошло шестнадцать месяцев, и этого времени было достаточно, чтобы из жизнерадостного, полного сил студента сделать несчастного угнетенного человека, который ненавидел и себя и весь мир.

Фриц Гедерих шел позади господина Томазиуса, который зигзагами прокладывал себе дорогу через ярмарочную толпу. Наконец, аптекарь подошел к своему дому. Ворон Яков быстро подбежал к своему господину, приветствовал его несколькими кивками головы, затем посмотрел искоса на Фрица и сказал: «Оборванец».

Аптекарь засмеялся.

— Вы не обижайтесь, — сказал он Фрицу (это было его первое обращение к спутнику), — словом оборванец он встречает каждого посетителя и даже моего родственника — самого бургомистра. Он знает только три слова: «Яков», — это его имя —…«оборванец» и —

— Эльза, — прокартавил ворон.

— Так зовут мою дочь, — пояснил аптекарь. — Ну, разве не умная птица?

Фриц Гедерих был того же мнения; он нагнулся, чтобы погладить ворона. Тот изогнулся совсем по-кошачьи и позволил Фрицу провести рукой по блестящим перьям.

— Это удивительно, — сказал аптекарь, — обыкновенно он очень скуп на любезности. Ну, а теперь оставим ворона и пойдем покончим наше дело.

Сопровождаемый бакалавром, Томазиус прошел через аптеку и поднялся в свою квартиру; Фриц скромно остановился у двери, но аптекарь попросил его войти.

В это время Эльза выскочила им навстречу и, увидев странный ящичек в руках отца, захлопала в ладоши и радостно воскликнула:

— Покажи-ка, отец, что такое ты мне принес!

— Это вовсе не игрушка для тебя, — ответил аптекарь, — но посмотреть ты можешь.

Он открыл гробик и показал ей человечка из корня.

— О, какая прелестная вещица! Ведь ты подаришь мне ее, не правда ли?

— Нет, Эльза, этого ты не получишь. Не трогай! Это большая редкость, — Альраун.

Он стал подробно объяснять дочери значение своей покупки. Эльза слушала его, но взгляд ее перешел с висельника на бакалавра, который со шляпой в руке стоял у двери.

— Ах, я почти совсем забыл о нем, — сказал господин Томазиус, поймав вопросительный взгляд дочери. — Присядьте, друг мой! А я схожу за деньгами.

На столе стояла закуска, которую Эльза приготовила для отца. Ее взгляд упал на кружку с вином.

— Отец, не могу ли я предложить ему бокал вина? — прошептала она. — Он выглядит совсем больным.

Господин Томазиус утвердительно кивнул головой и вышел в соседнюю комнату.

Бакалавру было очень приятно гостеприимство аптекаря. Он уселся и, когда Эльза протянула ему бокал, быстро выпил темное вино, молча и не глядя на девушку. Давно не приходилось ему сидеть в такой комнате! Большая зеленая изразцовая печь, мебель, украшенная резьбой, небольшое зеркало с воткнутым за ним павлиньим пером, старые потемневшие фамильные портреты с венками из иммортелей, горшочки с желтофиолью на окнах и опрятно накрытый стол перед ним, — все это пробудило в нем воспоминания о родительском доме, о счастливом детстве… Горячая слеза покатилась по его щеке, и глубокий вздох вырвался из груди.

— Все в прошлом, все потеряно навсегда!

Эльза молча сидела напротив и с нетерпением ждала возвращения отца: ей было жутко видеть волнение молодого человека. Наконец, аптекарь вернулся, сел в кресло и стал считать перед собой на столе золотые монеты. Фриц Гедерих сидел неподвижно. Аптекарь вытащил из кармана маленькую монетку и протянул ее бакалавру.

— Вот вам за труды!.. В чем дело? Почему вы не берете денег?

— Господин аптекарь! — проговорил Фриц Гедерих тихим голосом. — Вас обманули: корень, который вам продал доктор, — не Альраун.

Аптекарь так порывисто вскочил с кресла, будто под ним оказалось раскаленное железо.

— Что вы говорите? Не Альраун? Но что же это, в таком случае?

— Это корень особой репы, — сказал Фриц Гедерих. — У доктора более сотни таких корней в запасе; они очень похожи на корни Альрауна. Верьте мне, он вас обманул.

— Черт возьми! — вскричал господин Томазиус и так ударил кулаком по столу, что зазвенела посуда. — Подлый обманщик! На виселицу его надо с его сотнями поддельных висельников, на виселицу!

— Отец! — испуганно остановила его Эльза.

Аптекарь понемногу пришел в себя. Он поглядывал то на человечка в гробике, то на бакалавра. Мало-помалу на его лице появилось опять обычное выражение.

— С вашей стороны очень похвально, что вы вывели негодяя на чистую воду. Вы, кажется, честный парень, дайте пожать вашу руку!

Фриц протянул аптекарю руку и в голове его блеснула мысль: «Этот человек может меня спасти».

— Возьмите корень с собой, — сказал господин Томазиус, уже совершенно успокоившись. — Или нет, стойте, — я лучше сам пойду к вашему хозяину и выскажу ему свое мнение!

Он надел шляпу и взял длинную трость.

— Пойдемте!

— Господин аптекарь! — робко промолвил Фриц Гедерих. — Будьте любезны, не откажите мне в разговоре с глазу на глаз!..

— Вы хотите еще что-нибудь сказать? — удивленно спросил аптекарь. — Так как вы избавили меня от лишнего расхода, то будет справедливо, если я сделаю вам одолжение, которого вы просите. Войдите сюда!

Эльза осталась одна. Теперь, на досуге, она хорошенько рассмотрела поддельного человечка, потом вынула его из гробика и рассмеялась, когда человек из корня кувырнулся, будучи поставлен ею на ноги. Скоро эта забава ей надоела, она положила вещицу в ящичек и закрыла его крышкой. Незнакомец что-то долго остается у отца; что бы такое мог он ему сообщать? А каким болезненным показался ей бедный юноша! Может быть, отец сумеет ему чем-нибудь помочь. Ведь он — это все говорят — понимает в медицине больше, чем целая дюжина докторов! Эльза подошла к двери. Подслушивать? — нет, это было бы неприлично, но если услышишь случайно словечко из разговора, это не такое уж большое несчастье! Она откинула назад свою тяжелую косу и приложила свое маленькое розовое ушко к замочной скважине. Незнакомец рассказывал поразительные вещи. Он говорил о чертях, о смерти и о палаче. Эльза похолодела от страха. Затем она услыхала голос отца:

— Дураки же, кто думают, что черт изготовляет эти ядовитые испарения.

Эльза нагнулась и, прищурив один глаз, заглянула в замочную скважину. Незнакомец вынул из кармана небольшой сверток, снял платок, которым он был обернут, и, развернув пергамент, подал его отцу. Тот стал читать, покачивая время от времени головой.

— Я помогу вам, — сказал он наконец. — Вот вам моя рука, господин бакалавр!

Он произнес это так громко, что Эльза испуганно отскочила. Когда затем господин Томазиус вошел в комнату, Эльза стояла у стола спиной к двери и внимательно рассматривала ящичек с человечком. Отец показался ей сейчас особенно высоким, и шагал он, не сгибаясь, прямой как свеча; за ним вошел в комнату Фриц Гедерих, лицо которого покрылось легкой краской, и глаза блестели. Господин Томазиус взял черный гробик и поручил дочери убрать со стола дукаты. Затем он захватил трость и удалился со своим спутником. Внизу, в аптеке, он открыл один из ящиков и протянул бакалавру горсть сухой травы.

— Что это такое?

— Торментилль.

— Хорошо, а это что?

Фриц Гедерих снова назвал растение. Экзамен продолжался, и все ответы были правильны.

— Вы, кажется, ничего не забыли! Теперь будьте внимательны, — что это такое?

Фриц Гедерих взял высушенные листья, понюхал их и ответил:

— Растение похоже на цикуту, но это не она, а телячий зоб.

— Optime! — сказал аптекарь и хлопнул бакалавра по плечу. — Мой прежний помощник дал себя провести и принял это растение за цикуту! Насколько вы сведущи по части рецептов, мы посмотрим потом. Прежде всего, нам предстоит рассчитаться с негодным Рапонтико.

Он взмахнул своей палкой, как полководец саблей перед битвой, и вышел с Фрицем Гедерихом на улицу. По дороге бакалавр признался своему покровителю, что опасается резкого выступления со стороны доктора; последний не захочет его отпустить и сделает его прошлое известным жителям Финкенбурга, что может сильно повредить ему в городе. Но аптекарь успокоил его:

— Я — сенатор города Финкенбурга, и бургомистр — мой близкий родственник. Было бы позором для меня, если бы я не смог вырвать вас из зубов этого подделывателя аль-раунов.

В это время они подошли к лавке Рапонтико и поднялись по лестнице. Доктор находился на галерее и низко поклонился аптекарю, когда тот взошел на площадку.

— Если вы думаете, что я принес вам деньги, то вы жестоко ошибаетесь, — начал господин Томазиус. — Вот вам Альраун или, вернее, ваша репа, а теперь отдайте мне обратно мои четыре дуката!

Доктор Рапонтико сделал изумленное лицо.

— Не знаю, чего вы хотите, — произнес он, — не думаете же вы…

— Негодяй! — прервал его аптекарь, — отдайте сию минуту мои деньги, не то будет плохо!

Доктор бросил на своего помощника взгляд, полный яда, и вытащил из кармана золотые монеты. Аптекарь внимательно осмотрел их и спрятал.

— Так, — сказал он, — одно дело сделано! А теперь будьте любезны, рассчитайтесь с этим молодым человеком: я беру его к себе.

Доктор стоял неподвижно, словно св. Георгий над рыночным колодцем города Финкенбурга.

— Да, хозяин, — сказал Фриц Гедерих, — позвольте мне взять свои пожитки: я покидаю вас и желаю вам всего наилучшего.

Доктор изменился в лице и принужденно засмеялся.

— Сударь, — начал он, обращаясь к аптекарю, — вы, конечно, шутите?

— Ничуть, — сказал господин Томазиус и ударил палкой об пол, — неужели вы воображаете, что я пришел с вами шутки шутить?

— Что такое? — вскричал доктор, и лицо его приняло темно-вишневый оттенок. — Вы хотите взять к себе нищего студента, заклинателя чертей?!

Люди, толпившиеся у лавки, стали прислушиваться.

Фриц Гедерих судорожно сжал кулаки.

— Будьте осторожнее! — воскликнул аптекарь. — Иначе я заставлю упрятать вас вместе с вашим фальшивым висельником! Вы — жалкий шарлатан!

При этих словах доктор потерял все свое самообладание, его черные глаза блеснули, зубы заскрежетали. Он подскочил к аптекарю и яростно замахнулся на него своей тяжелой палкой. Но Фриц Гедерих бросился между ними, и удар пришелся ему по руке. Доктор был разъярен, как дикий зверь. Быстро выхватил он свой нож, и кто знает, каков был бы исход всего этого происшествия, если бы сильные руки внезапно не схватили и не повалили наземь доктора.

Толпа зевак сначала с удивлением прислушивалась к спору между почтеннейшим из горожан и странствующим доктором. Когда же последний перешел в наступление, два рослых парня мигом взобрались на лестницу и, схватив доктора, сжали его, словно в тисках.

В Финкенбурге, как и в других местах, существовал обычай заканчивать дракой все народные увеселения. Побоище заканчивало ярмарку, как аминь — проповедь.

Городские стражники в ярко-зеленых мундирах бродили недовольные вокруг ратуши, вспоминая доброе старое время, когда в ярмарочные дни по крайней мере один человек оказывался убитым. Они как раз горевали о том, что их время прошло, как вдруг из докторского балагана послышались крики и шум. Стража подоспела на место происшествия именно в тот момент, когда вмешательство горожан положило конец перебранке. Стражники заставили присутствующих рассказать, как было дело, после чего один из них завладел ножом, другой — палкой доктора; остальные связали его самого. Они намеревались заодно взять с собой помощника и скомороха, но Бальтазар Клипперлинг заблаговременно испарился с места драки, а за Фрица Гедериха обещал поручиться сенатор и аптекарь Томазиус. Все же стражники продолжали сомневаться в невиновности помощника, когда, к счастью, подошел сам господин бургомистр.

Аптекарь переговорил с ним, они удовлетворенно пожали друг другу руки, и Фриц Гедерих получил разрешение взять из лавки узелок со своим добром. Он быстро собрал свое имущество и желал как можно скорее уйти со своим покровителем. Но господин Томазиус остановил Фрица и обратил его внимание на происходящее вокруг. К шесту, который держал вывеску со стихами, была приставлена лестница, и вывеска снята, после чего появились люди с молотком и гвоздями и заколотили наглухо лавку доктора.

Когда Фриц Гедерих проходил с аптекарем мимо ратуши, они увидели собравшуюся перед ней большую толпу, и господин Томазиус сказал:

— Если вы хотите проститься с вашим бывшим хозяином, то подойдемте поближе!

Перед ратушей стоял деревянный осел, верхом на котором в красной одежде сидел доктор Рапонтико. Он опустил голову и в бессильной ярости кусал нижнюю губу. Городская чернь, которая недавно еще, разинув рот, благоговейно глазела на доктора, теперь злорадно хохотала и издевалась, швыряя в поверженного кумира всем, что попадалось под руку.

— Так наказываются у нас те, кто нарушают мир и спокойствие ярмарки, — сказал господин Томазиус и повернул на главную улицу, где бакалавра манила Львиная аптека, как манит земля потерпевшего кораблекрушение.

— Ганна, — сказал, придя домой, господин Томазиус, — это мой новый помощник — господин Гедерих; проводите его в его комнату! Завтра в половине шестого утра, — продолжал он, обращаясь к бакалавру, — приходите ко мне завтракать, а потом я объясню вам ваши обязанности. Сегодня вечером вы останетесь у себя в комнате, куда Ганна принесет вам ужин. Будьте здоровы и постарайтесь, чтобы мы стали друзьями.

Господин Томазиус ушел, а Ганна проводила нового помощника в его комнату.

В этот день старая экономка до поздней ночи просидела у белокурой Эльзы. Ганна в подробностях узнала о происшествии на ярмарке и теперь, не переводя духа, сообщала все своей любимице, прибавляя еще кое-что от себя.

— …А какой он воспитанный и деликатный! Подумай, Эльза, когда я постелила ему постель и принесла воды для питья, он сказал: «Спасибо, фрейлейн Ганна». Прежний помощник звал меня просто «Ганна», и ничего подобного я от него никогда не слыхала. Поверь мне, Эльза, новый помощник не простой человек. Он — благородного происхождения.

Эльза сделала большие глаза.

— Моя мать, царство ей небесное, — продолжала Ганна, — однажды рассказала мне историю об одном садовнике, имевшем красавицу-дочку. Пришел как-то молодой человек и нанялся к ним слугой, — подробностей я уж не помню — ну, одним словом, он оказался сыном короля, женился на девушке, и она сделалась королевой. Помяни мои слова, Эльза, — если наш молодой помощник и не принц, то за ним во всяком случае что-то скрывается…

Эльза рассмеялась; старая Ганна поцеловала свою любимицу и вышла из горницы. Девушка зарылась в пуховые перины, и очень скоро ей уже снился маленький висельник.

А в подвальном помещении Фриц Гедерих спал без снов так крепко и сладко, как спалось ему лишь много лет тому назад, когда любящая мать каждый вечер взбивала на ночь его подушки.