Алиби Алисы

Глава пятнадцатая 24 часа спустя, галерея Лорэйн де Курси, Дижон, Франция

Суббота, 2 ноября, раннее утро

Меня бесит современное искусство. Я просто давлюсь, когда вижу все эти незаправленные кровати и перевернутые писсуары. А вот мой братец Пэдди прямо тащится от них и при первой же возможности едет в Дижон в эту помпезную дорогущую галерею, чтобы посмотреть на новые инсталляции. Сегодня я на грани срыва, и он предложил мне поехать с ним, чтобы «хоть немного проветриться».

— Там тебе будет лучше, сестричка.

— Ну зачем, спрашивается, мне туда ехать? Ты же знаешь, что я ненавижу современное искусство.

— Дело не в искусстве. Тебе просто надо развеяться несколько часов. Поехали, вход бесплатный.

Я знала, что это не поможет. Мне уже, кажется, ничто не поможет. Но нужно было оторваться хоть ненадолго от нескончаемой кирпичной пыли, гнилого дерева, дорогущей краски и никчемных строителей, и я согласилась. Как и следовало ожидать, все оказалось ужасным. Это стало ясно с самой первой секунды, когда сидевшая за столом сопливая анорексичка протянула мне брошюру. В этом месте даже запах как в крематории.

Первый зал. На всех четырех стенах — красные прямоугольники. Один и тот же красный цвет. Больше ничего.

— Не понимаю, для чего вообще это нужно было делать?

— Но ведь они провоцируют реакцию, разве нет? — смеется Пэдди. — Вот у тебя — гнев. Может быть, в этом все и дело.

— Я уже пришла злая, — отвечаю я.

Пэдди же разглядывает их бесконечно: под разными углами и на разном расстоянии. Впитывает. Переходим в следующий зал. Пять стульев. На одном из них лежит огромное белое яйцо.

— И это тоже искусство? — спрашиваю я. — Яйцо на стуле?

Он подъезжает поближе, чтобы заглянуть мне в лицо.

— Разве оно ни о чем небе не говорит? Первозданно-белое яйцо на потрепанном старом стуле с поломанной спинкой.

— Только то, что кто-то положил яйцо на стул.

— Оно не лежит на стуле. Оно висит над стулом. Видишь проволоку?

— Теперь вижу.

— И что это говорит тебе?

— Что кто-то повесил яйцо над стулом.

Пэдди возводит глаза к потолку и переезжает в следующий зал. Пара пожилых мужчин в углу покровительственно улыбается ему вдогонку — еще один несчастный в инвалидном кресле. Я вперяю в них негодующий взгляд, заставляя ретироваться, а Пэдди возвращается, берет меня за руку и увлекает в следующий зал.

Вереница медленно бредущих куда-то невообразимо худых остроносых людей в странных угловатых одеждах, указывающих друг другу на что-то вокруг. «Что это за хрень? Что за дерьмо?» — хочется крикнуть мне. Но я молчу. Из-за Пэдди. Ему здесь нравится, а я пришла сюда ради него. Но какая-то тревога постоянно гложет меня.

Останавливаемся перед следующей инсталляцией. Пэдди прямо сияет.

— Ну а как тебе это?

— На дереве висят стеклянные банки, — отвечаю я, сложив руки на груди.

— И?

— На дереве висят пустые стеклянные банки.

— Посмотри на ствол.

— На дереве со стеклянным стволом и живыми ветвями висят пустые стеклянные банки.

— Не могла бы ты сходить в их сувенирный магазин, пока я тут закончу?

— Все это так смехотворно, Пэдди! Неужели это не бесит тебя? Ты потратил годы в художественном колледже, а какие-то ничтожества выставляются в собственной галерее.

— Но я нахожу все это изумительным.

— Что? Висящий на стене пылесос? Сдутый шарик? Пролитую на чистый лист краску? Это ты находишь изумительным?

— Да. Ты неправильно на все смотришь. Не докапываешься до сути.

— Еще как докапываюсь. Все это просто дерьмо. Прости меня, это, конечно, твой мир, но… — я останавливаюсь у прислоненной к стене палке. — И это тоже искусство?

— Это воплощение жизненного кризиса, — говорит он, смеясь.

— Нет, это всего лишь прислоненная к стене палка.

Следующий экспонат представляет собой кусок голубого шелка, движимый по полу туда-сюда маленьким паровозиком, бегающим по кругу.

— А что воплощает вот это?

— Ну а что думаешь ты?

— Море. Море, влекомое паровозом.

— Вот видишь.

— Что значит «вот видишь»? А это что? — останавливаюсь рядом с большим стеклянным ящиком, внутри которого стоит мраморная скульптура, заваленная горой одежды так, что виднеется только задница.

— Искусство, поглощенное повседневным бытом.

— Пошли дальше.

— Тебе все надо объяснять.

— Нет. Просто я хочу видеть настоящее искусство, созданное кем-то, кто хоть немного может рисовать.

— Думай о том, что видишь, как о головоломке. Попытайся решить ее. Неужели ничто из этого ни о чем тебе не говорит?

В следующем зале: бабочки-мутанты, огромные облака из папье-маше, проливающиеся дождем презервативов, и коллаж из гнилых фруктов, по которым ползают личинки мух.

— Великолепно. Чтобы создать такое, требуется недюжинный талант, разве не так?

Когда мы оказываемся в последнем зале, моя ярость уже клокочет вовсю. Все четыре стены увешаны рисунками размером не больше открытки, которые можно разглядеть, только подойдя вплотную. А вот и художник собственной персоной — с бородой, заплетенной в тощую косичку, и таким количеством дырок в ушах, что живого места на них практически не осталось. Он отчаянно жестикулирует, объясняя что-то двум тощим как палки женщинам в предельно откровенных разноцветных легинсах. Ах, оказывается, все эти «произведения» были «созданы» его собакой — спаниелем по кличке Дезире.

Мое терпение лопается. Ухожу в кафе.

— Мне было интересно посмотреть, сколько времени это у него займет, — слышу я у себя за спиной.

Кафе выглядит не менее претенциозно, чем все остальное. Металлические стулья похожи на сделанных из шариков животных, а стены выглядят так, будто здесь только что бросались едой. Заказываю две булочки с изюмом и кофе, который остыл еще до того, как я успела за него заплатить, нахожу усыпанный крошками столик у окна и усаживаюсь ждать. Ужасно хочется заплакать.

Луч солнца, отраженный от металлической скульптуры, стоящей посреди пустого дворика, ослепляет меня. Я порываюсь пересесть за другой столик, но, встав, вглядываюсь в скульптуру пристальнее. Она изображает голову, вдавленную в землю гигантской рукой — черты лица искажены, пропорции нарушены. Гнев, сдерживаемый силой. Вот это я понимаю, потому что это я и есть.

Мне вспоминается стишок, который мама иногда читала мне перед сном — «Винкен, Блинкен и Нод уплыли в ботинке, и вот…», — и я повторяю его снова и снова, пока не вижу Пэдди.

Он въезжает в кафе, но тут же останавливается поболтать с пожилой дамой, которая склоняется над ним, как мать над маленьким мальчиком, ударившим коленку. Она не отпускает его еще добрых пять минут. Пробую дыхательные упражнения, которым учил меня тот шарлатан, — не помогает. Не успевает Пэдди подъехать к моему столику, как я тут же бросаюсь в нападение.

— Что это было?

— Она спросила, не учился ли я с ее сыном, который тоже потерял обе ноги.

— Любопытная Варвара.

— Господи, да что с тобой? Успокойся уже.

— Не могу. Старая перечница.

— Мы просто поговорили с ней, только и всего. Мы познакомились в галерее и разговорились об одной инсталляции.

— О какой? О тюке сена, поломанной терке или обоссанных штанах? Я же слышала, как снисходительно она с тобой говорила.

— Ничего подобного. — Он прихлебывает кофе, глядя на меня краем глаза.

— Что?

— Ну, выкладывай.

— Сегодня просто такой день. Случается со всеми. А я уж точно имею право.

— Конечно, — спокойно отвечает Пэдди. — Но у тебя как-то слишком часто.

— Простите! Так сегодня не мое время? Моя очередь завтра?

— Фой, ради бога…

— Прости, — говорю я, делаю глубокий вдох и прикрываю рот рукой, облокачиваясь на столик.

Я знаю, что я эгоистка. Жизнь изрядно пожевала Пэдди, выплюнув его обратно без обеих ног, а он знай себе посмеивается. Почему же я не могу быть благодарна за то, что у меня есть два живых и здоровых брата, две прелестные племянницы и племянник и я живу в одном из красивейших регионов Франции? У нас есть деньги — не много, но вполне достаточно. Сегодня такой солнечный день. Почему я не могу сосредоточиться на этом, а не на той боли, которая гложет меня каждую минуту?

Потому что я — это я, а он — это он, и этим все сказано.

— Не надо извиняться, — произносит Пэдди. — Давай поговорим. Если ты не можешь говорить со мной… как насчет Айзека?

— О чем еще говорить? Вы оба уже все знаете.

— Я не знаю, что это значит — потерять мужа.

— Это все равно что потерять двух детей или отца с матерью, только еще больнее.

— И как ты себя чувствуешь сегодня? — спрашивает он, потягивая кофе.

— Что, прямо здесь? Открытый сеанс психотерапии в кафе галереи? Только не говори об этом тому художнику с бородой, а то он захочет заснять нас для своей следующей инсталляции «Изучение отчаяния. В ролях: Фой Валетт и Пэдди Китон».

— Этого не должно было случиться. Он должен был быть сейчас здесь, с нами.

— Да, должен. Но его нет. А ты знаешь, что вчера сказал мне Айзек? «Фой, прошло уже восемнадцать месяцев». Будто у горя есть предел. Восемнадцать месяцев прошло, и о Люке можно больше не думать. Можно снять его пальто с вешалки. Можно отдать его туфли старьевщику, потому что они ему больше не. понадобятся, да? — Теперь я плачу уже по-настоящему.

— А ты не думала о том, чтобы посадить в саду дерево в память о нем?

— Еще нет, — я качаю головой.

— А может, нам развеять его прах возле тех деревьев, что мы посадили в память о маме с папой?

— Я еще не готова, Пэдди, — говорю я, снова качая головой. — Я знаю, что это глупо, но пока его прах в урне, это все равно как будто он еще дома.

— Но ведь его уже нет, — говорит он, кладя свою руку поверх моей и плача вместе со мной. — Его уже нет, сестричка. Я больше не буду об этом говорить, но хочу, чтобы ты знала — когда ты будешь готова, мы сделаем это все вместе. Мы все будем вместе с тобой.

Я киваю. На большее я сейчас неспособна.

Но теперь, выпустив пар, я чувствую себя немного лучше. Мы завершаем осмотр галереи, и я больше не делаю никаких замечаний, несмотря на то что знаю, что Пэдди ждет моих комментариев относительно пистолета, стреляющего дерьмом, или кучи поломанных карандашей. Мне теперь не до них. Я просто хочу домой.

Когда мы возвращаемся, Айзек все еще стоит на лестнице в салоне и чинит люстру.

— Господи, ты все еще там? — спрашиваю я, споткнувшись о пыльный кусок брезента, который он оставил у двери.

— Да вот одна розочка никак не держится. Как съездили?

Оглядываюсь, ища глазами Пэдди, и слышу, как он разговаривает в кухне с Лизетт и супругой Айзека Джо.

— Фигня, — отвечаю я. — Но Пэдди понравилось.

— Какой-то парень все время названивает тебе. Я оставил в коридоре его телефон.

— Кто это еще? Если снова этот дерьмовый каменщик, я скажу ему, чтобы спрыгнул с крыши.

Но на записке, которую я с трудом могу разобрать, кроме номера значится: «Кейден Коттерил. Позвонить срочно».

— Кто такой этот Кейден? — кричу я, но Айзек не отзывается. Из кухни выходит Джо с двумя чашками кофе.

— Привет! Хочешь кофе?

— Привет, Джо. Нет, спасибо. Ты не знаешь, кто такой этот Кейден Коттерил?

— Без понятия.

Джо удаляется в салон, а я снимаю трубку и начинаю набирать номер. Мельком гляжу на себя в зеркало и замечаю оставшиеся со среды кусочки штукатурки в волосах и пятно лимонно-желтой краски на шее. Последний раз мы красили в понедельник.

После третьего гудка кто-то берет трубку.

— Здравствуйте, это Фой Валетт. Меня попросили позвонить по этому номеру.

— Здравствуйте, мисс Валетт. Я — Кейден Коттерил.

— Миссис Валетт, — поправляю его я. — Я не знаю никакого Кейдена Коттерила. Кто вы?

— Я работаю в «Миддлтон», миссис Валетт.

До меня не сразу доходит смысл его слов — моя голова настолько занята смертью Люка и ремонтом дома, что ни на что другое места в ней уже не остается. Но это важно. Это очень важно.

— Ах да, — отвечаю я, и дыхание у меня перехватывает. Хватаюсь за перила и сажусь на нижнюю ступеньку лестницы. — Простите, но я не ожидала звонка. Мне должны были послать мейл, когда дело будет сделано.

— Да, таков был первоначальный план.

— Так вы нашли ее? Вы нашли Алису?

— Да, я нашел ее.

— О господи, — хватаю ртом воздух. — Черт! Окей. Где она?

— Поначалу я нашел ее в пригороде Бирмингема, но около месяца назад она перебралась в Спур-рингтон. Это на северо-западе, возле Блэкпула. Ее было не так-то легко обнаружить.

— Ну да, она на программе защиты свидетелей вот уже почти двадцать лет. Ее по-хорошему вообще невозможно обнаружить. Что-то случилось?

— Хм. Мне хотелось бы поговорить с вами более обстоятельно. Ну да ладно. Я обнаружил ее в небольшом жилом доме на набережной. Ее поселили в квартиру в полуподвале, а мне удалось снять пустующую квартиру в том же подъезде на верхнем этаже, чтобы можно было постоянно следить за ней и собрать всю информацию, как вы просили.

Чувствую себя так, словно наглоталась камней.

— Почему-то мне кажется, что что-то опять случилось. Она снова переехала? Скажите мне — она счастлива?

— К сожалению, не могу с уверенностью этого сказать.

Это вовсе не то, что мне хотелось бы услышать. Но я привыкла иметь дело с плохими новостями. Раз мы нашли ее, мы сможем что-нибудь сделать. Пока она жива, остается надежда.

— Что вы имеете в виду?

— Она все время была очень напуганной, уязвимой. А теперь исчезла.

— Что значит — исчезла? — Я замечаю, что новая штукатурка в лестничном проеме отошла от стены. Поддеваю ее единственным целым ногтем, и она вся обваливается на пол кусками величиной с ладонь. Чертовы строители.

— Несколько минут назад я вернулся в свою квартиру и увидел, что у нее кто-то есть. Думаю, это социальный работник. Он начал расспрашивать меня про нее и сказал, что она исчезла.

— Ч-ч-что?

— Увы. К сожалению, я ничего больше не знаю. Ом сказал только, что на ковре были следы крови.

— О господи!

— По тому, как выглядела квартира, и по его вопросам я могу сделать вывод, что она покинула ее в спешке. Или что ее похитили…

Я не могу дышать.

— Правда, есть шанс, что она сбежала от меня.

— То есть как это?

— Однажды вечером, когда я пришел с работы домой, она упала в обморок, и у нее из носа шла кровь. Я завел ее домой и поднялся к себе, чтобы принести что-нибудь холодное. А когда я вернулся, то обнаружил, что она нашла в моем телефоне свои фотографии. Те, что я собирался послать вам на следующей неделе.

— О черт!

— Я попытался сделать вид, что влюбился в нее.

— И это ее оттолкнуло?

— Напротив. Мне кажется, она сама в меня влюбилась. Мы поцеловались. Я знаю, что это непрофессионально, но мне не хотелось расстраивать ее. Теперь я понимаю, что допустил ошибку. А позавчера вечером я показывал ей приемы самозащиты, потому что она опасалась нападения, и сказал, что между нами ничего не было. Она ужасно расстроилась.

— А почему она опасалась нападения?

— Мне казалось, что она боится своего бывшего, который хотел отобрать у нее ребенка.

— У нее есть ребенок?

— Это еще одна странность. Я побывал в ее квартире и обнаружил, что ребенок — это кукла.

— Что?

— Да. Такая очень натурально выглядящая кукла, которую можно заказать по интернету. Она делала вид, что это ее ребенок.

— О господи! Что же с ней случилось? — спрашиваю я скорее не его, а саму себя.

— У меня есть ее фотографии, информация о том, с кем она встречалась, — в общем, все, что вы просили…

— Но ведь вы ее упустили! — говорю я с плохо скрываемым бешенством. — Ну и что вы, спрашивается, за детектив? Даже мистер Магу[13] справился бы лучше вас.

— Я не ее телохранитель. Вы просили «Миддлтон» предоставить ее фото, информацию о ее ежедневных перемещениях и общую картину жизни. Это все.

— Я просила присматривать за ней и дать мне полную информацию о ее жизни. Мне хотелось узнать, счастлива ли она, устроена ли.

— Ну, об этом вам придется судить самой, но по-моему, она не счастлива и не устроена. И вообще она совершенно ненормальная.

— Как вы можете так о ней отзываться?

— Прошу прощения. Я не должен был этого говорить.

— И что, к чертям собачьим, я должна делать с вашими извинениями, мистер Коттерил? — кричу я. — Может быть, вместо них вы найдете мне мою кузину?

— Я не знаю, что еще сказать.

— Вы знали, что она была уязвимой. Знали, что она скрывалась и боялась, что ее найдут. Почему же вы не… О господи!

— Я все же не думаю, что ее похитили. Квартира выходит прямо на набережную. Кто-нибудь обязательно должен был что-нибудь увидеть или услышать.

— Почему же вы ничего не увидели и не услышали? Ведь я вам плачу именно за это, паршивый вы идиот. — Из моих глаз начинают катиться слезы, и я вытираю их ладонью. — Я должна приехать. Я больше не могу сидеть тут и ничего не делать.

— Ну хорошо. Тогда я возвращаюсь в Лондон.

— Что? Вот прямо сейчас вы возвращаетесь в Лондон?

— Мне не за кем больше наблюдать, миссис Валетт. Если Алисы здесь нет, то и мне здесь делать больше нечего. Я на работе.

— Вы хотите, чтобы я вам заплатила?

— Простите?

— Вы. Хотите. Чтобы. Я. Вам. Заплатила?

— Вы мне уже заплатили.

— Я заплатила отсроченным чеком.

— Что? Вы не могли этого сделать!

— Значит, так. Сидите на месте, и я приеду так быстро, как только смогу. Пошлите мне ваши координаты и молитесь, чтобы она нашлась живой, иначе, клянусь всеми святыми, кто-нибудь найдет следы крови на вашем ковре.