Аномалия Шарли

ГЛАВА 4

Гранит не был похож на другие районы. Он не загорался — ни ночью, ни когда-либо. Его нельзя было увидеть на расстоянии. Все, что можно было видеть, это огромное пятно зелено-черной дымки, и просто нужно было поверить, что где-то там есть район.

В его сердце кольцо пустующих фабрик цеплялось за небо. Их трубки и цилиндры разваливались; их стены облезли до ржавых костей. Большинство зданий в Граните были мертвы и заброшены. Те немногие, что еще использовались, находились на последнем издыхании — их кирпичи трескались под тяжестью штабелей, изрыгающих смог в безжалостных рядах.

Это было как жить в лесу, где цветы никогда не цветут, а деревья все в огне.

Я смотрела на старые фабрики каждый раз, когда проезжала по району. Раньше я пыталась представить, как они выглядели, когда строили Даллас, и удивлялась, как можно было допустить, чтобы что-то столь важное было разрушено.

Возможно, Гранит всегда был одним и тем же закопченным месивом. Но мне помогала мысль, что когда-то тут было красиво.

Билл остановился на светофоре в центре района, и я спрыгнула с заднего сиденья.

— До свидания, Билл! До завтра.

Он направился к фабрике по переработке отходов, где сбрасывал весь мусор Сапфира в машины для сортировки. Дороги были слишком узкими, а машины — слишком широкими. Чтобы передвигаться, ему приходилось перемещаться по лабиринту улиц с односторонним движением.

Я не хотела ждать лишние тридцать минут, которые требовались ему, чтобы спуститься и вернуться. Поэтому я решила идти пешком.

Воздух снаружи был влажным и густым. Моя маска визжала от первых вдохов, прежде чем вентиляционные отверстия приспособились с натужным свистом. Большие серые хлопья пепла падали надо мной — там, где клубы дыма собирались в едкой буре. Пепел мягко ложился на мою маску и волосы. Пробираясь сквозь него, я пыталась представить, что шла по снегу.

Я, конечно, никогда не видела снегопадов. В Далласе не бывало снега. Но я видела фотографии и ловила себя на мысли о том, каково было бы схватить горсть снега. Интересно, как пахнул замороженный воздух, какой он был на вкус.

Мне нравилось думать, что прогулка по лесу, пока мягко падал снег, была для души ледяной водой.

В Граните не было домов. Были только поместья Вишневой Гряды: обширный трехэтажный жилой комплекс с примерно сотней обшарпанных комнат. Меня всегда беспокоило название. Комплекс был расположен не у гряды, а посреди большой гравийной парковки. А вишневое дерево засохло бы в ту же секунду, как его корни коснулись бы пропитанной химикатами земли. Тем не менее, кто-то решил, что Вишневая Гряда — идеальное название.

Мне больше нравилось имя Ральфа: Страшная Гряда.

Страшно, потому что каждый раз, когда кондиционер набирал обороты, с потолка стекал ил. Страшно, потому что из-за пятен копоти на потертых кирпичных стенах казалось, что окна рыдали черными слезами. Страшно, потому что мне казалось, что я брала свою жизнь в свои руки каждый раз, когда поднималась или спускалась по ржавой лестнице — а я жила на третьем этаже.

Мои ботинки громко хрустели, пока я шла по гравию. Утром участок заполнялся мусоровозами, подметальщиками и прочими ремонтными ботами. Они сидели и ждали, когда солнце поднимется достаточно высоко, чтобы ударить по их солнечным батареям. Как только панели нагревались, они посылали поток энергии по проводам в батарею. Затем боты просыпались и начинали прокладывать свои маршруты.

Это было только после полудня. Участок сейчас был абсолютно пустым. Слишком тихим. Я плохо себя чувствовала, когда вокруг было слишком тихо — возможно, потому, что у меня не было ни минуты покоя с того дня, как я переехала в Гранит. Если Говард меня не тыкал, то у меня в ухе ревела какая-то машина.

Ночами, когда погода была в самый раз — когда кондиционер не пыхтел и обогреватель не шипел, — я молилась, чтобы крыса провалилась между моими стенами и начала царапать гипсокартон.

Иначе я не могла уснуть.

Вероятно, было бы полезно, если бы поблизости работали боты. Но все фабрики вокруг Страшной гряды были мертвы. В какой-то момент они перестали работать и были закрыты. Даже самовосстанавливающиеся машины рано или поздно сломаются — проблема в том, что никому не поручили их чинить.

В Далласе не было лотереи ремонтников, потому что кому нужны были еда и одежда, когда у нас были кинозвезды, верно? Это логика Нормалов. Ральф говорил, что они умрут с голоду, если не будут осторожны.

— И это тоже так глупо, — я вспомнила, как он разглагольствовал однажды ночью. — Половина этого материала просто нуждается в небольшом количестве масла или паре винтов. Я мог бы привести в порядок весь район, если бы мне дали чертов ящик с инструментами!

Но они не дали, потому что никто не думал, что Ральф мог это сделать. Они бросали на него один взгляд и думали, что будет чудом, если он сможет выскользнуть из постели по утрам, не говоря уже о чем-то более напряженном. Если бы я сказала им, что у него достаточно силы в верхней части тела, чтобы повернуть отвертку, они бы рассмеялись мне в лицо.

— Приветствую, Шарлиз Смит, — сказал Рекс, когда я оставила свой отпечаток.

Рексом я называла парадную дверь Страшной гряды. Он был коробкой динамика, приставленной к раме, и его голос звучал так, будто кто-то сшил его из кучи сломанных аудиоклипов.

— Сейчас девяносто три градуса. Двадцать процентов вероятности осадков этим вечером.

В Граните почти никогда не шел дождь. Видимо, смог действовал как своего рода защитный барьер от всего, что могло охладить нас. Он съедал большую часть облаков, прежде чем они успевали раскрыться, что было даже хорошо, потому что, когда, наконец, шел дождь, он всегда обжигал мою кожу.

И вряд ли дождь должен был обжигать.

Вестибюль Страшной Гряды был темным и совершенно пустым. Раньше на стойке регистрации работал лаборант. Я помнила, что на нем был такой же резиновый костюм и защитная маска, что и у медсестер в больнице, только вместо красного креста на груди у него была красная звезда и пушка.

Мы с Ральфом переехали в квартиру в день, когда нам исполнилось десять. Мы родились в одной группе, поэтому всегда продвигались вместе. Техник появился примерно в год, когда нам исполнилось тринадцать: у меня только был особенно плохой приступ, и я, наконец, возвращалась домой после недельного пребывания в лаборатории.

— Девочки слева, мальчики справа, — рявкнул на меня техник.

Когда я попыталась возразить, что мы с Ральфом всегда жили в одном крыле, техник покачал головой.

— Уже нет. Вы можете встретиться в общей зоне, но это все — приказ мистера Блэкстоуна.

Три с половиной года в холле всегда был техник. Выходные, праздники, весь день и всю ночь — рабочий стол никогда не оставался пустым более чем на секунду. Даже когда техники менялись, они не покидали территорию. Однажды ночью я попыталась вылезти из окна, и меня поймали, прежде чем я смогла пройти половину всего здания.

Именно тогда Говард перенес мою комнату на третий этаж.

Они держали нас взаперти до тех пор, пока нам не исполнилось семнадцать. И вдруг я пришла домой и увидела, что стойка была пуста. Лаборанты ушли и больше не вернулись. Мы могли видеться, когда захотим. Днем или ночью.

Я до сих пор не могла понять, почему они перестали за нами следить или почему вообще держали нас порознь. Говард никогда не давал мне прямого ответа. Он просто улыбался и говорил, что, в конце концов, я со всем разберусь.

Ну, я так и не поняла этого — и через некоторое время мне просто стало все равно.

Лестница, ведущая в мою комнату, не чистилась с того дня, как ее поставили. Посередине верхнего поручня была чистая полоса, которая вилась до самого верха, там мне приходилось держаться, пока я поднималась. Все тряслось и стонало; раскачивалось от моих шагов, как дерево на ветру.

В моей квартире было только одно окно, и я почти всегда оставляла его открытым — иначе стекло было слишком грязным, чтобы что-то видеть. До заката оставалось несколько часов, но я все еще смотрела в окно, снимая маску. Я принялась искать еду в холодильнике. Сумерки — мое любимое время дня: мне нравилось, когда солнце опускалось ниже стены и зажигало мир, и мне посчастливилось получить комнату с окнами на запад.

Раньше под моим окном была старая фабрика. Это загораживало мне обзор и пропускало весь этот прекрасный свет через сито из изогнутых металлических труб. Так что я купила фонарик и разобралась с ним.

После того, как я отсидела неделю в тюрьме, Говард заставил меня пройти то, что он назвал психиатрической экспертизой, — когда он опускал мои ноги в миску с водой и задавал всевозможные неловкие вопросы. Если я пыталась солгать или отказывалась отвечать, он бил меня током. Иногда он держал кнопку нажатой, пока я не мочилась, просто потому, что считал это забавным.

Когда я все это прошла, он добавил кое-что в мой файл:

Шарлиз Смит. Каштановые волосы. Карие глаза. Пять футов четыре дюйма. Может иметь легкие склонности к пиромании — результаты тестов неубедительны.

Была еще одна причина, по которой закат — мое любимое время: именно в это время Ральф приходил домой. Он занимался переработкой отходов, а это значило, что его день начинался, когда заканчивался мой.

У меня было достаточно времени, чтобы отнести части тостера к нему в комнату — так он сможет использовать их, как только будет готов. Ральф говорил, что он всегда лучше соображал сразу после работы. Я не понимала, как это было возможно, потому что моя работа всегда заставляла мою голову ощущаться как каша. Я сняла грязный комбинезон и переоделась в более свежий. Затем я спустилась по лестнице.

Мы так привыкли жить в разных крыльях, что даже после того, как лаборанты перестали следить за нами, мы не поменялись комнатами. Ральф жил в правом крыле, на первом этаже, в первой комнате справа. Если бы ему пришлось подняться на лестничный пролет или пройти в конец коридора, это, вероятно, убило бы его. Поэтому он держался ближе к входной двери.

Его комната имела такую ​​же планировку, как и моя, но выглядела по-другому, потому что в ней было много вещей. Повсюду были коробки, вдоль стен — полки. Все плинтусы были покрыты кружевом механических деталей.

Я пробралась к его журнальному столику и сделала чистый круг среди кучи шурупов — так он точно узнает, что детали тостера новые. Я понятия не имела, зачем ему нужны были именно эти детали. Он просто сказал мне найти тостер, принести ему внутренности и молчать о нем, чтобы не навлечь на нас неприятности.

Я это и сделала.

Я пробралась обратно к двери, когда услышала слабый стук из спальни.

Боже. Крысы вернулись.

На прошлой неделе я обнаружила целое гнездо за холодильником Ральфа. Он развешивал консервные банки по всей комнате, так что неудивительно, что у него были крысы. Но это гнездо было чем-то другим: мне потребовался час, чтобы выследить всех и раздавить их головы, и я не думала, что он когда-нибудь сможет вывести пятна с ковра.

Крысы на кухне — это одно. Но я думала, что он потеряет сознание, если придет домой и обнаружит, что они играли на его одеяле.

Я схватила с пола короткий металлический прут и пошла разбираться с этим самостоятельно.

— Ладно, заразы. Кто будет…?

— Шарли! — Ральф взвизгнул, когда я ворвалась в комнату. Его тонкие руки были скрещены на лице. — Ради Бога — это всего лишь я!

— Ой, — я опустила прут. — Прости, я не думала, что ты будешь дома. Почему ты дома? Говард дал тебе выходной?

Ральф не ответил. У него было большое родимое пятно сбоку на лице. Оно распространялось на его левый глаз и тянулось вниз, ниже его подбородка в виде полумесяца. Метка была обычно бледно-красной — достаточно темной, чтобы выделяться на фоне его кожи.

Но сейчас она была алой.

— Что это за взгляд? — сказала я.

Его метка стала краснее.

— Какой взгляд?

— Выражение твоего лица.

— Ничего такого…

— Вот и нет. Ты выглядишь виновато.

— Я не… эй, это моя комната, — прорычал он, тыча в меня пальцем. — Ты пришла сюда, размахивая прутом! Может, я просто пытался отдышаться.

— Хорошо, хорошо, — сказала я, хотя и не была убеждена.

Ральф что-то бормотал, прежде чем подойти и надеть маску. Его маска выглядела как моя, за исключением того, что она была соединена с кислородным баллоном. Пока он в помещении, его дыхание было нормальным. Когда он выбирался в пепел и смог, ему нужна была небольшая помощь.

Бак стоял на небольшой тележке, которую Ральфу приходилось везде возить с собой. Он подкатил тележку к своей кровати и закрепил маску. Белый воздух заструился через пластиковую трубку, когда он сделал глубокий вдох.

— Черт возьми, Шарли, — фыркнул он, его голос приглушала маска. — У меня сегодня тоже все было хорошо.

Ральф был единственным, настоящим другом. Я точно знала, что он мой друг, потому что он не называл меня Шарлиз, это самое идиотское имя, которое я когда-либо слышала. В первый раз, когда мы встретились, он сморщил нос и пискнул:

— Это глупо. Я буду звать тебя просто Шарли.

С тех пор его голос стал ниже. На его лице торчали волосы, которые, по словам Говарда, со временем вырастут в густую бороду. Ему пришлось нарисовать мне, как выглядит борода, потому что ни у кого из Нормалов ее не было.

Ральф был очень взволнован, когда увидел это, потому что думал, что борода закроет большую часть его родимого пятна. Но мне нравилось его лицо таким, каким оно было.

— Я принесла эти части, — сказала я, как только он отдышался.

Ральф рассеянно кивнул.

— А, хорошо. Я должен быть в состоянии расплавить их и сделать тебе ключ.

— Ключ?

— Ты сказала, что хочешь водить, верно?

Его брови пошевелились поверх маски, и я внезапно поняла.

— Это было восемь месяцев назад — не могу поверить, что ты помнишь.

— Да, ну, у меня в голове нет дырки, — сказал он со смехом. Его глаза были яркими и окрашенными красивыми штрихами цвета морской пены. Они становились мягкими, когда он смотрел на меня, и я знала, что он собирался спросить. — Почему бы тебе не присесть на секунду?

— Нет.

— Давай, на секундочку…

— Нет, я не сяду рядом с тобой.

— С тобой не весело, — фыркнул Ральф.

— Эй, я просто пытаюсь сохранить тебе жизнь, — ответила я.

Это было лишь наполовину шуткой. В последний раз, когда я села рядом с ним, он чуть не умер. Я до сих пор не совсем понимала, что произошло: в тот момент, когда наши плечи соприкоснулись, Ральф сильно покраснел и стал задыхаться. Он оказался на полу, и мне пришлось спасать его чертову жизнь.

С тех пор я не подходила к нему слишком близко.

— Так у тебя выходной или нет?

— Да… что-то в этом роде.

— Тогда пошли смотреть футбол! Говард запер меня в лаборатории на всю неделю — кажется, я пропустила три игры, — я уже была на полпути к двери, прежде чем поняла, что Ральф меня не преследовал. — Тебе помочь?

— Нет, это не… — он отвел взгляд от моего лица. После еще одного быстрого вдоха он скинул маску. — Я не могу сегодня смотреть с тобой футбол. Мне нужно кое-что сделать.

— Например?

Я оглядела комнату, но не видела ничего отличного от его обычного беспорядка. Потом я заметила, что его шкаф был пуст. Я помнила стук, который услышала, когда была в гостиной — шум, который я приняла за крыс.

— Шарли, подожди…

Но было слишком поздно. Я уже присела на корточки и нашла его: чемодан, который Ральф собрал и попытался спрятать под кроватью. Молния была застегнута только наполовину, из чемодана выпирали комбинезон, комплект нижнего белья и все его пары носков.

Я не понимала.

— Ты едешь в лабораторию? Ты болеешь?

— Нет, нет, ничего подобного, — быстро сказал он.

Я ненавидела, когда Ральф болел. Он говорил, что просто получал сброс и спал; Говард клялся, что не заставлял его проходить эксперименты. Но я не доверяла им настолько, чтобы поверить, что они говорили мне всю правду. Говард мог делать со мной все, что хотел. Но если он когда-нибудь причинит боль Ральфу…

— Я не болен, — снова сказал он. Он поднял руки, словно пытался удержать меня от падения. — Все в порядке. Я просто… мне нужно ненадолго уйти.

— Куда? — сказала я.

Он неловко заерзал. Его метка была такой красной, что вот-вот могла вспыхнуть пламенем.

— Мистер Блэкстоун заходил ко мне сегодня утром — это было всего через пару часов после твоего отъезда. И он сказал, что мне пора заканчивать школу.

Я фыркнула.

— И тебе? Он говорил мне то же самое в течение почти шести месяцев. Но я сказала ему, что это будет несправедливо… — мой голос прервался. Я перевела взгляд с пылающего лица Ральфа на выпирающий из-под кровати чемодан — и мне потребовалась секунда, но я, наконец, соединила две вещи воедино. — Нет.

— Шарли…

— Нет. Нет! — закричала я. Или кто-то кричал. Такое ощущение, что эти слова не слетали с моих уст. Мне даже не казалось, что я стояла в комнате. Меня наполовину вытащили из тела, и я смотрела, как кто-то кричит за меня. — Я… — как ты мог…? Я ждала тебя!

— Ну, я никогда не просил тебя ждать, — резко сказал Ральф. — Если у тебя был шанс, то ты должна была им воспользоваться. Я не знаю, о чем, черт возьми, ты думала…

— Что для меня было несправедливо жить в Опале, пока ты застрял в Граните. Вот о чем я думала, — огрызнулась я, и мой голос надломился в конце.

Ральф покачал головой.

— Прости, Шарли. Мне жаль, что ты так подумала. Это было мило с твоей стороны — не пойми меня неправильно. Но это было глупо. Говард с самого начала сказал, что у него есть место только для одного из нас в Опале. И он сказал, что тот, кто не выйдет, должен будет остаться в Граните… Я имею в виду, ты должна была это знать, верно? Ты знала правила, — его лицо стало жестким. — Так что не обвиняй меня в том, что я хочу немного большего от своей жизни. Прости, но ты должна была уйти, когда у тебя был шанс.

Моя голова подпрыгивала, как шина на ухабистой дороге. Я уже с трудом соображала, но с каждым словом, исходящим из его уст, я врезалась головой в выбоину.

— Как ты мог? — повторила я, потому что между смятением и болью я не могла думать ни о чем другом.

Ральф не ответил. Его губы сжались, и он смотрел на меня так же, как в тот день, когда я поняла, что мои родители никогда не придут на встречу. Мне тоже потребовалось некоторое время, чтобы понять это. Но от этого не стало меньше боли.

Это ощущалось в тысячу раз хуже.

— Я не ушла, потому что ты сказал… ты сказал мне, что надеешься, что я никогда не уйду. Ты сказал, что не справишься без меня.

— И это все еще правда, — быстро сказал Ральф. — Без тебя я бы не справился.

— Но теперь ты собираешься оставить меня здесь одну?..

— О, ты в порядке! — рявкнул он, перебив меня. Его лицо было все еще красным, но теперь по другой причине. — Ты будешь в порядке. Вряд ли у тебя что-то не так. Тебе не составит труда жить в Граните. Но если я не выйду…

— Я не хочу жить в Граните!

Пришли слезы. Я чувствовала, как они стекали по моему лицу с силой. Снаружи они были ледяными, а внутри раскаленными. Я не могла решить, злилась я или обижалась.

— Разве ты не понимаешь? Я не хочу вечно жить в Граните, — выдавила я. — Я хотела уйти много лет назад — это все, чего я когда-либо хотела. Но ты нуждался во мне. Ты попросил меня остаться, и я осталась. И я собиралась продержаться, пока Говард не скажет, что мы оба можем уйти. Я бы никогда… я бы никогда…

Я не могла этого сказать. Я ненавидела плакать. Еще больше я ненавидела плакать перед другими людьми, и больше всего я ненавидела плакать перед Ральфом — потому что мой плач обычно заставлял его плакать. Но не в этот раз.

На этот раз он смотрел на меня так, будто я была самым несчастным человеком на земле. Он жалел меня. Ему было жаль меня, потому что я не мог понять, насколько глупо было не покинуть Гранит, когда у меня был шанс. И теперь, когда у него появился шанс, он им пользовался.

Он не собирался меня ждать.

— Шарли… Шарли, вернись! Просто позволь мне объяснить…

Я захлопнула дверь в ответ. Я выбежала в холл, устремилась к своему крылу и взлетела по лестнице. Мое тело взяло верх, потому что мои глаза были ослеплены слезами.

Это было невозможно. Ничто не казалось реальным. Я плакала, пока не заснула, а проснулась, надеясь, что это был всего лишь сон. Но это было не так.

Когда я проснулась, Ральфа уже не было. И я была одна.