Алиби Алисы

Глава десятая

Даже продавец пончиков замечает сегодня утром мое приподнятое настроение.

— Привет, Шарлотта! Сегодня ты выглядишь гораздо бодрее. — Но тут он внезапно хмурится. — Что это случилось с твоим лицом?

— Ах, это! Наступила на кошку на ступеньках. Скоро все процдет. — Несмотря на толстый слой пудры, синяки проступают вполне отчетливо, так что «У меня шла кровь из носа» больше не сработает.

— Тебе надо сходить к доктору. Как всегда?

— Пройдет. Сегодня уже не так сильно болит. Я хотела ограничиться бутылкой воды, но ты меня соблазнил.

— Сделаю тебе свежие, — Джонни подмигивает и опускает корзинку в кипящее масло. Вчерашнего незнакомца не видно, словно его никогда и не было. Яркое солнце приятно согревает мое лицо. — А что означают твои сегодняшние улыбки? Что-то особенное?

— Да нет, — вру я на ходу. — Ну, продала своего «Неумеху» в Таиланд и Вьетнам.

— Замечательно! Ты молодец. Сколько же это теперь будет стран?

— Ой, я уже запуталась, — смеюсь я. — Что-нибудь около пятидесяти.

— Так ты теперь прямо международная суперзвезда? — ухмыляется он, подбрасывая пончики в корзинке. — Знаешь, я пытался отыскать твои книги на «Амазоне».

— Да ну?

— Угу. Ничего не нашел.

— Это странно, — хмурюсь я.

— Да, и в интернет-библиотеке. Они тоже о тебе ничего не слыхали.

— Наверное, мой издатель временно снял их с интернета. Он хочет сделать им всем новые обложки.

— Понимаю.

— Вообще-то мои книги продаются в основном за рубежом. В России. И в Бахрейне, — выпаливаю я первое, что приходит ко мне в голову.

— Понимаю, — снова говорит он, и я не могу понять, удалось ли мне убедить его. — Так почему же ты так улыбаешься? Может, у тебя сегодня свидание?

— Нет-нет, — улыбаюсь я. — У меня на это нет времени. Много пишу. Просто сегодня такой солнечный день!

Джонни высыпает содержимое корзинки на бумажное полотенце.

— А я-то думал, что у меня появился соперник, — подмигивает он мне, ссыпая пончики в пакет.

Я знаю, что это просто невинный флирт — так он обращается ко всем женщинам, останавливающимся возле его фургона. Но, удаляясь и поправляя на плече шарф, соображаю, что я гораздо более привлекательна для него, чем мне казалось ранее. Оказывается, есть не один, а целых двое мужчин, проявляющих ко мне интерес. Кто бы мог подумать?

Сегодня я влюблена и чувствую себя на седьмом небе. Вчера, спустившись вниз со льдом, Кейден застал меня плачущей и стал допытываться почему. Когда я сказала ему про фотографии, он поначалу рассердился, а потом все рассказал — как он влюбился в меня с первого взгляда, но не мог найти подходящих слов, а когда узнал про «отца Эмили», подумал, что я сейчас не готова к новым отношениям.

А потом мы поцеловались. Нет, это я поцеловала его. В губы. На целых восемь секунд.

Когда я вспоминаю об этом, я краснею.

Мы поболтали, и он пригласил меня сегодня вечером в бойцовский клуб и обещал показать несколько приемов самообороны. Потом мы смотрели по телевизору старые детективы, а потом снова целовались — на этот раз аж двадцать две секунды. И даже с полуоткрытыми губами. А потом он ушел к себе, что показалось мне гораздо более романтичным, чем срывание одежд друг с друга, как это часто показывают по телевизору. Совсем как старомодное ухаживание.

Ночью я почти не спала, а теперь не могу перестать улыбаться.

Мне не дают покоя мысли об «этом», потому что Кейден точно этого захочет. Раз уж он рассылает свои голые фото случайным женщинам, он захочет женщину, которая все знает. А я не знаю ничего. Ну, почти ничего. Я знаю, что куда вставляется и что нужно погладить и полизать. Бр-р. Неужели я смогу? Хотя теперь, когда я влюбилась, я, наверное, могу все.

Когда он сказал вчера, что влюбился в меня, я реально ощутила дрожь в коленях, хотя раньше мне всегда казалось, что это не более чем оборот речи. Все утро я фантазировала, как мы держим друг друга за руки, ходим по садовому центру, выбирая корзины с цветами, нагружаем тележку в супермаркете, вычеркивая один за другим предметы из списка, покупаем фанеру, чтобы соорудить полки в кладовой. Мы живем в своем доме: он подстригает траву на газоне, а я держу бумажный мешок, куда мы собираем садовый мусор. А вот и наша свадьба: на мне платье с перьями, которое сочинила для меня Фой, — я нашла ее рисунок в одной из книг Беатрис Поттер.

Но вот что касается реальной близости — ощущения его обнаженного тела, ласк, секса, — тут требуются совсем иные фантазии. Взрослые. И от них меня пробирает дрожь. Лучше мы не будем торопиться. Пожалуй, я спрошу его сегодня вечером, когда он собирается засунуть свою пипиську в мою. При одной этой мысли я хихикаю, как десятилетняя девчонка.

Захожу в подсобку «Лалика», и от моей радости не остается и следа.

— Привет, Женевьева, — смеется Клер. — Твое лицо похоже на пиццу с колбасой.

— Спасибо за комплимент, — отвечаю я, отмечая в журнале начало рабочего дня.

— Эти мужики заблевали вчера весь туалет со своей вечеринкой, — с места в карьер налетает на меня Ванда. — Срочно иди туда. Моющие средства закончились, так что просто три и смывай почаще.

Мне кажется, что за все время Ванда ни разу не сказала мне ни «доброе утро», ни «пока». Она только начальственно выкрикивает команды и тут же исчезает. Но сегодня это меня совершенно не волнует. Вся блевотина мира не может заставить меня перестать думать о Кейдене. Надеваю на нос прищепку. Ничего, вполне сойдет.

Не успеваю я покончить с туалетом, как Ванда посылает меня на третий этаж заниматься комнатами Клер, которая срочно убежала с сыном к зубному. Всего пять комнат, и здесь так тихо и спокойно! Я меняю грязные простыни, чищу унитазы и собираю мокрой салфеткой чьи-то волосы из раковины, а в голове у меня звучит «Дуэт цветов»[11], и мы с Кейденом прогуливаемся по саду дома Беатрис Поттер. Он укутывает меня в свою куртку и спрашивает, куда нам пойти на ланч: в тихий ресторанчик, мимо которого мы проехали, или в «Макдоналдс» на автостраде.

Я думаю о чем угодно, только не о работе, и немедленно получаю нагоняй от Ванды.

— Шо за хрен, Женевьева! Почему ты не сказала, что в тридцать седьмом прожгли матрас, а? Теперь они уже уехали, и нам придется расплачиваться. И ты не положила мыло в тридцать восьмом. Сколько раз тебе говорить? — Ну прямо как главная ведьма из книги, которую Айзек читал нам с Фой перед сном. В любой другой день каждое ее слово обжигало бы меня как кислота, но сегодня мне все равно. У меня есть Кевден. Я — пуленепробиваемая.

Она кричит прямо мне в лицо, а я вспоминаю тело Кейдена на фотографиях из «Ватсапа» и думаю о том, как он спит: на спине или свернувшись калачиком, как я? А может, он спит голышом? Я хихикаю.

— Ты шо, смеешься надо мной, сучка? рычит Ванда.

— И не думаю, отвечаю я, запихивая простыни из тридцать четвертого номера в мешок.

— Только попробуй посмеяться надо мной! Полетишь кубарем вон с той лестницы.

— Да не смеюсь я над тобой, Ванда. Просто мне сегодня весело, вот и все.

— Почему? — вопрошает она и сплевывает на пол.

— Я… — Она ждет. Я чувствую, что она будет ждать хоть до второго пришествия. — Я влюбилась.

Ну-ка тронь меня! Мне кажется, что я окружена силовым полем. Никто не сможет ничего мне сделать. Вот что значит настоящая любовь.

— Опять эти твои штучки? — Брови Ванды поднимаются на неимоверную высоту.

— Нет. Он настоящий, он красивый и он мой. Его зовут Кейден.

— Еще одна кукла, как и твой ребенок? Думаешь, мы не заметили? Сначала пластмассовая дочь, а теперь — пластмассовый любовник. А надувной член у него есть?

— Он настоящий, — повторяю я, достаю из кармашка фартука телефон и показываю ей фото на заставке. Она выхватывает телефон у меня из рук, всматривается в экран и начинает хохотать.

— Шо? Ты встречаешься с ним? Сабрина! Сабрина, иди-ка сюда, глянь…

Из лифта появляется Сабрина, оставляет свою тележку возле тридцать первого номера и послушно подбегает к Ванде.

— О-о, какой красавчик!

— Это ее парень, — говорит Ванда.

— Да ну! — смеется Сабрина. — Папочка твоей куклы?

— Нет, — я вырываю телефон у неё из рук.

— Ты сфотографировала плакат в тренажерном зале, — говорит Сабрина. — Я видела его, когда приводила детей на плаванье. Ты права, Ванда. Она никогда не говорит правду.

— Так я и знала, — произносит Ванда. — Ах ты, маленькая врушка.

Выключаю телефон и кладу его в карман фартука, но промахиваюсь, и он падает на пол. Нагибаюсь, поднимаю его и бегу за Вандой:

— Ванда! Он правда мой парень! Он живет в квартире наверху. А вчера мы целовались.

Она смотрит на меня таким взглядом, каким смотрят на мороженую курицу, чтобы проверить, растаяла ли она.

— Ты все врешь. Ты всегда врешь. Мы знаем, что тебя зовут не Женевьева.

Я захожу следом за ней в служебный лифт, и она нажимает кнопку первого этажа.

— Я не вру. Клянусь.

— Как же тогда тебя зовут?

— Д-д-джоан.

— А если я скажу, что ты опять врешь, что тогда?

Лицо мое пылает, а сердце вот-вот выскочит из груди.

— Если ты не можешь иметь детей, это одно дело. Но делать вид, что кукла — это твой ребенок! Не ходить на работу, потому что у нее, видите ли, «инфекция», я - она делает ударение на последнем слове, ее длинные красные ногти хватают воздух. Но она еще не закончила, а как только я захожу вслед за ней в подсобку, Мэдж и Клер присоединяются к ней.

Ты помнишь, как в первую неделю сказала нам, что тебя зовут Женевьева Сайсон, что ты была знакома с Меган Маркл и играла в хоккей за олимпийскую сборную? Потом Тревор просмотрел твои бумаги и увидел, что твое настоящее имя — Джоан Хейнс. А однажды Клер услышала, как ты сказала продавцу пончиков, что пишешь пятый роман. Так кто же ты, на хрен, на самом деле?

— Мой муж сказал, — присоединяется Клер, — что видел тебя в зубном кабинете. У тебя был живот, как у беременной, и ты говорила, что тебя зовут Рут.

— И волосы у тебя не черные, — качает головой Мэдж. — Вон, рыжина пробивается. Ты что, думала, что в таком маленьком городе тебе удастся всех задурить?

— Не знаю, — бормочу я.

— Так кто же ты тогда? — визжит Клер.

— Не знаю.

Все радужные мысли о Кейдене разбежались и попрятались, как кролики по норам. В маленьких комнатках, которые я мысленно построила для нас, один за другим гаснет свет. Больше всего я поражена безжалостностью их атак: они знают, что я всем лгала, и отчетливо дают мне это понять. Они следят за каждым моим шагом. Я не могу быть никем, кроме Джоан Хейнс, кем бы она ни была.

Отмечаю свой уход, забираю пальто и сумку и прохожу мимо, подсобки, где сидят они все — Ванда, Тревор, Сабрина, Клер и консьерж Бенито. Только Бенито бросает на меня беглый взгляд, и их болтовня продолжается. «Убогая», — доносится до меня.

Прохожу через ресторан, не поднимая глаз. Какофония просто ужасная: кто-то подзывает официанта, лают собаки, вопят дети, стучат ножи и вилки. Замечаю обращенный на меня взгляд из-за столика в ротонде. Мужчина с соломенными волосами.

На спинке стула напротив — кожаная куртка. На столе рядом с ним — бумажник и ключи.

Мужчина с соломенными волосами, разглядывающий меню. Один.

Мороз пробегает по моей коже. Это он. Мужчина, который смеялся. Он меня вычислил. Сначала он изнасиловал и убил Тессу Шарп, но потом понял, что это была не та девушка. Если он увидит меня, все пропало: он увидит мои рыжие корни. Ведь он ищет рыжую Алису. Ну хорошо, мне теперь нечего терять.

Приободренная сотнями свидетелей, иду прямо к его столику и останавливаюсь, выжидая, пока он оторвет взгляд от меню. Сердце бешено колотится, на лбу испарина. Здесь так жарко, так шумно.

— Сэр?

Он меня не слышит.

— Сэр!

— Ах да! Мне, пожалуйста, горбушу, а им — два стейка средней прожарки.

— Нет.

Он кладет меню на столик и медленно поднимает глаза, а потом невозмутимо показывает на два пустых стула и говорит:

— Они вышли покурить.

Наши взгляды встречаются. Я узнаю это лицо. Я видела его по телевизору. Внезапно мой гнев сменяется чем-то, чего я не могу сразу распознать.

— Простите, в чем, собственно, дело? — хмурится он, и не успеваю я раскрыть рот, как он понимает, что ошибся. — Я думал, что вы официантка.

Он достает из кармана серебряную ручку и держит ее наготове:

— Приношу свои извинения. Где вам подписать, моя дорогая?

— Перестаньте меня преследовать, — говорю я, абсолютно ничего не понимая.

— Что, простите?

— Перестаньте меня преследовать и оставьте меня в покое, иначе я вызову полицию.

— Да что это с вами? — он озирается по сторонам, ища поддержки.

К столику торопливо подбегает наш менеджер Кимберли Форбс в белой блузке и черном деловом костюме:

— С вами все в порядке, мистер Уиттл?

— Не уверен, — мужчина хмурится и криво усмехается. Опять тот самый смех. — Вот эта леди полагает, что я ее преследую.

Мои глаза полны слез. Кимберли поворачивается ко мне, ее взгляд пронзает меня, как два острых кинжала:

— В чем дело, Женевьева?

И тут позади мужчины в клубах сигаретного дыма появляется брюнет, чья кожаная куртка висит на стуле, и Танк.

— Что происходит? — вопрошает брюнет.

— Эта дама утверждает, что я ее преследую.

— Вы все меня преследуете, — выкрикиваю я и только тут понимаю, что плачу. Обильные слезы струятся по обеим щекам. — Но я вас больше не боюсь. Хотите убить меня, убейте прямо здесь, при свидетелях. Я больше не буду от вас бегать. Я больше не могу.

Я падаю на пол, прямо посреди ротонды, среди металлических ножек стульев, крошек, раздавленных чипсов и обрывков бумажных салфеток. Все приходит в смятение. Кто-то просовывает руки мне под мышки и ставит меня на ноги. Я издаю нечленораздельный вопль. В моих ушах все еще звенит тот смех.

— Вставай, вставай. Тебе пора домой.

Глаза мои полны слез. Я ничего не вижу и не соображаю, кто это говорит, пока мы не оказываемся на лужайке перед отелем.

— Оставь меня, Тревор. Я хочу, чтобы они меня убили.

— О чем это ты говоришь? Ты что, забыла принять таблетку? Ну зачем, спрашивается, Кен Уиттл будет тебя убивать?

— Какой еще Кен?

— Кен Уиттл. Комик. Он весь месяц выступает в зимнем саду. Вот погляди.

Мой взгляд следует за его пальцем и утыкается в афишу на столбе.

А над всем этим красуется Кен Уиттл собственной персоной в белой шляпе, с густым фальшивым загаром, поднявший вверх оба больших пальца.

— У него сегодня не было этого загара.

— Так ведь он сегодня не выступает, — говорит Тревор, уперев руки в бока. — Что за хрень, Женевьева? Что это сегодня с тобой?

— А кто были другие двое?

— Я думаю, это его импресарио и телохранитель. А ты что себе вообразила?

— Трех поросят.

— Нет тут никаких поросят.

Я поворачиваюсь к нему и ловлю его взгляд. Он думает, что я рехнулась. Как я могу что-нибудь ему объяснить, если все, что я скажу, только укрепит его подозрения?

— Я слышала этот смех, — бормочу я. — Я лежала там и все слышала. Они сковали мне руки, а потом убили моего отца…

И тут я все вспомнила. Да, я слышала этот смех, когда они положили меня на носилки. Восемнадцать лет назад он уже был суперзвездой. «Комедийное шоу Кёна Уиттла». Я помню его. Когда умирал мой отец, все вокруг было заполнено его смехом.

По телевизору.

— Мне кого-нибудь позвать, Джоан? Кого-нибудь, кто мог бы отвести тебя домой. Я не думаю, что тебе стоит оставаться одной.

— Нет, — отвечаю я. И это правда.

Тревор куда-то исчезает, и я остаюсь одна, стоя на коленях посреди тротуара, уставившись на афишу Кена Уиттла. Через несколько минут Тревор возвращается с моим пальто и сумкой, помогает мне встать на ноги, надевает пальто, застегивает пуговицы, как это всегда делал мой отец, и вешает сумку через плечо.

— Главное — не волнуйся, окей?

Бреду, не разбирая дороги, подгоняемая дующим в спину ветром. Как жалко, что мне не хватает смелости просто зайти в море и утопиться. Или утопить того, кем я вынуждена быть — эту Джоан Хейнс. Ненавижу ее. Не хочу жить ее жизнью. Не хочу больше быть актрисой в этом нескончаемом телешоу. Мне нужен кто-то, кто вытащит меня из этого. Мне нужен Кейден.