Антигитлеровская коалиция — 1939. Формула провала

Константин Софронов, Дмитрий Суржик

…Когда нравится смотреть на страдания — или даже просто неудобства другого человека — это и есть фашизм… Но для вас, хорошо образованного, я уточню: это и есть настоящий национал- социализм…

Юлиан Семёнов. «Приказано выжить»

Традиционная для советской историографии точка зрения, что в результате провала многочисленных попыток СССР создать антимилитаристский блок Москва была вынуждена пойти на заключение с Берлином договора о ненападении и других соглашений, на наш взгляд, не устарела. В то же время факторы, двигавшие главными действующими лицами политики умиротворения, как представляется, нуждаются в уточнении. Опасения «красной угрозы», бытовавшие в англо–французской политической и экономической элите тех лет, и желание создать новый «санитарный кордон», а то и вовсе канализовать гитлеровскую агрессию на Восток против Советского Союза, без сомнения, имели определяющий характер. Но значительную роль во внутренней и внешней политике многих европейских государств играло широкое распространение, можно даже сказать, болезнь правого радикализма.

Истоки правого радикализма

Оксфордский профессор Роджер Гриффин назвал ХХ столетие веком фашизма, и на это у него имелись серьёзные основания. Выросший из крайне правых течений, правый радикализм воплотил в себе все идеи недавней европейской общественно–политической, философской и геополитической мысли. Совмещённые с национальным колоритом, они стали цельной идеологией, весьма привлекательной для власти и капитала не только в прошлом, но и в настоящем.

В обобщённом виде праворадикальная[249] идеология строится на вождизме, национализме, милитаризме, ксенофобии, шовинизме, этатизме, антилиберализме, антикоммунизме. Вследствие двух последних сами правые радикалы часто представляют свою идеологию как «третий путь»: не капитализм и не социализм. Однако в действительности это был не «третий путь», а разновидность государственно–монополистического капитализма, переход к которому вызвало обострение социально–экономических проблем. Напомним определение фашизма, данное видным болгарским политиком Георгием Димитровым в 1935 г.: «Фашизм — это открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала. Фашизм — это не надклассовая власть и не власть мелкой буржуазии или люмпен–пролетариата над финансовым капиталом. Фашизм — это власть самого финансового капитала. Это организация террористической расправы с рабочим классом и революционной частью крестьянства и интеллигенции. Фашизм во внешней политике — это шовинизм в самой грубейшей форме, культивирующий зоологическую ненависть к другим народам»[250].

Впрочем, правые радикалы опирались не только на поддержку финансово–промышленных элит[251]. Широко распространившиеся в странах Центральной и Восточной Европы в межвоенный период правоконсервативные политические учения и практики имели глубинную идейную основу, сформировавшуюся из амальгамы теорий XIX в., под влиянием актуальных для постверсальского мира проблем.

Одной из таких основ являлся антинаучный ответ консервативной философии на механистически–эволюционный, материалистический вызов науки XIX в. В противовес материалистическому знанию консервативная философия развивала идеи витализма и «эфира» — души, некоей всеобщей «жизненной силы» (витализма), присущей не всем, но избранным. В роли этих избранных европейские писатели того времени предлагали европейские имперские народы. Об этом — «Бремя Белого человека» Редьярда Киплинга, «Опыт о неравенстве человеческих рас» Жозефа Артура де Гобино, и такой же лженаучный труд «Ариец и его роль» Жоржа Ваше де Лапужа, в котором наследственность переплетается с социал–дарвинизмом. Дальнейшее развитие «ариософия» получила в книге английского интеллектуала и ярого германофила Хьюстона Стюарта Чемберлена «Основания XIX столетия». Эта книга «поднимает на щит» агрессивную политику кайзеровской империи, требует оградить Европу от влияния семитских народов и искусственно сформировать арийскую расу — будущую владычицу мира.

Расширенная трактовка социал–дарвинизма в молодой Германской империи смыкалась с культом белой расы. Созданная в 1871 г., когда колонии уже были в основном поделены, она вела особенно амбициозную и агрессивную внешнюю политику, буквально «расталкивая локтями» старые европейские империи. В этом правительство поддерживал Пангерманский союз, который находил искомый Х. С. Чемберленом арийский народ в немцах.

Событием, которое объединило идеи всех этих авторов воедино, сформировав на их основе новые политические течения, стала, безусловно, Первая мировая война. Она имела целый ряд важнейших последствий, до сих пор мало оценённых исследователями, но очень важных с позиций идеологии молодых постверсальских государств. Вместе с падением трёх европейских империй рухнули пестовавшиеся десятилетиями ранее мечты о создании колониальных держав со столицами в Берлине, Вене, Риме (а по их примеру — в Бухаресте, Будапеште, Софии). Вместе с распадом многонациональных империй возникли новые национальные государства, в которых представители бывшей титульной нации (например, немцы) оказались на положении национальных меньшинств. То есть ситуация изменилась с точностью до наоборот.

Ещё одним следствием «блестящего имперского века Европы» было распространение спиритуализма и теософии — попытки впитать и осознать мистические практики даосизма и ламаизма. Однако на деле его представители возвращались к языческому обожествлению природы (пантеизму). Одной из форм этого неоязычества стала философия жизни (философия бытия по Мартину Хайдеггеру). Она стремилась уйти от многовекового конфликта западно–христианских церквей со светской властью, примером которой может служить борьба Берлина и Рима против политической роли Святого престола в ходе объединения Германии и Италии в XIX в. Представители витализма, и особенно ярко Фридрих Ницше[252], пытались найти опору в целостном представлении жизни как динамики, как воли к жизни, присущей всем живым организмам, и отказаться от посреднической роли христианства. Локальное ранее, это «бегство от окружающего мира» (эскапизм) стало массовым явлением в долгие месяцы позиционных боёв Первой мировой войны. Причём влияние этого «бегства души на Восток» было намного шире, если вспомнить самочинно нарисованные свастики на касках кайзеровских солдат, свастики на «керенках» и свастики, оставленные императрицей Александрой Фёдоровной на стенах Ипатьевского дома.

«Моду на язычество» среди правых радикалов оформил и закрепил в книге «Языческий империализм» итальянский идеолог фашизма Юлиус Эвола. Мировая история представлялась им в виде спирали, однако каждый новый её уровень — это виток вниз, то есть деградация, причина которой, по словам Эволы, — в «семитизации греко–романского, а впоследствии и всего нордического мира, произошедшая по большей части за счёт распространения христианства»[253]. Сочетая мистическое представление о Востоке с «ариософией», Эвола указывал местонахождение этой прародины сверхчеловека — мифическая северная страна Туле, давшая название одноимённой оккультной организации, которая внесла крупный вклад в идеологию НСДАП и Третьего рейха.

В результате Первой мировой войны религиозно–нравственный кризис европейской цивилизации стал ещё глубже. Если в Рождество 1914 г. солдаты по обе стороны Западного фронта ещё могли устроить общий футбольный матч, то уже через несколько месяцев об этом не могло быть и речи. Ожесточение, «накручиваемое» пропагандой, переходило все разумные пределы, и христианские пасторы (как и социал–демократы, ранее одобрившие войну) забыли о своём космополитическом долге, а их вера отринула свои миролюбивые заповеди и оказалась расколотой между государственными границами. Религия стала на службу государствам, а священники превратились в политических офицеров. Христианство не давало выхода человеку из длительной и тяжёлой, морально и физически, войны, ведь с обеих сторон линии фронта в Европе друг в друга стреляли люди, носившие нательные кресты. Витализм, неоязычество, иррационализм и антихристианство выплеснулись из городских кружков и ветшающих дворянских усадеб в широкую массу офицеров, унтер–офицеров и солдат, вынужденных многие месяцы делить общую траншею. Произошла смычка «модных», но кулуарных идей с большими массами людей, чья психика и вера в христианские заповеди оказались надломлены.

Наконец, Первая мировая война привела к появлению во многих европейских странах крупного слоя недовольных своим положением граждан — ветеранов войны. Их было так много (как, впрочем, и социально–экономических проблем, вызванных переходом к мирной жизни), что об их привилегированном статусе не могло быть и речи. Чувство обиды и осознание необходимости борьбы за свои права, которых должно быть больше, чем у «тех, кто отсиделся в тылу», толкали к правому радикализму европейских ветеранов Первой мировой войны, а также ветеранов Гражданской войны в России (здесь наиболее нагляден пример локотского обер–бургомистра Бронислава Каминского). Эти чувства роднили ветеранов Великой войны в Германии: как немцев, так и представителей российской политической эмиграции. На общей антисоветской почве сошлись взгляды генералов Эриха Людендорфа, в недалёком будущем — одного из активных участников гитлеровского «Пивного путча», и Василия Бискупского, бывшего командующего войсками гетмана Павла Скоропадского и активного сторонника реставрации монархии в России, впоследствии — доверенного лица нацистского МВД по вопросу «русской эмиграции»[254]. Затем они предприняли попытку создать «Контрреволюционную армию» для интервенции в Советскую Россию, чтобы посадить на трон великого князя Кирилла Владимировича. А затем Бискупский участвовал в работе организации «Возрождение» (Aufbrau) — связующего звена между белоэмигрантами и НСДАП.

Наряду с антисемитизмом важнейшей составляющей всех правоконсервативных идеологий в межвоенной Европе был жупел антикоммунизма. Он легко сращивался с антисемитскими тезисами и переходил к параноидальному поиску «коммунистических диверсантов и подрывных сетей Коминтерна». Антикоммунистическая истерия активно использовалась для мобилизации сил националистических движений даже после того, как на XIV съезде ВКП(б) в 1925 г. в качестве официальной доктрины была принята теория о построении социализма в одной отдельно взятой стране (СССР).

Это — общие для многих европейских стран предпосылки развития праворадикальных политических течений. В разных странах были и разные дополнительные причины, но важным стало общее следствие — расщепление сознания между комплексом жертвы и завышенными ожиданиями у тех, кто долгое время был свидетелем ежедневной смерти, а следовательно, её не боялся. Эти противоречия формировали нездоровую психику, желание найти виновного в своих бедах. И этот «виновник» находился очень быстро — революционеры, стремящиеся радикально изменить положение и учредить новую государственность, или профсоюзные лидеры, которые борются за права рабочих и которых также подозревают в связях с Коминтерном. Они были первыми жертвами идеологии и практики расчеловечивания, которая затем, когда националисты приходили к власти, направлялась против других политических, социальных и национальных групп.

«Винтовка рождает власть» — это выражение было актуальным задолго до того, как его сформулировал Мао Цзэдун, во время мятежа Каппа–Лютвица, «похода на Рим» чернорубашечников Бенито Муссолини, «Пивного путча» Гитлера–Людендорфа. Те, кто вернулся с фронта, хотели привилегий и власти, и. новой войны. Не проделав внутреннюю работу над собой, они создавали политические движения, которые строились на военной дисциплине и культе силы. Увидев один раз слабую Россию, её противники из Центральных держав, а затем и участники вооружённой интервенции из стран Антанты продолжали грезить приобретением «жизненного пространства» за её счёт.

Идеи «натиска на Восток» и расширения своих границ за счёт соседей и формирования авторитарной «национальной» власти широко распространились не только среди стран, проигравших Первую мировую войну. Сторонников повысить своё благополучие за счёт колоний было немало среди британской политической элиты. Среди симпатизантов фюрера можно назвать редактора «Таймс» Джеффри Доусона и 1‑го лорда адмиралтейства Леопольда Эмери. Они имели отношение к «кругу гостей» леди Нэнси Астор в Кливленде (их даже называли «кливлендской кликой»). В их круг входил и Невилл Чемберлен, премьер–министр в 1937—1940 гг., а также глава Форин офис виконт Эдуард Галифакс. Развитие правого радикализма в империи, над которой никогда не заходило солнце (помимо названных ранее, «общеевропейских причин»), было вызвано обретением суверенитета Ирландией и началом национально–освободительной борьбы в колониях. Поэтому главным тезисом в программах британских правых радикалов было усиление колониального гнёта.

Особенности восточноевропейских праворадикальных режимов

Правоконсервативные идеологии и их политическая реализация в фашистской Италии и нацистской Германии оказывали огромное влияние на теорию и практику власти в целом ряде государств Центральной и Восточной Европы, так или иначе определявших международные отношения накануне и в годы Второй мировой войны. Поэтому рассмотрим их подробнее. Окончание Первой мировой войны принесло долгожданный мир, но вместе с тем суровые требования в ультимативной форме, предъявленные Центральным державам, стали миной замедленного действия, взрыв которой породил очередной глобальный конфликт. Регион Центральной и Восточной Европы, на которую пришёлся Восточный фронт, волею судеб политиков из лагеря победителей приобрёл совершенно иные географические очертания и политическую окраску, что в дальнейшем сыграло злую шутку с триумфаторами Версаля. 4 июня 1920 г. был подписан Трианонский договор. Реализация его статей в условиях жёстких социальных потрясений и экономического спада создала благодатную почву для роста националистических настроений и, в конечном счёте, формирования правых авторитарных режимов в регионе. Фактор идеологической подготовки стал составной частью общего плана по ревизии status quo, установленного после Первой мировой войны. В каждой из стран, относящихся к рассматриваемому региону, сложились свои уникальные условия, в которых проходил генезис праворадикальных идей. Но общими для всех являются тяжёлые последствия первого глобального конфликта ХХ в., преодоление которых стало серьёзным испытанием. Последнее, в свою очередь, сыграло не последнюю роль в формировании праворадикальных режимов: военный реванш представлялся как удобный способ решить сложившийся круг проблем.

Салашизм в Венгрии

Крупнейшим участником Первой мировой войны была Австро–Венгрия. Наряду с комплексом сложившихся в Дунайской монархии экономических, политических и социальных проблем[255] глобальный военный конфликт, в который вступила страна, стал непосильным испытанием, запустившим необратимый процесс разрушения всего государственного здания. Венгерское королевство первым объявило 17 октября 1918 г. о расторжении унии и, фактически, провозглашении независимости, после чего начался лавинообразный процесс обособления других территорий. Страна за непродолжительный период 1918-1919 гг. пережила и демократическое правительство Михая Каройи, и республику советского образца. Под властью «регента без монархии» адмирала Миклоша Хорти, разгромившего Венгерскую Советскую Республику, происходило «формирование так называемой “христианско–национальной” системы ценностей, с начала 20‑х гг. выполнявшей функцию официальной идеологии хортистского режима»[256].

По условиям Трианонского договора Венгрия была сильно урезана в собственных границах, причём от государства была отторгнута Южная Словакия с преимущественно венгерским населением. Это привело к формированию активной повестки внешней политики, нацеленность на расширение «жизненного пространства», которую поддерживал премьер–министр Пал Телеки, а богатое историческое прошлое государства давало повод к претензиям на политическое доминирование в регионе: «…Гораздо чаще речь шла о том, что более длительная и богатая традиция своей национальной государственности даёт венграм “историческое право” на доминирующее положение в Дунайско–карпатском регионе. Одновременно утверждался тезис о культурном превосходстве венгров над славянскими народами (а также румынами) и в этой связи о культурно–просветительской миссии венгерской нации на востоке Центральной Европы»[257]. Руководивший страной Миклош Хорти имел статус регента при отсутствующем короле. Ситуация нетривиальная, сложившаяся после ряда попыток Карла Габсбурга, последнего императора Австро–Венгрии, вернуть себе корону части бывших владений. Симпатии к монархии были сильны в среде элиты, расколовшейся на легитимистов и сторонников Хорти, однако против фигуры Габсбурга выступили в том числе и страны Антанты, что определило облик политической структуры власти в межвоенный период в Венгрии.

В 1920-1930‑е гг. при премьер–министре Иштване Бетлене Венгрия взяла курс на сближение с Италией, продолжая считать СССР идейным противником. Тяга к блоку стран, оформленному позднее в «ось Берлин–Рим–Токио», стала ещё более сильной после мирового экономического кризиса и радикализации настроений внутри страны. Стали создаваться организации фашистского толка, идейно близкие движению Бенито Муссолини: «Венгерские фашистские партии и их печатные органы, основанные в 20‑е гг. XX в., не просуществовали долго. Однако они оказали существенное влияние на дискурс венгерской праворадикальной идеологии тем, что привлекли внимание к понятию корпоративного государства»[258]. Гитлеровское движение также стало примером для ряда венгерских национал–социалистических организаций, в том числе под руководством Золтана Бёсёрмени и Золтана Мешки. Последний сумел на непродолжительное время создать популярную среди бедняков и части крестьянства партию, однако неспособность победить на выборах и прийти к власти на законных основаниях, в том числе благодаря противодействию хортистов, привели к падению влияния венгерских национал–социалистов. Кризис в рядах правых способствовал появлению на политической площадке нового человека.

Как и Пал Пронаи, крайне правый представитель венгерского офицерства, тяготевший к фашизму, Ференц Салаши был выходцем из военной среды, добившийся на этом поприще значительных успехов. Уволившись из армии в чине майора, он занялся политикой и в 1935 г. основал Партию национальной воли (ПНВ). В своей новой работе «Цель и требования» он обрисовал характер пропагандируемой им идеологии, определил специфические черты хунгаризма. Через доверенное лицо он даже передал письмо Хорти, в котором обрисовал проект будущего государства, в котором диктатор, представляющий интересы народа, должен будет опираться на армию. Но на своё обращение Салаши не получил отклика. После запрета организации «Скрещённые косы» Бёсёрмени, которое собирало до 20 тыс. человек на своих шествиях, преимущественно мелкого бедного крестьянства, большинство из них перешли под знамёна Салаши. Так же поступила и часть членов других мелких национал–социалистических партий. В октябре 1936 г. Салаши и его идейные соратники провели несколько недель в Берлине и Мюнхене. Встреч с высшими чинами НСДАП не было, но поездка носила информационно–ознакомительный характер. В этот период времени политики Третьего рейха ещё не разглядели в отставном военном наиболее последовательного сторонника Гитлера и союза двух государств. Немецкий лидер явно симпатизировал Хорти, и поэтому услуги Салаши не требовались до самого 1944 г., когда известный диверсант Отто Скорцени по приказу фюрера выкрадет Хорти и его семью и приведёт к власти в Венгрии Ференца Салаши.

Но вернёмся в 1937 г. праворадикальные организации объединились в Венгерскую национал–социалистическую партию (ВНСП), которая стала массовой партией и серьёзным представительством в парламенте. Салаши стал одним из её руководителей, причём одновременно возглавил и созданное на базе ПНВ движение «Скрещённые стрелы» (нилашисты). Взятый за основу древний мадьярский символ должен был символизировать приверженность идеям возрождения венгерской нации, воссоздания государства в границах Великой Венгрии. В своей риторике венгерский политик выступал против феодально–капиталистического, демократического и коммунистического еврейства за «интеграцию в нацию, благоволящую рабочим». Понимая, насколько важным является привлечение под свои знамёна как можно большего количества людей, Салаши напрямую обращается к социальным маргиналам и простому народу, определяя себя как его часть. Это позиционирование в духе внесистемной оппозиции имело свои явные преимущества, давая возможность мобилизовать всех недовольных независимо от их социальной принадлежности: «Напротив, на основе своего политического внесистемного положения и исходя из массовой социальной базы движение “Скрещённые стрелы” должно было в нижних социальных слоях иметь характеристику “других” для власть имущих, несмотря на тот факт, что среди его руководящего состава могли находиться офицеры, крупные землевладельцы, люди свободных профессий»[259]. Регент Хорти, понимая, насколько опасной может быть для режима деятельность венгерского Гитлера, запретил ВНСП, а Салаши был схвачен. Именно в период пребывания в тюрьме он смог систематизировать свои взгляды, оформленные в идею хунгаризма: «В так называемом хунгаризме, который сам Салаши считал венгерским вариантом национал–социализма, он хотел соединить националистические, социалистические и христианские идеи»[260]. Государство должно было строиться на надклассовой основе, а плановая экономика позволяла бы органично встроить мелких сельских производителей в общую цепь производства, охрану и контроль над которой осуществляли бы армия и бюрократия. Базируясь на таких «бесконфликтных» началах, страна должна была двигаться в сторону процветающей Великой Венгрии, в которой, однако, не находилось места евреям, ведь над идеологией Салаши довлел крайний антисемитизм. Столь идеалистическая картина, имеющая мало общего с реальностью, даёт ясное представление об этом человеке. Как и его немецкий кумир, Салаши, вооружённый своей правоконсервативной идеологией, сделал немало для втягивания Венгерского королевства в войну на стороне стран–агрессоров и, возглавив в 1944 г. государство, с фанатичной преданностью служил идеям разрушения и порабощения.

Румыния: от заигрывания — к репрессиям против радикалов

В отличие от Венгрии в Румынии изначально сложились несколько иные условия для становления правоконсервативного режима. Королевство после Первой мировой войны приобрело значительные территории за участие в конфликте на стороне Антанты. Территория страны увеличилась более чем в два раза за счёт присоединения Бессарабии, Трансильвании, Добруджи, Северной Буковины и части Баната. Новая конституция, принятая в 1923 г., формально провозглашала равенство всех граждан, однако процесс интеграции новых земель был достаточно трудным. Реализованная на практике идея «Великой Румынии» сулила в будущем большое количество экономических проблем. 1920‑е гг. ознаменовались доминированием на политической арене двух премьер–министров: потомственного политика Ионела Брэтиану и героя войны маршала Александру Авереску. При последнем Румыния начала ориентироваться во внешней политике на фашистскую Италию, что не могло ни сказаться на идеологической составляющей государства. После смерти короля Фердинанда I и династических перипетий престол в 1930 г. занял Кароль II.

Националистические организации и партии появляются в Румынии уже в 1920‑х гг. Безусловно, у этого были свои внутренние предпосылки, но немаловажную роль сыграл и внешний фактор. В 1923 г., по свежим следам событий «похода на Рим» и прихода к власти Муссолини, появилась Национальная румынская фасция, ещё с 1910 г. существовала Национал–демократическая партия политика Александру Константина Кузы и историка Николае Йорги. Как раз у Кузы учился азам антисемитизма и национализма крупный теоретик и практик правого радикализма в Румынии Корнелиу Зеля Кодряну. Будучи ещё студентом, он в двадцатилетнем возрасте включился в борьбу с коммунизмом. Постепенно, участвуя в большом количестве политических акций, Кодряну становится известен в кругах ультраправых, набирает политический вес и в 1927 г. создаёт движение «Легион Архангела Михаила». Названия организации часто менялись, сам «капитан», как стали называть его сподвижники и рядовые активисты, не придавал этому особого значения. Так одно время «Легион» существовал в виде партии «Все для Отечества», но наибольшую популярность приобрела сформированная на его основе Железная гвардия.

Кодряну последовательно выступал против демократического государства, выдвигая в качестве идеала политического устройства режим вождистского типа, в основе которого лежит принцип «соглашения» — своего рода консенсус. Диктатуру он таковой не называл, указывая на единство воли и цели между народом и его лидером. Однако на деле единство воли и цели навязывалось народу его лидером, а слова о «соглашении» — лишь демагогическая уловка.

Тоталитарный характер движения в духе подчинения общей цели предполагал и процесс формирования нового человека — аскета, всецело преданного своему вождю, готового на все, вплоть до самопожертвования: «…Центральным элементом нашей программы является человек — преображение человека. Наш Легион мы представляем себе как школу жизни. Его первое название мистично: “Легион Михаила Архангела”. Когда этой школе удастся создать и распространить новый тип человека, обладающий качествами аскета, солдата, верующего и бойца, тогда Румыния получит того, кто способен придать ей новую форму, уничтожить самые корни еврейской идеи, вымести все, что осталось от старого мира.»[261] Черты средневекового ордена должны были придать движению и связь с церковью — традиционной опорой правых режимов. В отличие от национал–социалистической Германии, где присутствовал сильный языческий элемент, Кодряну отводил куда большую роль религии. Вера традиционно была сильна среди сельского населения, и этот фактор должен был играть значительную роль в деле привлечения под знамёна легиона румынского крестьянства. Важной основой духовной мобилизации был культ павших героев. Подобно прославлению убитого штурмовика Хорста Весселя, в рядах движения существовал специальный корпус Моца–Марин — по имени двух погибших в гражданской войне в Испании легионеров. Подобного рода пропаганда «войны как школы мужества», как показал историк Джордж Моссе, в основном была ориентирована на молодое поколение, в которой можно увидеть «простой и узнаваемый мостик от национализма предвоенного времени к национализму во время войны»[262].

Активная деятельность Кодряну с маршами, уличными стычками и даже террористическими акциями (например, убийство премьер–министра Иона Дуки, которое напоминает ликвидацию политика Вальтера Ратенау или Маттиаса Эрцбергера правыми радикалами в Германии в период формирования Веймарской республики) вызывала все большую озабоченность со стороны монархии. С помощью премьер- министра Октавиана Гоги был создано параллельное военизированное движение для того, чтобы перетянуть на свою сторону часть членов организации Кодряну и сочувствующих его политической линии. В идеологическом плане он открыто ориентировался на Третий рейх, что проявилось также в усилении пропаганды антисемитизма. Идеолог фашизма Эвола, увидев попытку нейтрализации радикализма, критиковал этот поворот во внутренней политике: «Учитывая, что националистическое движение набирало обороты, была предпринята попытка ликвидировать эту угрозу, предложив нации суррогатный национализм, нечто, что внешне подражает идеям и целям легионерства, но чему фактически, благодаря конкретным формам контроля, — навсегда суждено оставаться частью “другого мира”»[263]. Крайне правый теоретик и философ был прав в том, что никакой духовности с твёрдой идейной основой правого толка в этом новом эрзаце уже не было. Кодряну бравировал своим антисемитизмом: «Я был антисемитом уже с 1919-1920 гг. [.] Я бы сказал, что антисемитская борьба есть вопрос жизни и смерти для Румынии. Здесь все достигло точки, когда решение уже не является решением, если оно не радикально»[264]. Естественно, коммунизм и интернационализм он ассоциировал с «еврейским заговором».

Укрепление позиций Железной гвардии шло вразрез с амбициями короля Кароля II, который при поддержке армии установил 10 февраля 1938 г. в Румынии личную диктатуру. Этот шаг был обусловлен ещё и неспособностью правительства Октовиана Гоги взять ситуацию под контроль и навести порядок. В этих условиях «Легион» был объявлен фактически вне закона, начались преследования как рядовых членов, так и верхушки организации. Сам Кодряну был обвинён по нескольким статьям и получил 10 лет каторги, а при перемещении в тюрьму Желавы был убит. Это событие вызвало бурю негодования в рядах Железной гвардии, началась ответная волна террора, жертвой которого пал премьер–министр Арманд Кэлинеску. В тюрьмах было умерщвлено более 250 так или иначе связанных с «Легионом» лиц. Результат этого противостояния в лагере правых определялся несколькими факторами: Третий рейх фактически поддержал противников легионеров, в результате чего после отречения Кароля II власть перешла к «кондукэтору» генералу Иону Антонеску. Установившийся в результате этих событий в 1940 г. диктаторский режим привёл Румынию в лагерь стран–сателлитов Германии, что определило дальнейшую судьбу государства на последующие несколько лет.

«Контролируемый радикализм» по–болгарски

После окончания Первой мировой войны Болгария, также как и Венгрия, оказалась в лагере побеждённых государств. Подписанный 27 ноября 1919 г. Нейиский договор продемонстрировал всю тяжесть постигших страну неудач. Помимо огромных людских потерь и падения экономики от страны были отторгнуты значительные территории, она потеряла выход к Эгейскому морю. Одним из наиболее болезненных моментов стала передача Южной Добруджи Румынии, что не добавляло оптимизма в перспективу развития добрососедских отношений между странами.

На политической арене абсолютной доминантой в начале 1920‑х гг. был Болгарский земледельческий народный союз (БЗНС) и его глава Александр Стамболийский. Занимая пост премьер–министра с 1919 по 1923 г., он выступал с программой масштабных реформ в области сельского хозяйства, чем завоевал огромную популярность в обществе. Помимо этого, явный республиканский настрой политика, выражавшийся в активной антимонархической и антибуржуазной риторике, вызывал сочувствие в рядах части коммунистов, однако в целом левые негативно относилась к диктаторским амбициям Стамболийского. Царь Борис III довольно сдержанно реагировал на выпады харизматичного премьер–министра, но элита видела в диктатуре «оранжевого большевизма» определённую угрозу, поскольку «буржуазные партии были фактически отстранены от руля государственного управления, до крайности сократилось их представительство в парламенте; проводившаяся экономическая политика не щадила интересов крупного капитала»[265].

Военные круги — традиционная опора правых — в очередной раз вмешались во внутреннюю политику. 9 июня 1923 г. произошёл санкционированный офицерами политический переворот (царь был в курсе его подготовки) и убийство премьер–министра. Новый глава кабинета Александр Цанков, основатель правого движения Народный сговор и ярый антикоммунист, в качестве опоры своей власти видел деловые круги, интеллигенцию и армию. Но он стал во многом символической фигурой, а настоящая власть перешла к военным: «.В их руках оказались все основные министерства (внутренних дел и народного здравоохранения — генерал Иван Русев, иностранных дел и вероисповеданий — бывший адъютант царя полковник Христо Калфов, военного — генерал Иван Вылков). Но помимо официального правительства начал действовать конспиративный Конвент — некая высшая структура, состоявшая полностью из военных»[266].

Правительство Цанкова пыталось проводить надклассовую политику с целью популистскими мерами добиться симпатии различных слоёв населения, однако массовой поддержки режим не получил. В сентябре 1923 г. после выступления коммунистов премьер–министр пошёл на ужесточение политики в отношении левых. Были отменены все реформы правительства БЗНС, принят закон о защите государства, по которому запрещалась деятельность Болгарской коммунистической партии (БКП) и связанных с ней организаций, создающих нелегальные структуры и действующих революционными методами[267]. БКП ответила активизацией подпольной борьбы и организацией серии терактов, крупнейшим из которых стал взрыв в храме Святого воскресения 16 апреля 1925 г. Это повлекло за собой цепь событий, приведших к общему ухудшению внутриполитической ситуации, атмосфере правительственного произвола и дальнейшему смещению вектора правительственной идеологии вправо. Весь 1925 г. прошёл под знаком преследования политических противников и карательных акций. В этих условиях правящая верхушка раскололась на сторонников продолжения внутриполитического курса и представителей умеренного крыла, выступавших за отмену фактически военного положения и дальнейшее проведение реформ. Либеральный кабинет премьера Андрея Ляпчева смог на время стабилизировать ситуацию как внутри страны, так и на внешнеполитической арене (удалось даже добиться разрешения иметь собственные вооружённые силы). Однако разразившийся экономический кризис стал новым вызовом для страны.

Перманентная нестабильность, сильные позиции военных в политическом руководстве стали катализатором роста симпатий к практикам авторитарных движений в других европейских странах, особенно Италии и Германии. В Восточной Европе появились праворадикальные (профашистские, националистические) организации, основным требованием которых является наведение порядка и ликвидация демократических элементов управления страной. В 1927 г. на болгарской политической сцене появляется движение «Звено», состоящее преимущественно из военных и ставящее целью установление диктатуры в стране: «Находясь под влиянием идеологии фашистской партии Муссолини и авторитарных организаций Испании, Португалии и др., “звенари” считали, что только сильная государственная власть, сосредоточенная в руках компетентной внепартийной политической элиты, могла реализовать национальные интересы»[268]. Бывший премьер–министр Цанков также создал правоконсервативную организацию Национально–социальное движение (НСД), которая стала ещё более массовой, чем предшествовавший ей Народный сговор. Внутриполитическая ситуация, однако, продолжала ухудшаться, и 19 мая 1934 г. произошёл очередной государственный переворот, а правительство возглавил Кимон Георгиев — лидер группировки «Звено». Режим «19 мая» был фактически правой диктатурой со всеми присущими ей элементами: ликвидацией многопартийности, подавлением гражданских прав и свобод, управлением страной на основе экстренных указов. Поначалу воспринятый с воодушевлением, он не имел твёрдой социальной опоры, ведь диктатура не предполагает демократических процедур. Царь Борис III, поддержанный частью офицерства, смог путём политических закулисных манипуляций добиться ослабления правящей группировки и смены премьер–министра. Проведя чистки в рядах Военного совета, он ликвидировал угрозы и справа. Усиление позиций монарха, который выступал в роли надпартийной, общенациональной фигуры, смогло стать своего рода общественным компромиссом. Таким образом, с 1935 г. в стране установился авторитарный режим личной власти царя Бориса III, который оказался прагматичным политиком, сумевшим успешно лавировать между различными политическими силами.

Первая Словацкая республика: «государственность», полученная из рук Гитлера

Пример Словакии интересен по нескольким причинам. В отличие от Венгрии, Румынии и Болгарии это государство получило независимость сравнительно поздно, что отразилось на специфике формирования правой идеологии, важным элементом которой была борьба за обретение независимости. Наиболее образованной частью населения страны было духовенство, что и определило активную степень участия этой социальной группы в политической жизни. Клерикализм и опора на консервативные ценности стали отличительной чертой Словацкой национальной партии (СНП), которая была основана в 1861 г. Всю 2‑ю половину XIX и начала ХХ вв. эта организация выступала за расширение автономии региона и, в отдалённой перспективе, обретение независимости. Велась пропаганда против мадьяризации.

В 1905 г. была образована СНП. У её руля находились интеллектуалы и священники, которые в качестве основной её задачи видели противостояние мадьяризации и пробуждение народных сил для обретения независимости. Партия, таким образом, отстаивала интересы всего народа, а не опиралась на какую–то отдельную социальную категорию граждан. Антисемитизм, критика как капиталистического строя, так и левых идей (партии был присущ в силу статуса её «отцов–основателей» крайний клерикализм) вполне укладывались в логику идеи особого пути, на деле сближавшей словацкий вариант с европейским фашизмом и нацизмом, но реализованный в более мягкой форме. Вождизм стал неотъемлемой частью партийной практики в силу сложившегося культа личности Андрея Глинки, основателя и фактического лидера организации с 1923 по 1938 г. Собственно, имя лидера было в 1925 г. закреплено и в названии — Глинкова словацкая народная партия (ГСНП), чего не наблюдалось даже в нацистской Германии, где поклонение Гитлеру приобрело с середины 1930‑х гг. небывалые масштабы.

После поражения Австро–Венгрии в Первой мировой войне и распада многонационального государства ГСНП взяла курс на отделение от Венгрии и присоединение к Чехии, которая точно так же прошла путь от требований автономии до установления независимости. Вхождение в состав Чехословакии не решало проблемы создания собственного государства, и сепаратистские настроения со временем стали расти.

Борьба «глинковцев» против чехословакизма (примата чешского «старшего брата», бюрократической косности, жёсткой языковой политики и других явлений первой Чехословацкой республики) проходила на фоне кардинальных идеологических сдвигов в послевоенной Европе. Победное шествие по многим европейским странам ультраправых движений стало ориентиром и для идеологов словацкого национализма. Подражая тактике Муссолини, один из ведущих деятелей ГСНП Войтех Тука создал в 1923 г. организацию «Родобрана». Он предполагал, что она станет словацким эквивалентом итальянских фашистских «чернорубашечников», которых Муссолини незадолго до этого использовал для захвата власти в Италии[269]. «Родобрана» выступала в роли партийной гвардии, для защиты во время митингов, участия в уличных столкновениях и пр. Её участники имели одинаковую форму (чёрные рубашки, как и в Италии), чёткую военизированную иерархическую структуру и должны были доказывать постоянным посещением церкви свою приверженность католицизму. Агрессивный характер организации и копирование итальянского опыта не могло не волновать власти, и в 1929 г. организация была запрещена. Но разразившийся экономический кризис, ускоривший процессы радикализации настроений в массах и упрочение позиций ультраправых, сделал организацию слишком популярной: «Реагируя на все это, молодое поколение словацких националистов, состоявших в ГСНП, основало внутри партии новую группу, выразителем взглядов которой 98

стал издаваемый с 1933 г. журнал “Наступ”»[270]. Члены этого радикального крыла считали, что добиться независимости Словакии невозможно в рамках существующей политической системы и только диктатура их партии, представляющей якобы весь словацкий народ, способна реализовать идею создания независимого государства. После прихода к власти в Германии Гитлера усилилась антибольшевистская, антисемитская риторика ультраправых словацких политиков, в числе которых начал выделяться будущий глава государства Йозеф Тисо. Активизация внешней политики Третьего рейха и смерть многолетнего лидера движения Глинки привели к расколу ГСНП. Была сформирована новая военизированная организация — Глинкова гвардия (подчёркивая преемственность политики и одновременно отдавая дань памяти, подобно культу павших героев). По сути — это был тот же вариант «Родобраны», но более радикальный. Она «имела свою форму, свои приветствия, своих национальных, региональных и местных командиров, собственные источники доходов, газету и своё собственное видение того, как Словакия должна развиваться, следуя краткому слогану “Словакия для словаков” и согласно убеждению, что врагами словаков являются “евреи, чехи и марксисты”»[271].

Связи ГСНП с немецкими нацистами становились более тесными по мере приближения к подписанию Мюнхенского договора, и словацкие националисты надеялись добиться независимости благодаря открытой симпатии режиму Гитлера. После того как пражское правительство перед лицом нацистской агрессии уступило автономистским планам министра и нового главы партии Тисо, в словацкой части государства стал оформляться диктаторский режим. В марте 1939 г. Тисо осуществил выход из состава единой Чехословакии, дабы Словакия не стала жертвой аннексионистских притязаний Германии и других более крупных соседей. Однако новорождённая первая Словацкая республика не имела собственного золотого запаса, а устоявшиеся экономические связи ставили её зависимость от имперского протектората Богемии и Моравии (как стала называться Чехия под нацистской оккупацией). Формально будучи независимой с демократической формой правления (как декларировалось конституцией), Словакия превратилась в марионеточное государство, внешнюю и внутреннюю политику которого определяла нацистская Германия, а Тисо стал верным помощником Гитлера в деле службы единым планам стран агрессоров.

Как видим, идеи правого радикализма в постверсальской Европе объединили ряд консервативных идеологий, антисемитизм и антикоммунизм, религиозный фундаментализм и языческие практики с целью националистического и военного реванша.

Установления праворадикальных режимов в восточноевропейских странах (равно как в Италии и Германии) были обусловлены как внутренней нестабильностью и социально–экономическими проблемами вследствие Первой мировой войны, так и желанием политических и экономических элит удержать власть. При этом жупел «мировой революции» активно использовался для оправдания насилия против любой левой — а затем и вообще — оппозиции[272]. Как заметил по этому поводу католический пастор и бывший узник концлагеря Дахау Мартин Нимёлер: «Когда нацисты хватали коммунистов, я молчал: я не был коммунистом. Когда они сажали социал–демократов, я молчал: я не был социал–демократом. Когда они хватали профсоюзных активистов, я молчал: я не был членом профсоюза. Когда они пришли за мной — уже некому было заступиться за меня».

Вслед за фашистским в Италии и нацистским в Германии режимами угрозу «большевизации» использовали националистические движения в других странах. После Первой мировой войны эти страны не смогли сформировать устойчивые демократические системы. После распада Австро–Венгрии вновь образованные государства столкнулись с большим количеством проблем: границами, проведёнными без учёта зон компактного проживания тех или иных народностей, падением экономики как последствия недавнего мирового противостояния, а также связанными с этим социально–экономическими проблемами. Принадлежность к Тройственному союзу возложила на страны, в случае с Венгрией и Болгарией, ещё и дополнительный груз в виде репарационных выплат. Тем самым были посеяны семена реваншизма, желания пересмотреть положения мирных договоров с апелляцией к великому прошлому своих народов. Крушение надежд и трудности послевоенного восстановления делали страны Центральной и Восточной Европы бурлящим политическим котлом.

Классические консервативные круги с опорой на дворянство, высший офицерский состав, крупные представители капитала и сановников уступили в политике место популистским силам, которые умели доносить свои трактовки консервативных теорий до широких масс. В этом смысле XX в. как «век масс» в полном смысле слова реализовался в оформлении социальной базы авторитарных движений. Благодаря социально–экономическим изменениям, росту образованности, урбанизации и Первой мировой войне большие массы людей все активнее стали вовлекаться в общественно–политическую и идейную жизнь. Не имея достаточно продолжительной демократической традиции, публика легко поддавалась искушению примитивными лозунгами и обещаниями быстрого восстановления величия страны.

Немаловажным фактором была многолетняя милитаризация сознания, которая способствовала активному вовлечению в политику демобилизованных солдат, высшего и среднего офицерства и генералитета. Практически всех диктаторов и националистических лидеров 1920 — 1930‑х гг. отличало наличие военного опыта. Они активно пропагандировали и реализовывали на практике мобилизационные технологии в рамках идеологии «особого пути». На деле же их попытки достичь процветания за счёт третьей стороны (в частности — за счёт Советского Союза) привели к формированию блока стран агрессоров, ввергших мир в ещё более страшную Вторую мировую войну.

Анализ становления фашистских и праворадикальных режимов в 1920-1930‑е гг. в Европе приводит и к ещё одному серьёзному выводу. Сегодняшние «популистские» лозунги в Европе отнюдь не новы. Они представляют собой актуализированные на современные проблемы посылы праворадикалов вековой давности: «наведение порядка», ликвидация демократических элементов управления страной, клерикализм, опора на «консервативные ценности». «Словакия для словаков» в разных национальных вариантах. В предыдущий раз такие посылы привели к мировой войне. Удастся ли обуздать праворадикалов сегодня?