Аномалия Шарли

ГЛАВА 5

Я была одна.

Впервые за двенадцать лет я провела ночь в тишине. У меня ничего не было. У меня никого не было. У меня не было причин вставать. Я лежала неподвижно, когда наступило утро, когда солнце поднялось и превратило свет из серого в золотой, пока я пыталась понять, что я сделала, чтобы заставить Ральфа покинуть меня.

Но я не могла.

Это было непостижимо, мысль о том, что кто-то, о ком я так сильно заботилась, мог так мало заботиться обо мне. Я бы сделала все для Ральфа, бросила бы все ради него. Я принимала побои за него. Я брала на себя вину. И Бог знает, я жила бы сейчас намного лучше, если бы не Ральф.

Я отказала Говарду семнадцать раз. Семнадцать раз. Я стояла в дверях Опала — свободы — семнадцать раз. И семнадцать раз я уходила. Я уходила, потому что Ральф был для меня дороже, чем моя свобода.

И меня поражало, что я стоила для него меньше.

Может, я не хотела это понимать. Может, это было проблемой. Может, это имело смысл. Ральф всегда был умнее меня. Он всегда мог видеть вещи ясно и понимать их намного раньше, чем я. Может, я была глупа, раз уходила так много раз, и это я получила за то, что была глупа.

Я никогда не придумывала причину, чтобы встать с постели. В конце концов, я вставала, потому что всегда так делала. Это все, что я когда-либо собиралась делать. Это все, что мне оставалось сделать. Так что я решила, что я могла дальше делать это.

— Доброе утро, Билл, — сказала я, забираясь на заднее сиденье мусоровоза.

Было еще слишком рано. Солнце находилось в половине ладони над горизонтом, а у Билла была очень большая батарея. Я слышала слабые гудки, исходящие от его солнечной панели, которая изо всех сил пыталась впитать часть света. Звуковой сигнал начинался медленно, но становился быстрее, когда батарея почти полностью заряжалась. У меня было около минуты до того, как его двигатель заведется.

Я пыталась держать себя в руках. У меня сегодня был Изумруд: это был один из самых больших районов, и была вероятность, что я отстану. Я не могла гоняться за Биллом, если у меня в носу были сопли. Поэтому я залезла в Билли и схватила фотографию, надеясь, что океан меня успокоит.

Не смог.

Я сразу заметила, что картинка была намного тяжелее, чем обычно. Сзади к ней было что-то приклеено: толстая металлическая заглушка с торчащим из конца рядом зубцов. Зубцы были расположены неравномерно и выступали на разную длину. Когда я посмотрела на них, я узнала рисунок.

Он такой же, как группа отверстий в приборной панели Билла, прямо под словами «ручное управление». Штыри пройдут в эти отверстия, и когда я поверну ключ, я буду иметь полный контроль над педалями и рулем.

Это был ключ, который Ральф пообещал сделать для меня. Должно быть, он оставил его здесь — и для этого он должен был вытащить свой кислородный баллон на задний двор стоянки. На пятьдесят ярдов по гравию, пеплу и грязи.

Ему было нелегко. Когда я подумала об этом, на глаза навернулись слезы, но мне удалось сморгнуть их. Когда я оторвала ключ от фотографии и увидела записку, приклеенную к ней, я потеряла контроль:

Шарли,

Это не прощание. Я вернусь за тобой, обещаю. Но это должен сделать один из нас. Может, я объясню тебе это когда-нибудь, но сейчас ты просто должна мне доверять. Я делаю это для нас. Для всех нас.

Ральф

Я мгновение была в шоке. Затем я швырнула ключ на землю и порвала его записку на куски.

В этой записке не было ничего, что стоило бы хранить. Он не сказал ничего, что я хотела, чтобы он сказал, ничего, что он должен был сказать. Он даже не сказал, что сожалеет.

— Ублюдок, — прошипела я.

Хотела бы я знать слова похуже, чтобы назвать его. Я бы хотела, чтобы у меня было слово, которое было бы достаточно плохим, чтобы немного напугать меня, потому что, если бы я была напуган, это могло бы немного ослабить давление в моей груди. Но как мне назвать того, кто причинил мне такую ​​боль? Кто вырвал мое сердце и растоптал его? Что можно сказать, когда я чувствовала, что у меня в ребрах застряли маленькие кусочки гравия? Или отпечаток ботинка был на моей душе?

Хотела бы я, чтобы для кого-то такого было какое-то слово — и, может, оно и было, но я его не знала. Поэтому все, что я чувствовала, просто выливалось из меня потоком гневных слез.

К тому времени, когда Билл выехал с парковки, я уже была в сопливом беспорядке.

Изумруд находился рядом с Сапфиром. Было быстрее прорваться через Выход, чем ехать в обход. Я смотрела налитыми кровью глазами, как мимо нас проносились поля. Сегодня не было дуновения ветра. Сорняки были мертвы и неподвижны, готовились к тому, что обещало стать жарким днем.

Не прошло и часа после восхода солнца. Это была единственная часть моего дня, когда я не была в поту, и я даже не могла наслаждаться этим. Я смотрела, не щурясь, в сердце солнца. Я держала свой взгляд на его огненно-оранжевой корке столько, сколько могла выдержать — пока не начала болеть голова, пока на глазах не появились точки.

Это то, что я получила за плач. Если бы я не была такой мокрой все время, тогда, может, Ральф…

Ба-бах!

Билл ударился обо что-то, лежащее посреди дороги. Я не знала, что это было и почему его датчики дорожно-транспортных происшествий не засекли это заранее. Все, что я знала, это то, что это было что-то достаточно большое, чтобы проколоть его заднее колесо.

Весь грузовик содрогнулся, когда с обода отвалилась резина. Билл яростно вилял, мотаясь взад-вперед по желтым полосам, будто змеиный хвост. Я с трудом могла удержаться. Мои ботинки были зацеплены за выступ внизу, и я обеими руками обхватила стальной прут.

Примерно две с половиной секунды я была в порядке. Но затем резина выскочила из обода с такой силой, что мои ботинки вылетели из-под выступа.

Я рухнула всем весом на сгибы рук.

Внутри сгибов была вена. У меня столько раз оттуда брали кровь, что вокруг остались крошечные клыкастые шрамы. Вены достаточно сильно пощипывало, когда лаборант протыкал их иглой. Поэтому, когда все сто двадцать пудов моего тела упали на это место, это тут же стало агонией.

Я не знала, как это обработать. Мои руки онемели, вместо того чтобы попытаться объяснить голове, какую ужасную боль они испытывали. Машина все еще виляла, и от качки сгибы рук вонзались в стальной прут. Мои ноги болтались в пустоте. Затем голый обод попал на дорогу.

Он выбросил волну искр на мои голени — искры были настолько насыщенные кислородом со скоростью двадцать пять миль в час, что они прожгли мой комбинезон. Я закричала от боли. Я инстинктивно потянулась к ним. А через миг я уже ехала по асфальту.

Я не помнила, как ударилась о землю. Не помнила, как ударилась об асфальт. Я не помнила, как порвались локти комбинезона, и я не помнила, сколько раз мир перевернулся, прежде чем он, наконец, остановился.

Я не была без сознания — скорее, мое тело ударило таким гейзером адреналина, что он полностью затуманил мою память. Когда я закрыла глаза и попыталась думать об этом, все двигалось слишком быстро, чтобы я могла сосредоточиться.

Что я знала, так это то, как чертовски повезло, что я была жива.

Да, я потеряла половину кожи на ладонях, а голова пульсировала, будто кто-то только что хлопнул по обоим ушам одновременно. Да, я скатилась в канаву, а поездка по асфальту обожгла меня от промежности до подбородка — и да, я рухнула на чёртов огненный муравейник в конце.

Но… я была жива.

— Боже.

Я поднялась на ноги и сильно моргала, когда мир еще раз яростно закружился. Я топала ногами по земле, чтобы стряхнуть с себя муравьев, что заняло секунду, потому что они были так же взбешены всей этой ситуацией, как и я. Когда у меня прояснилась голова, и я избавилась от муравьев, я посмотрела на дорогу.

Билл уже уехал. Его запасное колесо, должно быть, упало примерно через полсекунды после того, как он выкинул меня. Теперь он ехал к Выходу, будто ничего не произошло. Просто прямолинейный мусоровоз на своей полосе.

Хотела бы я знать ужасное слово, чтобы назвать машину, которая только что пыталась меня убить. Машина, которую я считала своим другом, не иначе. Но я не могла думать ни о чем достаточно плохом, чтобы мне стало лучше, поэтому я поберегла дыхание.

Предмет, на который наехал Билл, находился в паре сотен ярдов позади меня. Ему потребуется еще несколько минут, чтобы добраться до полицейского управления, и в этот момент кто-нибудь, вероятно, заметит, что я не на его спине, и шериф Кляйн, вероятно, выйдет за мной. Но до тех пор у меня было несколько с трудом заработанных минут.

И все, что я хотела сделать, это найти то, из-за чего лопнуло колесо, чем бы оно ни было, и дать ему хороший пинок.

Я сначала не поверила. Я была почти уверена, что знала, что это за предмет, но только когда я встала прямо перед ним, мой разум согласился зарегистрировать тот факт, что Билл наехал на кислородный баллон.

Кислородный баллон, закрепленный на тележке.

Кислородный баллон с изношенной вентилируемой маской, все еще прикрепленной к нему пластиковой трубкой.

— Ральф? — в первый раз, когда я произнесла его имя, я была довольно спокойна. Но к шестому разу я завизжала. — Ральф! Ральф!

Без ответа. Ничего — только нерешительная трель каких-то ближайших цикад.

«Успокойся, Шарли, — подумала я. Я знала, что у меня была истерика. Я чувствовала, что вот-вот превращусь в паническую, рыдающую кашу. — Успокойся. Бак пустой, ясно? Ральф, вероятно, бросил его задолго до того, как по баку попали».

— Ладно.

«И ты видишь кровь?».

— Нет.

«Если бы Билл сбил его, была бы кровь, верно?».

— Верно. Ладно…

Я сделала глубокий вдох — это не совсем ослабило мою панику, но дало мне достаточно воздуха, чтобы сосредоточиться. Ральфа не было рядом с кислородным баллоном. Его не было ни в канаве, ни на дороге, ни впереди. Может, он добрался до штаб-квартиры полиции.

Я собиралась уйти, когда заметила огромную канаву в сорняках. Она находилась на той стороне дороги, которая была ближе всего к стене. Я подбежала к ней и поняла, что яма на самом деле представляла собой тропу, проложенную кем-то, кто пробирался к стене.

Тем, кто теперь сгорбился в траве, тряся плечами и обхватив голову руками.

— Ральф?

Он посмотрел на меня, и белки его глаз были такими же красными, как его метка. У него все лицо было влажным, и вряд ли от пота.

— Уходи, Шарли, — хрипло сказал он. Когда он снова заговорил, его слова звучали прерывистым шипением. — Пожалуйста… просто оставь меня.

Я не собиралась этого делать. Он должен был знать, что я не собиралась оставлять его, потому что он не выглядел удивленным, когда я плюхнулась рядом с ним на колени.

— Ральф… какого черта ты здесь делаешь?

— Ничего.

— Я думала, ты уехал в Опал?

— Должен был. Я собрал чемодан и вышел ждать, пока за мной приедет машина. Это произошло только ближе к закату, а когда это произошло… — Ральф вырвал пучок сорняков и отбросил их в сторону, — когда показалась та машина, мистер Блэкстоун опустил окно, и он… он смеялся надо мной. Потом он просто уехал и бросил меня.

— Ну да, Говард — задница, — яростно сказала я. — Просто забудь о нем.

— Я не могу забыть это, — простонал Ральф. Он потянулся к еще пучку сорняков, и я могла сосчитать каждую выемку на гребне его позвоночника. — Это был первый раз… это был первый раз за всю мою жизнь, когда я подумал, что могу выбраться отсюда. Я никогда еще нигде не был, Шарли.

— Я знаю.

Когда Ральф родился, он выглядел дефективно. Из-за крошечного, хрупкого тела и отметины на лице он даже не выходил из парадных дверей Лаборатории. У него никогда не было семьи, он никогда не садился обедать за кухонный стол. Он никогда не знал, каково это — лежать на ковре с чистым листом бумаги и коробкой красок и рисовать, глядя телевизор.

Ральфа взяли из метро и поместили в лабораторию. Впервые он вышел, когда мы переехали в Страшную гряду.

— Некоторое время ты жила в Далласе, но я никогда не знал ничего другого. Никогда ничего другого не делал. Я никогда раньше даже не видел травы, — он крутил сорняки между руками, прерывисто дыша. — А после того, как мистер Блэкстоун уехал, я… я просто хотел это увидеть, понимаешь? Я просто хотел иметь это. Так что я пошел. Теперь я не хочу останавливаться.

Часть меня — маленькая эгоистичная часть — была рада, что Ральф вернулся в Гранит. Есть немного большая часть меня, которая была очень зла, хотела извинений. Она хотела, чтобы он сожалел о том, что бросил меня. Она хотела, чтобы он признал, что был ужасным другом, и поклялся, что никогда больше не бросит меня.

Но последняя часть меня говорила громче всех. Самая большая часть. Остальная часть меня. И когда она услышала всю боль в голосе Ральфа, мое сердце сжалось так, будто я тонула в Баке.

Неважно, насколько я была эгоистична или зла, боль Ральфа убивала меня.

— Я не хочу останавливаться, — снова сказал он с умоляющим взглядом. — Я просто хочу гулять. Я хочу ходить, пока не смогу уже ходить.

— Хорошо, тогда не будем останавливаться, — сказала я. Моя голова все еще пульсировала, а ладони жгло, будто в обеих руках у меня были трехфутовые языки пламени. Но я почти не замечала этого.

Сейчас во мне циркулировал другой вид адреналина. Это скорее была линия, чем гейзер: линия тонкая и хрупкая, как паутина. Я никогда раньше не говорила о том, чего хотела, я очень много думала об этом, но у меня никогда не хватало смелости сказать это вслух. То, чего хотел Ральф, всегда было для меня важнее, и он хотел остаться в Далласе. Он хотел, чтобы мы продвигались вверх и были настолько Нормалами, насколько это было возможно.

У меня не было никакого интереса ни к работе, ни к Далласу, ни к попыткам вести себя Нормально. Я хотела уйти — и знала, что глупо было хотеть покинуть город с неприступной стеной, но именно этого я хотела.

Мои сны о Ничто… они казались такими реальными, приходили ко мне так живо, что казались скорее фактами, чем снами. За пределами Далласа был мир, и его стоило увидеть.

Ральф впервые сказал что-то о своем желании уйти, и это придало мне смелости, чтобы высказаться.

— Мы можем идти сколько угодно долго — вплоть до океана. Мы можем жить на пляже. Сделать дом из песка или что-то в этом роде. Я не знаю, из чего люди на пляже строят свои дома, но мы с этим разберемся, — я скривилась, пока говорила, вынося все эти хрупкие вещи на открытое пространство и к ногам Ральфа. — Мы сможем делать все, что захотим. И не будет иметь значения, что мы неполноценные, потому что рядом не будет никого, кто бы напомнил нам об этом. Мы сможем просто быть… счастливыми.

Свежие слезы покатились по его лицу, и на полсекунды мне показалось, что он согласится пойти со мной. Затем он посмотрел на меня и сказал:

— Это глупо, Шарли. Мы даже не можем пройти через Выход.

— Мы можем. Ты мог бы разгадать…

— Даже если бы я мог, я бы не стал, — он прикусил нижнюю губу и перевел взгляд на стену. — Я больше не хочу этого делать. Я… я закончил, хорошо? Я сдался, — он сделал серию панических прерывистых вдохов и добавил. — Я… больше… не хочу!

Я знала, что происходило. Когда Ральф начинал вот так дышать, это значило, что он был близок к потере сознания.

— Ладно-ладно. Нам не нужно проходить через Выход. Я поговорю с Говардом, хорошо? Я посмотрю, смогу ли я убедить его дать тебе шанс…

— Нет! Я — все!

Я попыталась схватиться за его костюм сзади, но Ральф оттолкнул мою руку. Он упал на четвереньки и потащил свое тело через сорняки — грудь тяжело вздымалась, а глаза были устремлены к ближайшему слою потрескивающей синей энергии. Без кислорода он далеко не уйдет. Три, может, четыре фута. Затем он упал лицом в грязь.

— Я закончил… Я закончил…

Я осторожно легла рядом с ним. Я хотела коснуться его. Глядя, как его слезы падают на траву, я ощущала желание обнять его за плечи. Чувство было настолько сильным, что почти переполнило меня. Я не выдержала:

— Эй? Что, черт возьми, на тебя нашло?

— Ничего, — прорычал он.

— Ну, должно быть что-то. Ты никогда не плачешь…

— Это ты, ясно? Это ты, — выдавил он. — Ты просто всегда… там. Стоишь в моем дверном проеме. Хочешь поговорить со мной. Сделать все для меня. И каждый раз, когда я смотрю на тебя, я вспоминаю, — его лицо сильно сморщилось. — Я вспоминаю, какой я бесполезный. Насколько на самом деле бессмысленна моя жизнь.

Я не понимала, что он говорил.

— Ты не бесполезен.

— Я такой. Я могу умереть, и всем будет наплевать.

— Это неправда, — твердо сказала я. — Мне было бы не наплевать. Ты нужен мне, Ральф. Если ты умрешь, это убьет меня.

— Нет, ты будешь в порядке.

— А как насчет того, что произошло в прошлом году, а? Когда ты упал и перестал дышать? — одной мысли о том, как выглядел Ральф, когда я увидела его, плюхнувшегося на грязный пол в гостиной, с выпученными глазами и посиневшими губами, хватило, чтобы снова разбить мне сердце. — Ты чуть не умер, а я…

— Да, может, ты должна была позволить мне! Потому что, черт побери, смысла жить нет, — его губы оторвались от зубов в рычании. Влага покрыла зелень его глаз. — Ты должна была просто позволить мне, — выдохнул он. — Почему ты просто не дала мне умереть?

Я не знала, что на это сказать. Я была в шоке.

Самые страшные секунды в моей жизни случились, когда Ральф перестал дышать. Это было посреди ночи. Никто не был рядом, чтобы помочь нам. Он выскользнул из моих рук и начал биться в конвульсиях на полу — и я не знала, что делать.

Я мало что помнила о том, что произошло дальше. Я только помнила, как била его в грудь изо всех сил, вонзая кулак в плоть над его сердцем. Снова и снова, пока он, наконец, не проснулся, резко вдохнув.

Позже Говард увел меня в комнату и потребовал, чтобы я рассказала ему, как я узнала, как это сделать — как, без какой-либо медицинской подготовки, я узнала, как бить Ральфа в грудь? У меня не было для него ответа, по крайней мере, такого ответа, которому бы он поверил. И я получила билет на Растяжку для наказания.

Но мне было все равно. Мне было все равно, потому что Ральф был жив — и это все, что имело для меня значение.

Теперь я лежала рядом с ним, пока он рыдал в траве, и он злился на меня за то, что я спасла единственное, что мне было небезразлично. Не было никакого смысла в том, как такой замечательный человек, как Ральф, мог хотеть умереть. Что в этом хорошего?

Я думала, что ему сказать, когда над полем разнесся знакомый шум. Это пронзительный вой сирен полиции.

— Шарли? — руки Ральфа тряслись, когда он зажал ими уши. Его глаза были широко раскрыты, а лицо снова побледнело. — Шарли, что это?

— Это ничто. Бьюсь об заклад, шериф отправилась меня искать. Подожди здесь, я расскажу ей, что случилось. У тебя не будет проблем, — уверяла я его. — Кляйн очень милая.

Я не ждала, чтобы увидеть, понял ли Ральф. Я просто встала и пошла.

По полю с другой стороны дороги мчалась вереница четырехколесных велосипедов. Сине-красные огни сердито вспыхивали в промежутке между их рулями, и они визжали меньшими сиренами. Пыль и мертвая трава поднимались позади них туманным облаком.

Ведущий велосипед значительно опережал остальных. Шериф Кляйн вела его через серию поворотов и заносов, ее желто-зеленые глаза сканировали каждый дюйм земли. Когда она увидела, что я махала, она развернулась так быстро, что позади нее взлетела стена песка. Двигатель ревел, когда ее руки впились в руль. Она поравняется со мной всего через несколько…

— Э-эй! Остановись там!

Тейлор, нервный охранник будки, стоял в нескольких шагах слева от меня. Я не знала, как не заметила его раньше. Он выглядел таким же удивленным, как и я.

Шериф Кляйн, должно быть, отправила его на еще одну пробежку: он опустил винтовку над головой и сунул приклад под мышку. Ствол опасно качался, когда он попытался направить его на мою грудь.

— Не двигайся, — сказал он, переводя рычаг в положение «заряд». — Если ты двинешься, мне придется тебя застрелить. Теперь подними руки вверх.

Я совсем не беспокоилась. Даже если он выстрелит, он промахнется. Первокурсникам требовалось около года практики, чтобы добиться точности.

— Нет, я так не думаю. Шериф уже в пути, — я кивнула на мчащиеся велосипеды, — так что можете…

— Агх!

Кто-то протиснулся мимо меня. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы осознать то, что я видела: Ральф сошел с ума. Он бросился на Тейлора в спотыкающемся спринте, его тонкие руки маниакально двигались над головой.

— Ральф, нет!..

— Я сказал, не двигайся!

— Ральф!..

Луч вырвался из передней части винтовки Тейлора. В глазах мелькнул голубой свет — такой яркий и обжигающий, что весь мир засыпало мерцающими белыми пятнами. Я слепо пошатнулась, прикрывая глаза одной рукой, а другую вытягивая вперед.

— Ральф? Ральф!

Мне нужна была секунда, чтобы вернуть зрение. Первое, что я увидела, это Тейлор: он смотрел на сорняки перед собой, рот отвис в величайшем выражении нормального шока.

— Нет, — винтовка выпала из его рук и с глухим стуком рухнула в траву. — Нет …

Облако дыма поднималось с земли перед ним. Сорняки были примяты чем-то — чем-то размером и формой похожее на очень маленькое тело…

— Ральф!

Его имя звучало как крик. Я смотрела на него сверху вниз. На огромную рану в передней части комбинезона. Тонкий материал выгорел, обугленный по краям. Кольцо плоти было внутри выжженного круга. Оно было красным, сморщенным и все еще шипящим посередине. Запаха было достаточно, чтобы заставить меня подавиться. Но я была уверена, что это было не смертельно.

Тейлор не держал спусковой крючок достаточно долго, чтобы нанести реальный урон.

— Боже… слушай, я знаю, что это больно, но ты должен лежать спокойно, хорошо? Не двигайся. В полиции есть медик, и он… эй, Ральф?

Я осторожно подтолкнула его, но он не двигался.

Он не дышал.

— Это… это его сердце! Ему нужна помощь!

Я не знала, кому я кричала, или чего я ожидала, чтобы они сделали. В моей крови было так много огня, что я едва могла думать. Глаза Ральфа были дикими, выпученными. Он слабо царапал грудь, а его губы синели.

— Подожди, Ральф, я с тобой. Я рядом.

Я изо всех сил ударила ладонью ему в грудь. Его тело дернулось от давления; его глаза слезились от боли. Я опустила кулак. Снова. Но Ральф не заводился. Он все еще не дышал. Его глаза закатились и начали закрываться.

Боже, я теряла его.

Я теряла его.

— Подождите! Подо…!

— Шарлиз! Прекрати!

Голос шерифа Кляйн звенел у меня в ушах. Ее руки сжали мою талию, и она оторвала меня от земли, будто я весила не больше перышка. Мир вращался, она повернулась и потащила меня к велосипеду.

Тело Ральфа было в пяти ярдах. Потом десяти. Его грудь не двигалась, а лицо было белым, как облака.

Он умирал.

Он умирал.

Ральф умирал!

Я кричала это. Кожа на моем горле рвалась от этих криков. Огонь вспыхивал на моих руках, я била ими по рукам Кляйн. Снова и снова, пока ладони не покрылись синяками, а костяшки пальцев не покраснели.

Я кричала. Я плакала. Но шериф Кляйн не отпустила меня. Полицейские ничего не делали: они просто стояли в кольце вокруг него, наблюдая, как его тело корчилось в сорняках. Ему никто не помогал.

И Ральф больше не смог вдохнуть.