Амариллис день и ночь

34. Друзья, которых с нами нет

После Национальной галереи и Трафальгарской площади я двинулся без особых на то причин в «Зетланд-Армз», и Амариллис оказалась там. При виде меня она улыбнулась, подняла руки – мол, сдаюсь, что уж с тобой поделаешь, и поманила меня к своему столику.

– Извини, – сказал я. – Я тебя не нарочно нашел.

– А если бы и нарочно – все равно, ничего страшного. Раз уж случилось, значит, так тому и быть.

– Чем-то все это похоже на бутылку Клейна номер пятнадцать.

– Это которая?

Я достал свое сокровище из рюкзака и протянул Амариллис:

– На, подержи.

Эта бутылка уже стала для меня фетишем: казалось, в ней таятся мистические узы, соединяющие меня с Амариллис.

– Лучше не надо, – отказалась она, отводя глаза. Наши мысли и недомолвки скользили среди этих разноцветных огоньков и светильников, теней и клубов дыма, музыки и голосов, как в лабиринте, то приближаясь, то отдаляясь от центра, наматывая петлю за петлей между виски, крепким, как тис, и горьким, как остролист, пивом.

– Чего ты боишься? – спросил я.

– Всего.

Она смотрела куда-то вдаль, задумчиво водя большим и средним пальцами вверх-вниз по стакану.

– Почему ты не смотришь мне в глаза?

– Потому что я всего боюсь. Жаль, что Квини сегодня нет.

– А что так?

– Она мне помогала верить в этот мир.

Из-за соседнего столика к нам наклонился молодой человек в рубашке в синюю полоску, с белым воротничком и при галстуке, демонстрирующем преуспеяние.

– Извините, что подслушивал, но вы часом не о той старой бультерьерше говорите, что бывала здесь с Фредом Скоггинсом?

– По всей вероятности, – кивнул я.

– Они больше не придут. Собака издохла, а Скоггинс сунул голову в петлю и отпихнул табурет.

Амариллис залилась слезами.

– Прошу прощения, – извинился наш осведомитель. – Вы что, были друзьями?

– Да, – сказал я. – Спасибо за живописный отчет.

– Прошу прощения, – повторил он. – Оставлю вас наедине. – И перебрался за дальний столик.

Амариллис выкопала из сумки скомканный платок и высморкалась.

– На самом деле он не был нам другом, – заметила она.

– По сравнению с этим типом – был. Знаешь, можно ведь прекрасно прожить и не веря в этот мир. Только смотри в оба, когда переходишь дорогу, ну и все такое прочее.

– Ах, как замечательно! – хмыкнула она. – Спасибо огромное, это решает все мои проблемы. До чего же приятно слушать, как ты городишь всякую чушь.

– Кстати, о проблемах, – начал я. – Понятно, что мотель «Сосны» был не люкс, но, когда ты пришла из-под дождя, мы, кажется, неплохо поладили. А потом ты увидела картину, вскочила и была такова.

– Живот прихватило, – пожала плечами Амариллис. – Я и до того неважно себя чувствовала, а в студии все эти запахи, понимаешь…

– Понимаю. Бывает такое от запахов.

– Я думала, на подрамнике будет мой портрет. Что с ним?

– Давай-ка я сначала принесу тебе добавки. Да и себе возьму.

Нелегкое это дело – прокручивать в голове предстоящую исповедь. Так что несколько минут передышки, пока бармен наполнял стаканы, пришлись очень кстати.

Я вернулся за столик и поднял стакан.

– За тебя? – спросил я.

– За друзей, которых с нами нет, – сказала Амариллис. Мы сдвинули стаканы, и наши взгляды тоже встретились. – Так что там с картиной? – напомнила она.

– Понимаешь, странное дело… Твой портрет, кажется, превратился в то, что ты увидела на подрамнике.

– Как это «превратился»?

– Ну, я, понятное дело, сам его написал, но как это произошло – ума не приложу. Я не был ни пьян, ни под кайфом, но, видно, ни в чем не отдавал себе отчета.

Объяснение не из лучших, но спорить она не стала.

– Ты хорошо знал Ленор?

– Более-менее. А ты?

– И я. Но, по-моему, Ленор никто не знал настолько хорошо, чтобы дать ей то, что ей было нужно.

– И что бы это могло быть? Есть гипотезы?

Амариллис покачала головой. Мы взглянули друг на друга и опустили глаза, выпили и отодвинулись бочком от этой скользкой темы.

Амариллис посмотрела на часы.

– Я иду в театр «Ангелочек» на «Спящую красавицу», – сообщила она. – Взяла два билета – на всякий случай. Хочешь со мной?

– Конечно. Спектакль, кажется, в нашем духе.

– Занятная сказка, – улыбнулась Амариллис. – Я о ней столько думала… Пыталась представить, что же видела принцесса во сне все эти годы. Может, ей снилось, что она и дальше живет как ни в чем не бывало? А ведь даже мухи в том замке погрузились в сон, и высоченная терновая изгородь разрослась и отгородила его от всего мира. В детстве я так и не посмотрела ни одного спектакля по этой сказке. Хочу наверстать.

Мы допили и двинулись на «Саут-Кенсингтон». Поезд Пиккадилли-лайн громыхал и бубнил себе под нос, пока в Найтсбридже не вошла тоненькая девушка с длинными темными волосами и аккордеоном. Она была в джинсах и футболке с надписью: «О Галуппи, Балътазаро…»

– Что скажешь? – спросил я Амариллис.

– Думаю, она ждет, пока появится кто-то подходящий и закончит цитату. Как по-твоему, что она сыграет?

– Скарлатти, наверно. А может, Солера.[106]

Вагон был почти пустой; девушка уселась на свободное место между дверьми, расчехлила инструмент, раскрыла рот и запела что-то из «Plaisirs d'amour»,[107] аккомпанируя себе на аккордеоне. Тени и огни фонарей мелькали в ее кисло-сладком голосе. Все в вагоне умолкли и стали слушать. Мы огляделись – не появится ли сборщик денег, но никого больше не было. Девушка допела, проиграла последний куплет еще раз без слов, закрыла инструмент, улыбнулась и сошла на «Гайд-Парк-Корнер».