Алиби Алисы

Глава вторая

Меня зовут не Мэри. Мое имя Джоан. По крайней мере, так они меня сейчас называют. Но свое настоящее имя я не могу открыть никому. Здесь, на свободе, находится лишь часть меня. Другую — большую часть мне приходится скрывать. Я вовсе не врач. У меня нет всех этих детей, о которых я рассказала парикмахерше, и мужа, персонального тренера по имени Кейден, тоже нет. Зато имеется новый сосед, которого так зовут, да еще мужская рубашка из благотворительного магазина, обрызганная духами из бесплатного тестера одеколона «Пако Рабан», и я делаю вид, что он забыл ее у меня. Это все. Мэри — это всего лишь образ, причем один из многих. Личина, которую я надеваю, чтобы все они оставили меня в покое.

Но они все-таки вычислили меня, разве нет? Они снова меня нашли.

Нет, говорю я себе, не нашли. А может быть, то были не они? Может быть, Скантс прав, говоря, что во всем виновата моя паранойя. Или он говорит это просто потому, что ему платят за то, чтобы он присматривал за мной, и он вынужден так говорить? Даже если это были они, «Три поросенка», город все-таки достаточно большой, и сейчас он наводнен туристами, родителями с детьми на каникулах и просто праздношатающимися, среди которых легко затеряться. Они, скорее всего, искали бы меня в отеле или небольшой гостинице, так что, пока у меня есть квартира, я в безопасности.

Два дня я из осторожности никуда не выходила. Сказала на работе, что Эмили приболела, и сидела дома. Играла с Эмили и кошками, пекла пирог, принимала ванну, украшала квартиру (хотя до Рождества еще достаточно далеко) и смотрела диснеевские мультики. Я всегда смотрю их только до тех пор, пока не начинается что-то грустное, а потом проматываю или выключаю. Повзрослев, я решила, что печали с меня хватит, поэтому в моем мире Муфаса все еще жив, Немо не потерялся, а Чудовище никак не может превратиться в этого их отвратительного принца.

Потом я заказала кое-что по интернету: новый коврик, чтобы закрыть большую часть ужасного линолеума в кухне, который хозяин квартиры не намерен менять, настольную игру для моего разносчика газет Альфи (я как-то рассказала ему о ней, а тут нашла со скидкой на «Ибей»), прикольные заколки для волос и серебряные блестки. Я еще не решила, что буду делать с блестками — скорее всего, использую их как-нибудь на Рождество. Пригодятся обязательно.

После этого я поискала информацию о Фриде Кало. Оказывается, это была мексиканская художница-бисексуалка, «портреты которой открывают окно в интимный мир женской психики». По крайней мере, так пишут в интернете. А еще в восемнадцать лет она попала в аварию и не могла после этого иметь детей. Поэтому она окружила себя коатами[1]. Теперь ее портрет, висящий в спальне, нравится мне гораздо больше, а ее брови уже не так пугают.

На автоответчике появилось еще одно сообщение: тишина, потрескивание, чье-то дыхание, а потом щелчок и короткие гудки. Опять простое совпадение? Мне приходится в это поверить. По крайней мере, так сказал бы Скантс. Я не должна приставать к нему, если не чувствую настоящую угрозу. Таковы правила.

Я уже съела почти все, что было в доме, даже печенье, которое хранила на черный день. Вода в кране пока еще есть, но могу поспорить, что в любую минуту могут ударить морозы и трубы замерзнут. Эмили становится все более капризной. Ей нужен свежий воздух. Пойду пройдусь. Может, перейти через дорогу и купить пончики у уличного торговца? Но ведь это не полезно, разве не так? Пончики к чаю. Сегодня утром я насчитала в мусорном ведре пятнадцать промасленных бумажных пакетов. Пятнадцать! А еще один, весь разрисованный, лежит на столе. Я взяла его в руки и принялась рассматривать имена, написанные разными почерками:

Энн Хилсом.

Мелани Смит.

Клер Прайс.

Джоан Хейнс.

Чувствую себя грязной. Надо принять ванну.

Укладываю Эмили в люльку, стоящую возле комода, и она с довольным видом принимается разглядывать игрушку, которую я прикрепила с краю. Она еще такая маленькая. Иногда мне хочется, чтобы она подросла и смогла крепко-крепко обнять меня. Но потом понимаю, что чем больше она станет, чем больше узнает, тем меньше будет моим ребенком. Лучше уж пусть остается маленькой и думает, что мир — это чудесное место, в котором все тебя любят, а все воображаемое — реально. Взрослым хочется быть, только пока им не станешь.

Принимать ванну — это все равно что погружаться в чьи-то объятия. И то, и другое помогает бороться с депрессией. Это научно доказанный факт, как-то связанный с балансом биоритмов в нашем теле. С годами объятий становится все меньше, но в детстве их у нас было предостаточно. Помню, как тетушка Челле сжимала нас с Фой так, что аж дух захватывало, приговаривая при этом: «Я не могу обнять вас обеих достаточно крепко». А еще помню, как любила есть мыльную пену — прямо с губки, будто это вафля, покрытая взбитыми сливками.

С тех пор как Скантса ограбили в баре в 1988 году, он терпеть не может объятий. Да он еще много чего терпеть не может. Мне не надо думать о нем — он зайдет, когда снова появится в городе. Такой сказал. «Не приставай ко мне», — бросил он таким серьезным тоном, что я сразу поняла, что он не шутит. Я не должна звонить ему, если нет ничего срочного. А разве есть что-нибудь срочное? Только три случайных мужика и пару раз кто-то ошибся номером, вот и все. Надо поскорее линять с этой квартиры. А так все нормально.

Погружаюсь в теплую ванну и позволяю воде с ароматическими маслами обнять мое тело, представляя себе мои тревоги в виде парящего в вышине воздушного змея. Мысленно отпускаю его и, считая до десяти, наблюдаю за тем, как он исчезает в небе. Постепенно паника проходит, хоть я и знаю, что это только временная попытка отгородиться от мира, который все время кажется таким враждебным.

Дверь со скрипом приоткрывается, и в ванную проскальзывает Герцогиня. Я поворачиваюсь набок, чтобы почесать ее за ухом.

— Здравствуйте, Герцогиня. Как дела?

Она гордо усаживается на полотенце и трется головой о мою ладонь. Ее белая шерсть невесома, как облако. Сегодня она кажется мне толстоватой — наверное, я ее перекармливаю. Но лучше уж пусть будет так, чем наоборот. Они все тоже мои дети. Герцог Йоркумский и Граф Грей целыми днями спят на моей кровати, а леди ведут более подвижный образ жизни. Королева Джорджина не очень-то ладит с Принцессой Табитой и Талулой фон Кис и устроила себе логово на одеяле, лежащем на диване. Принц Роланд вообще ни к кому не приближается — он сидит в глубине гардероба и стережет мои свитера от пикси, которые выгрызают в одежде дырки, чтобы добыть материал себе на шапочки. И только Герцогиня всегда приходит поздороваться со мной и поиграть. Конечно, я никогда не скажу об этом остальным, но она — моя любимица.

Мой отец поговаривал, что кошки — это короли и королевы, на которых наложено проклятие, поэтому они всегда ведут себя так надменно и ни на что не обращают внимания. Их королевская кровь не позволяет им снисходить до мелочей.

Как бы мне хотелось остаться в этой ванне навсегда, чувствуя тепло воды и мягкость меха Герцогини под своей ладонью! А еще мне хотелось бы, чтобы у меня, наконец, была своя ванная.

Внезапно по квартире прокатывается резкое бз-з-з-з-з, и у меня снова перехватывает дыхание — это дверной звонок. Но это точно не Скантс — тот всегда предупреждает о своем приходе. Кто бы это мог быть? Родственники жильцов из квартиры надо мной или Кейден, который недавно поселился наверху? А может, кто-то опять ошибся? Что это они всё без конца ошибаются?

А может быть, и не ошибаются.

Выкарабкиваюсь из ванны, выдергиваю пробку и выхватываю из-под Герцогини полотенце. Она громко пр-р-р-ротестует, но отступает в сторону. Обернув вокруг себя полотенце, я жду. Может, это пришел почтальон? Нет, он уже приходил сегодня. Все внутри меня вибрирует. Что, если это они? Что, если они слышат, как журчит вода, убегающая в канализацию? А что, если Эмили сейчас заплачет?

Бз-з-з-з, бз-з-з-з снова раздается в прихожей. Сейчас она заплачет, и они точно узнают, где я. Бз-з-з-з-з-з, бз-з-з-з-з-з.

Нащупываю висящий на двери халат и набрасываю его на свое мокрое и холодное тело. Паника полностью овладела мной, и я не в состоянии рассуждать трезво. Захожу в спальню, надеваю ботинки и тщательно завязываю их, хотя мой мозг, кажется, забыл, как это делается.

Бз-з-з-з-з-з-з, бз-з-з-з-з-з-з-з, бз-з-з-з-з-з-з-з-з-з.

О господи! Мне хочется разреветься. Как, скажите мне, я побегу с ребенком? А что прикажете делать с кошками? Если даже я выйду во двор, мне придется обойти дом, чтобы пройти через калитку, и тогда они меня схватят. На мне нет даже трусиков, только мокрый халат и плохо завязанные ботинки.

Мне нужно набраться храбрости, успокоиться и хорошенько подумать, чтобы не наделать глупостей. Но прежде, чем мою голову посещает хоть одна трезвая мысль, я бегу в кухню и хватаю флакон со спреем для мытья стекол и хлебный нож. Подойдя к двери, я приоткрываю ее на цепочку и выглядываю в коридор. Все мое тело покрыто липким потом, а рот так пересох, что губы, кажется, прилипли к зубам.

Сквозь матовое стекло входной двери маячит неясная тень. Одна.

— Что вам нужно?! — кричу я дрожащим голосом.

— Привет! Это Кейден с верхнего этажа. Это вы задвинули задвижку? Я не могу войти.

Я испытываю такое огромное облегчение, что слезы сами собой начинают катиться у меня из глаз. Отодвинув задвижку, я вижу парня с верхнего этажа в кожаной куртке с мотоциклетным шлемом под мышкой и пакетом продуктов в другой руке. Мое тело все еще дрожит.

— Господи! С вами все в порядке? — спрашивает он. — Простите меня. Я уезжал на несколько дней, только вернулся, а дверь не открывается… Я не знал, что вы принимаете ванну, и совершенно не хотел вас напугать. Вы ведь Джоан?

«Нет, я не Джоан», — хочется сказать мне. Я испытываю непреодолимое желание назвать ему мое настоящее имя и попросить его о помощи. Мне хочется, чтобы он прогнал всех этих Поросят своими сильными руками. Но я не могу. Я усаживаюсь на ступеньку и роняю нож и флакон на коврик.

Входная дверь закрывается. Кейден кладет шлем на полку и наклоняется ко мне, скрипя кожей куртки.

— Эй! Все хорошо. Я вас не обижу.

Я притягиваю его к себе, а он обхватывает меня руками, и мы прижимаемся друг к другу крепкокрепко, как влюбленные. Влюбленные, которые в течение нескольких недель после его переезда только вежливо здоровались и придерживали друг другу дверь. При виде его я каждый раз краснею, потому что теперь всем говорю, что он мой муж и отец моих пятерых детей. А еще он — заставка на моем телефоне. Я сделала это фото, проследив за ним до тренажерного зала на другом конце набережной, где он работает. Кевден Коттерил, персональный тренер. И вот он здесь во плоти, он обнимает меня, и я остро ощущаю всю горечь своего положения. Мои слезы скатываются по его кожаной куртке. Его шея влажна от пота, и от него пахнет морем.

— Простите меня, — повторяет он. Мы разнимаем объятия, и он смотрит на меня взглядом, полным тревоги. — Может, вам нужна помощь?

Я мотаю головой.

— Вы думали, что это кто-то другой?

Я киваю.

— Вы хотите побыть одна?

Снова мотаю головой.

— Окей. Мне надо засунуть это в холодильник, — он показывает на пакет. — Давайте вы оденетесь, а потом я спущусь, и мы пойдем куда-нибудь выпить кофе и немного проветриться. Лады? Я знаю очень приятное кафе на набережной.

Я морщу нос:

— Не люблю кофе.

— А что же вы любите?

— Клубничный коктейль.

Он прикасается к моей голове и с удивлением смотрит на свою руку, покрытую белой пеной. Его лицо озаряет улыбка, которая сразу освещает эту темную сырую прихожую: словно фонарь в тумане или костер в пещере. Мне остается только улыбнуться ему в ответ.

Сижу в кафе на набережной, поглаживая Эмили по головке, и смотрю на мускулистую спину Кей-дена, обтянутую серой футболкой. Он стоит у прилавка и заказывает: колумбийский кофе с горячим молоком для себя и коктейль со взбитыми сливками для меня. Мне все еще не верится, что мы с ним вдвоем. Я воображаю, что мы — муж и жена, которые просто вышли прогуляться и показать всем нашу крошку. Пожилая пара за соседним столиком смотрит на нас, явно вспоминая дни своей молодости. Рядом останавливается женщина в персиковом плаще и наклоняется, чтобы посмотреть на Эмили. Я инстинктивно прикрываю ее голову одеялом и слышу, как она снова хнычет.

— Простите, но она сегодня немного не в духе.

— Сколько ей?

— Пять недель.

— Ах! Какая миленькая.

Женщина, конечно же, не могла как следует рассмотреть Эмили, но она права. Эмили миленькая, как и все младенцы. Мне приятно осознавать, что эта дама думает, будто мы с Кейденом и впрямь молодая пара с ребенком. Такое теплое, уютное ощущение. А может, у нас и впрямь сегодня годовщина, как сказала Мэри Брокеншайр. Может быть, мы тут и познакомились.

Но когда Кейден возвращается, неся в руках наши напитки, я мгновенно спускаюсь с небес на землю. Он здесь всего лишь потому, что он хороший парень, озабоченный тем, что напугал меня. А со мной что-то действительно не в порядке, раз уж я пугаюсь каждого звонка в дверь. Мне неприятно про это думать, но это так.

— Это вам, — говорит он, ставя передо мной стакан с коктейлем.

Только когда он усаживается, поставив перед собой чашку с кофе и блюдце с печеньем, я понимаю, каким несерьезно-детским выглядит мой заказ. Кейден сменил свой мотоциклетный костюм на футболку, джинсы и белые кроссовки. Его шея все так же слегка блестит от пота, но пахнет от него приятно. Не «Пако Рабан», как я думала вначале, а одеколоном в голубом флаконе в форме мужского торса — «Ле мейл». На моих щеках выступает румянец. В свое время мы с Фой в парфюмерном отделе опрыскивали духами все рукава снизу доверху, пока не доходили до полного одурения.

— Кажется, сегодня будет неплохой денек, — произносит он, глядя в окно. — Вон даже Озерный край[2] отсюда видно.

Я смотрю в том направлении, на которое он указывает, и вижу размытые очертания гор.

— Классно.

— Вы когда-нибудь бывали там, на озерах?

— Нет. Но я была в Шотландии. — Я не хочу распространяться на эту тему и поэтому быстро спрашиваю: — А вы?

— Мы с приятелями из университета раньше ходили туда прогуляться. Незабываемые впечатления. Ну и потом, надо же время от времени проветривать свои легкие свежим воздухом. А вы можете взять свою крошку в дом Беатрис Поттер[3].

— Эмили всего пять недель. Не думаю, что он произведет на нее должное впечатление.

— Пожалуй, вы правы, — смеется он.

— А я люблю Беатрис Поттер.

— Дану!

— Точнее, любила, когда была ребенком, — признаюсь я. — «Котенок Том» — это моя любимая. А еще эта, ну как ее, про лягушку.

Хватит. С мужчинами не говорят о Беатрис Поттер. Надо переключиться на что-то более взрослое — например, на мотоциклы или борьбу. Но меня не интересуют ни мотоциклы, ни борьба. Я отодвигаю от себя стакан.

— Вы давно живете в этой квартире? — спрашиваю я, прекрасно зная ответ.

— Почти две недели, — отвечает он. — А вы?

— Завтра будет два месяца, — говорю я. — Мне кажется, люди не задерживаются в этих квартирах подолгу.

— Ага, — ухмыляется он. — После встречи с хозяином у меня тоже сложилось такое впечатление. А что вы о нем думаете?

— Он не слишком обходительный, — смеюсь я.

— Вы когда-нибудь видели пару, что живет между нами?

— Нет. Они никогда не показываются.

Мы могли бы жить рядом. А так между нами целый этаж. Интересно, где находится его кровать? Может быть, ночью он лежит прямо надо мной? При этой мысли мои щеки снова покрываются румянцем.

— Агде вы жили до этого? спрашивает Кейден.

— В Ноттингеме, — говорю я ему. Это правда, хотя я жила там всего несколько месяцев. Больше я ничего не могу ему сказать. Ни о Ливерпуле, ни о Дамфри, ни о Манчестере, ни тем более о Скарборо…

— Решили подышать морским воздухом?

— М-м-м. Эта квартира всяко лучше той, что мне дали в Ноттингеме.

— Кто дал?

— Местный совет, — на ходу придумываю я. — Вот та была действительно ужасная. Невозможно нормально выспаться. Внизу находился ночной клуб, и какие-то подозрительные личности всю ночь шныряли туда-сюда. А в холодильнике жили слизняки.

— Бр-р.

— Ага. Здесь свои недостатки. Квартира в полуподвале, и алкаши то и дело мочатся под окнами или бросают банки из-под пива.

— Но с малышкой, мне кажется, здесь все-таки лучше.

— Ага. Намного лучше. — Я целую головку Эмили, покрытую пушистыми волосиками.

Какой же он все-таки сногсшибательный! Как все диснеевские принцы, вместе взятые, только четырехмерный, да еще и с запахом. Так бы и смотрела на него всю оставшуюся жизнь. Его глаза искрятся, как поверхность моря под лучами солнца, а на щеках у него — бледные веснушки. Если бы я знала его поближе, я сосчитала бы их все до одной. Я лежала бы рядом с ним по утрам в ожидании момента, когда он откроет глаза, и пересчитывала бы. Интересно, думаю я, а как он спит? Голышом? При этой мысли я снова краснею так густо, что румянец покрывает даже шею, и делаю вид, что занята Эмили.

— У вас есть семья? — спрашивает Кейден. — Ну, кроме Эмили, конечно.

— Нет, — отвечаю я, качая головой. Рассказать ему, что ли, все те истории, которые мы репетировали со Скантсом? Нет, мне не хочется ему врать. Наоборот, я хочу, чтобы он узнал обо мне как можно больше правды, и поэтому просто говорю: — Я живу одна.

— Ну да, — произносит он.

Что это промелькнуло в его глазах? Жалость?

— Ay вас? — спрашиваю я.

— Моя семья живет в Лондоне, — отвечает он, — а тут я на временной работе. Работаю тренером в «Сладких грезах» на том конце набережной.

Семья, сказал он. Не подружка или, там, невеста. Это, скорее всего, означает маму с папой. Хотя может означать и жену с детьми. Лучше я подумаю об этом позже.

— Я знаю, — говорю я, и тут до меня доходит смысл того, что он сказал. — Так вы не собираетесь тут оставаться?

— Нет. У меня контракт на шесть недель. Мой предшественник сломал ногу на триатлоне, и я заменяю его, пока он не вернется.

— А потом вы точно вернетесь в Лондон?

— Вроде так. Хотя они могут продержать меня здесь и подольше.

Слишком жалкая надежда, чтобы за нее цепляться. Хотя, конечно, все же лучше, чем ничего. Мне хотелось бы, чтобы он оставался тут все время. Хотелось бы увидеть его целиком, даже то, что сейчас скрыто от глаз. Я чувствую, что снова краснею, и радуюсь тому, что он смотрит в сторону.

— Как же вы справляетесь с ней одна? — спрашивает Кейден.

— Нормально. Она очень спокойный ребенок. Видимо, я все делаю правильно.

— Значит, вы в декрете?

— Нет. Мне не полагается. Но мне удалось найти женщину, которая присматривает за новорожденными. Я работаю горничной в «Лалике».

— Вам нравится у них?

— Это не та работа, от которой можно получать удовольствие. Вдобавок все мои коллеги за что-то меня невзлюбили. Хотя кое-что мне все же нравится. С верхнего этажа открывается такой красивый вид на залив! А холл сейчас сбрызгивают лавандовым освежителем воздуха — у него очень приятный запах. Тревор, портье, тоже вполне ничего. А еще мне нравится знакомиться с детьми постояльцев. Обожаю детей.

— Я тоже, — говорит он, и я внезапно вижу наших детей, покупающих ему на День папы кружку с надписью «Лучший в мире папочка».

Кейден должен быть хорошим отцом. Два часа я наблюдала за тем, как он проводил урок плаванья для детей, поправляя им нарукавники и болтая с родителями. Он проявлял уйму внимания, как к тем, так и к другим, и делал это вовсе не по обязанности. Уходя, я уносила с собой еще немного глины, чтобы добавить ее к его скульптурному портрету, который каждый вечер мысленно лепила перед сном: форма его тела, мускулы спины, ступни в шлепках, тэту оскаленного тигра на правом бедре. Я представляла себе, как могли бы выглядеть Мы. Мы на нашей свадьбе. Мы получаем ключи от нового дома. Мы выбираем посуду в «Икее». Мы в роддоме: у меня уже начались схватки, я хватаю ртом воздух, а он ищет в телефоне прикольные видео, гладит меня по лицу и говорит, как гордится мной.

Сердце гулко забухало в груди.

— Так у вас есть абонемент? — спрашивает он, перекрывая шипение кофе-машины и позвякивание посуды, которую официантки убирают с соседнего столика.

— Нет. Но я думаю записаться.

— Конечно, записывайтесь. Или знаете что? Приходите для начала на пробное занятие. У нас есть пилатес для женщин. А еще есть «бойцовский клуб» — это что-то вроде курса самообороны, только под музыку…

Кейден внимательно смотрит не меня. Его слова про самооборону не были случайностью, я знаю, что он хочет расспросить меня про мою сегодняшнюю истерику. Прятаться некуда. Взгляд его зеленых с золотыми искрами глаз жжет меня. Он прикасается кончиками пальцев к моей руке, и мысли в голове окончательно спутываются.

— А я на прошлой неделе спасла утку, — говорю я ему. — На пляже. У нее было сломано крыло.

Он хмурится.

— А одна из кошек однажды поймала маленькую птичку и принесла ее к дверям. Ее я тоже спасла. Отнесла в приют для животных.

— Это ее отец? — спрашивает он, глядя на меня в упор. — Это его вы боитесь?

Я прикусываю губу и едва заметно киваю. Кейден больше ни о чем не спрашивает.

— Я люблю животных, — говорю я. — А вы?

— Я тоже. Только целого я, пожалуй, не съем, — он подмигивает. — Пойду возьму добавку. Вы хотите что-нибудь еще?

Я качаю головой, и на моем лице появляется и тут же исчезает невнятная улыбка. Кейден отходит к прилавку, и на этот раз я чувствую боль. Меня возмущает та легкость, с которой он общается с бариста, и обожание в его глазах, когда он смотрит в сторону гор. Я завидую ему. На его блюдце осталось недоеденное печенье, хранящее прикосновение его рук.

Когда он возвращается, я уже знаю, что он хочет покончить с инцидентом в прихожей, и бросаюсь на прорыв.

— Я бы не хотела распространяться на эту тему. Ну, почему я плакала и паниковала.

— И не надо, — отвечает он. — Я и сам могу догадаться.

Он предлагает мне новое печенье, и я принимаю его.

В этот момент включается пожарная сигнализация — похоже, кто-то забыл снять с гриля тост, — и повар целую минуту размахивает полотенцем, отгоняя дым от детектора.

— У меня нет никаких странностей, — говорю я. — Правда. Просто я ведь новоиспеченная мать-одиночка, и мне приходится нелегко. Но я справлюсь. А ее отец — он больше не ее отец и никогда им не будет. Вот и все.

— Я понимаю, Джоан. Прекрасно вас понимаю. Вам больше не нужно ни о чем говорить.

Как бы мне хотелось, чтобы он назвал меня моим настоящим именем. Интересно, как бы оно прозвучало в его устах? Но пока мне приходится оставаться Джоан.

— Спасибо, — еле слышно говорю я.

Он смотрит на часы. Скоро он должен будет уйти, и я с ужасом жду этого момента.

— Послушайте, — говорит он. — Я живу всего в двух лестничных пролетах от вас. Если вам снова станет страшно или заявится тот, кого вы не хотите видеть, позвоните мне. Если меня нет дома, значит, я в тренажерном зале. Если хотите, я сам занесу свой номер.

Кейден протягивает руку к моему телефону, но тут я вспоминаю про его фото на заставке.

— Я сама, — отвечаю я, нервно тыча пальцами в экран. — Диктуйте.

Нажимаю нужные цифры и поспешно выключаю телефон.

— Спасибо вам за то, что выслушали. И за коктейль.

Я почти не притронулась к нему — взбитые сливки забили хлипкую бумажную трубочку, пластиковых теперь больше не дают, а пить из стакана, перемазав весь рот сливками перед моим будущим мужем, мне не хотелось.

— Ну, мне пора. Через двадцать минут приходит клиент. Вы придете посмотреть на то, что у нас есть? Я устрою для вас тур. Да, и первый месяц бесплатно.

— Хорошо. Я зайду.

Кейден встает и берет со стола бумажник, телефон и ключи.

— Пока, птичка-синичка, — говорит он Эмили и поглаживает ее по головке, укрытой капюшоном.

Он прикоснулся к ней! Прикоснулся к моей крошке. Он будет любить ее. Я совершенно в этом уверена.

Кейден давно ушел, а я так и сижу, и смотрю на горы. Когда-нибудь мы отправимся туда все втроем: Кейден, я и Эмили. Поедем туда в отпуск и будем ходить по горам в теплых куртках и больших ботинках, а Эмили будет сидеть у отца за спиной и поглядывать вперед через его плечо. Наша семья.

— Здра-а-асьте вам, Женевьева, — врывается в мои мечты чей-то голос. Поднимаю глаза. Возле столика стоит Ванда с моей работы в полной боевой раскраске, держа в каждой руке по огромному мешку с покупками. Возле нее увиваются дети, умоляющие купить им мороженое.

— Ой, привет, Ванда. Привет, детвора.

Им не до приветствий. Они бегут к прилавку и начинают выбирать фриктейли.

— Я увидела тебя через окно. Почему ты не была на работе вчера и сегодня?

— Я позвонила и передала Тревору, что Эмили подхватила инфекцию.

— И как она сейчас? — Ванда с подозрением смотрит на коляску.

— Спасибо, сегодня ей уже гораздо лучше.

— Так завтра ты выйдешь, а? Я должна знать, или мне придется искать замену. Если ты еще раз не предупредишь, возьму вместо тебя кого-нибудь другого.

— Буду завтра в восемь. Обещаю.

Ванда взмахивает огромными, как крылья летучей мыши, ресницами:

— Смотри, не появишься — даже не знаю, что я с тобой сделаю! Понятно?

— Да. Спасибо. До завтра.

Ее дети преграждают путь к кассе двум покупателям. Ванда громогласно командует: «А ну-ка бр-р-рысь!», и они молча выстраиваются в очередь.