Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 16. Анатолий Трушкин

Раздел III Шило на мыло…

Вечером вчера приходит ко мне мужик какой-то, говорит:

— Снимай куртку.

Я ему говорю:

— А вы знаете, что вышел указ Президента о борьбе с преступностью. Вы знаете, что указ действует… с момента подписания?

Он говорит:

— Шевелись, гнида.

Тогда я куртку снимаю.

Он говорит:

— И рубашку снимай, и ботинки, и брюки, и носки с трусами.

Я все снял, говорю:

— Если вот так будут исполняться указы Президента… мы все можем остаться голыми.

И ему нечего сказать в ответ, он забрал все вещи и ушел.

Тогда я домой скорее — звонить в милицию. Тут слышу по радио передают:

«Президент должен с минуты на минуту подписать указ о борьбе с коррупцией».

Думаю: «Значит, теперь без взятки никто пальцем не шевельнет». И не стал звонить. Потому что у нас правовое государство — имеешь право звонить, имеешь право не звонить.

В связи с несгибаемой верой россиян во всё, что скажут, ввести для особо отличившихся на поприще веры дополнительные чины-звания и знаки отличия.

За веру в то, что некоторых чиновников можно все-таки пускать в государственный огород, награждать медалью «КОЗЕЛ» 4-й степени.

За веру в то, что терпение и труд всё перетрут — медалью «КОЗЕЛ» 3-й степени.

За веру в то, что правда в огне не горит, в воде не тонет — медалью «КОЗЕЛ» 2-й степени.

За веру в то, что хуже уже не будет — медалью «КОЗЕЛ» 1-й степени.

За веру в то, что козлы 1-й, 2-й, 3-й и 4-й степени когда-нибудь переведутся, присваивается звание «ЗАСЛУЖЕННЫЙ КОЗЕЛ РОССИИ».

— Вы взятку принесли?.. Вас русским языком спрашивают.

— Что?

— Вы взятку принесли?

— Да.

— Давайте.

— Сейчас?

— Что вы шепчете? Вы нормально говорите.

— Прямо здесь?

— Здесь. И побыстрее, народу, видите, сколько.

— А вдруг всплывет всё?

— Что?

— Что взятка.

— Как всплывет?.. И так все знают.

— А правоохранительные органы?

— В первую очередь!

— А те, кто…

— А как же! Кому же мы носим каждый день?.. Ну? Долго еще ждать?

— Вы понимаете, я ведь всем рискую.

— А вы поймите наконец, что это не шарашкина контора, а государственное учреждение. Го-су-дар-ствен-ное!

— Мало ли.

— Что мало ли?

— Всё-таки.

— Что всё-таки?

— А вдруг!

— Что вдруг? Это раньше могло быть вдруг — дали взятку, а вам ничего. Сейчас везде порядок.

(пьеса)

Действующие лица:

Власть.

Народ.

Место действия — площадь.

Действие первое

Площадь. На площади — Народ, перед Народом — трибуна. На трибуне — Власть.

ВЛАСТЬ. Государство наше разворовано! Несут всё, что от земли оторвать можно!

НАРОД (ропщет). Да нешто можно так!

— Твою мать-то!

— Что ж такое деется?!

ВЛАСТЬ. Если не прекратим воровать, нам смерть!

НАРОД. Жизнь! Жизнь!

Власть и Народ расходятся. Те и другие начинают воровать.

Действие второе

Декорации первого действия.

ВЛАСТЬ. Пропили всё: совесть, природу, будущее своих детей!

НАРОД (ропщет). Да нешто можно так!

— Ах, ты батюшки!

— Что ж такое! Иде правда?

— Да твою мать-то!!

ВЛАСТЬ. Если не прекратим пить, нам смерть!

Раздел третий

НАРОД. Жизнь! Жизнь!

Все крайне встревожены, расходятся, на ходу пьют.

Сверкает молния— земля разверзается, площадь проваливается в тартарары, слышны крики и стоны гибнущих. Занавес.

Зал безмолствует, затем взрывается аплодисментами, криками «браво», «святая правда». Зрители расходятся, слышны реплики:

— Ах, ты батюшки!

— Что ж такое?

— Твою мать-то!

По пути все пьют и воруют.

В суматохе государственных дел Гайдар как-то не обращал внимания на состояние кабинета. Но вчера день выдался полегче, удалось поспать лишний час, и утром, как заново родившийся, он вдруг заметил, что кабинет крайне запущен. Вызвал секретаря.

— Я ж не Христос.

— В каком смысле?

— Почему как в яслях?.. Уборщица у нас работает?

— Да. Я ей дала вчера пятьдесят рублей. Наверное, мало.

— Пятьдесят рублей?!

— Надо было сто?

— Да вы в своем уме?

Гайдар вызвал начальника отдела кадров. Вошел добродушный краснощекий здоровяк с визжащим щенком на руках.

— Вызывали, Егор Тимурович?.. Цыц, шельма. Так и норовит за палец цапнуть.

— Что это? Откуда?! Почему в рабочее время?!

— Народ — балбес, Егор Тимурович, сколько раз говорил: не несите в рабочее время. Нет! Хоть кол на голове теши. Теперь новую моду взяли — щенками дают… Щенок пять тысяч стоит.

— Взятка?!

— Подарок.

— Выйдите вон!

Гайдару стало плохо, он кое-как дотащился до кресла и тут же рухнул в него, схватившись за сердце. Заглянувший Шохин вызвал «Скорую помощь».

Врач долго мял руку в запястье, жевал сочные свои губы, но ничего не говорил.

— Что с ним? — спросил присланный от Ельцина Шахрай.

— Сразу не скажешь, — запетлял врач.

— Жить будет?

— Как бог даст.

— И вы ему что-нибудь дайте.

— А нам-то кто дает? — с обидой спросил врач.

Шахрая возмутило, он выбежал из кабинета.

Секретарша достала свой незамужний кошелек, отдала последние сто рублей.

Сделали укол. Гайдар повеселел до того, что вызвал начальника госбезопасности, намереваясь по-своему отблагодарить врача.

Когда гэбиста ввели в курс дела, он сокрушенно закачал головой.

— До чего дошло! Кому ж теперь верить?

— Арестуйте его, — потребовал Гайдар. — Сорную траву с поля вон!

— Арестовать можно, — затоптался гэбист. — Да тоже ведь хлопоты… лжесвидетелям плати, то да се, пятое-десятое… бензин нынче…

Секретарша стянула с пальца перстенек.

После второго укола Гайдар задышал ровнее, но серость с лица не сходила и речь не ладилась, хотя явно тужился сказать что-то.

Наконец мертвую тишину разбавил слабый шепот:

— Господи, почему ты не заберешь меня отсюда?

И столько было искренней боли в этом страдающем голосе, что сверху откуда-то разлился свет неземной, и добрый-добрый голос сказал:

— Забрать-то можно… Да тоже ведь… у самого семья: Сын, Святой дух… то-се, пятое-десятое.

Гайдар, собрав остатки сил, поманил пальцем невесть откуда взявшегося корреспондента.

— Егор Тимурович, что?

— Коррупция на всех уровнях!

— Эка, батенька, — разочаровался корреспондент, — этой новости уж лет семьдесят… Можно, конечно, подать и как открытие… да бумага нынче вздорожала — никаких сил нет.

Гайдар тоскливо посмотрел в окно. День разгорался медленно, нехотя, как бы говоря: разгореться-то можно, да тоже ведь зима, мороз, то да се, пятое-десятое…

К длинной очереди у пивного ларька подошли трое военных с автоматами и повязками на руках. Устало, недобро оглядели толпу.

Один из военных, постарше и понебритее, спросил:

— Коммунисты есть?

Очередь замерла, сжалась, сделалась небольшой и жалкой, как в развитых странах.

— Началось, — пролетело от головы к хвосту очереди.

— Отлавливают.

— Погуляли, хватит.

— Иван, ты что не выходишь?

— Кто Иван?!. Обознались вы.

Никто не вышел, не шевельнулся.

— Жаль, — сказал тот же военный, — жаль.

Другой военный, помоложе и помладше званием, пояснил:

— Нашли обложку от партбилета, в ней семьсот рублей.

Не успел он договорить, алкаши захлопали себя по пустым брюкам и пиджакам в поисках партбилета. Зазвенели голоса:

— Народ и партия — все едино!

— Где что-нибудь, там и они.

— Ум, честь и все такое.

— Иван, ты-то куда?

— Дура, не Иван, а Иван Петрович. Распустили дармоедов!

Очередь дрогнула раз, другой, третий, заколебалась, целиком оторвалась от пивного ларька и двинулась навстречу автоматам.

— Все коммунисты?! — удивился плохо выбритый.

— Все! — хором сказали алкаши.

— Жаль, — бросил военный, — жаль.

Другой военный, помоложе и помладше званием, пояснил:

— Семьсот рублей… все фальшивые. Чьи вот они, откуда?

Толпа немного помолчала, потом помялась, потом попятилась. Заговорили все разом:

— Болеет партия.

— А что ж ты хочешь? То она тебе в авангарде, то черт ее знает где.

— Заболеешь — на словах одно, на деле другое,

— Запутались, заврались. Так, что ли, Иван?

— А кто тут Иван? Тут Иванов нет.

Военные постояли еще немного и ушли. Последние отблески солнца осветили чистое, голубое небо. Народ принялся пить пиво.

Будто вышел я на улицу купить чего-нибудь… но почему-то с ведром. Из ведра курица выглядывает. Тут же подходят двое… двухметровые… босиком, но в милицейских фуражках. Спрашивают:

— Откуда у вас золотые яйца?

Я говорю:

— С чего вы взяли, что у меня золотые яйца?

Они раз в карманы ко мне и достают три яйца золотых — «пройдемте».

Садимся в машину, смотрю — господи! Я ведь в одних трусах, откуда карманы-то? И потерял сознание.

Очнулся в комнате — дверей нет, вместо окон портреты руководителей, за столом трое в полувоенном, все рыжие, сам я напротив на табурете. В углу часовые, те самые, что вначале встретились… двухметровые.

Спрашивают:

— Вы в наших рядах по убеждению или из-за корысти?

Я, конечно, говорю:

— По убеждению.

— Тогда скажите, готовы ли вы за свои убеждения отдать жизнь?

Я спрашиваю:

— Чью?

— Свою.

Я говорю:

— Нельзя ли стаканчик водички?

— Пожалуйста.

Пью, тяну время. Самый рыжий, который посередине у них, спрашивает вдруг:

— Вы вообще-то за новую линию?

Я говорю:

— Я всегда за новую линию.

Конопатый с краю полистал какие-то бумаги, говорит:

— Врет он все, он за реформы, а не за новую линию.

У меня поехало в голове — какая-то новая линия, а я не знаю, говорю:

— Реформы — это же шок один, бестолковщина. Я за новую линию принципиально.

Конопатый встает:

— А их две новых линии, вы за какую?

Я говорю:

— Нельзя ли стаканчик водички?

— Пожалуйста.

Сидят, ждут. Допил — была не была, — говорю:

— Я за первую линию.

Конопатый:

— А мы за вторую.

Часовые, слышу, затворами лязгнули. Говорю:

— Мы же сидим напротив друг друга, та, что с моей стороны, первая, с вашей будет вторая. Нельзя ли еще стаканчик водички?

Самый рыжий налил полстакана, говорит:

— Надоели вы нам со своей водичкой. Давайте заканчивать. Если вы человек с убеждениями, то прямо ответьте, вы с нами…

Я говорю:

— С вами!

Он мне:

— Не перебивайте, дослушайте до конца. Вы с нами…

Я говорю:

— С вами!

Он:

— …или с демократами и коммунистами?

У меня второй раз в голове поехало. Хорошо, конопатый выручил. Он бумаги листал, листал и вдруг спрашивает:

— Кстати, вы с какого года рождением, гражданин Розенблат?

Я говорю:

— С пятьдесят четвертого, только я — Сидоров.

Они побледнели все разом, поворачиваются к часовым:

— Разве это не Розенблат?!

Я тоже вскочил, кричу:

— Что ж вы сделали, гадины?! Вы ж не того захватили, кого надо!

Часовые вдруг говорят самому рыжему:

— Товарищ Розенфельд, эта сволочь так похожа на нашего Розенблата! Сейчас мы моментом все исправим.

Поставили меня к стенке и отсчитывают десять шагов.

Я говорю комиссии:

— Вообще-то я еврей.

Они говорят:

— Поздно. Ваше последнее желание.

Я говорю:

— Нельзя ли стаканчик водички?

— Можно, но мы вам не советуем, вы и так уже обмочились.

Я пощупал, правда, мокрый. И тут проснулся. Что удивительно?! Лежу на мокром, то есть действительно обмочился. То есть сон вещий!.. Но к чему?

Говорят, милиция к грибам, рыжие или к дождю, или к перевороту. А может, просто скоро в самом деле начнут выяснять, кто из-за корысти, а кто по убеждению. Если бы все по убеждению были, до таких жутких снов не дошло бы.

(не самая веселая сказка)

Жила-была одна Шапочка. Она была Красная, поэтому жили они бедно.

А бабушка у них была спекулянтка, жила богато. Нет! Богато никто не жил. Бабушка жила средне.

Вот однажды под праздник папа и говорит:

— Бабушка жадная, а мы нет. Пошлем ей немного пирожков, кооперативных.

Красная Шапочка сложила пирожки в корзинку, пошла к бабушке.

Только во двор вышла, навстречу ей рэкетиры, трое, из ее же класса ребята, четвертый — директор школы Змей Горынович Трехголовый.

Ну, конечно, изнасиловали ее, то да се, пятое-десятое. Слово за слово, узнали про бабушку, схватили корзинку, бросились бежать — впереди Змей Горынович на длинных ногах, за ним ученики на коротких.

По дороге один ученик съел пирожок и отстал.

Бабушка в это время на кухне у себя сидела, самогон пила. Плохо видела — мимо рта ни разу не пронесла. Вдруг стук к ней страшенный — изба ходуном ходит, посуда сама на пол валится.

— Кто там? — спрашивает бабушка пьяным голосом.

— Да это же я, твоя внучка, — говорит хитрый Моисей Гуринович.

Бабушка открыла дверь ей, вестимо, сразу кляп в рот, утюг к животу и в мешок.

Тут слышат, кто-то ключом в замок тычет, бросились в постель, притворились бабушкой.

А это как раз была Красная Шапочка. Увидела она свою бабушку, спрашивает:

— Чего это у тебя три-то головы?

— А того, — говорит бабушка, — у меня три головы, что сейчас время такое, всем надо запасаться впрок.

— А чего у тебя шесть-то ног?

— А того, — говорят три головы, — шесть ног, чтобы как выкинут что-нибудь в магазине, успеть быстрее всех.

— А чего у тебя шесть-то рук?

— А того шесть рук, чтобы дурочки не вырывались.

Выскочили они тут из-под одеяла, схватили Шапочку, отправили к бабушке и скорее на улицу.

А на улице уже давно комендантский час. Патруль их останавливает, говорит:

— Жизнь или кошелек?

Рэкетиры побросали все и бежать без оглядки. Патруль развязал мешок — оттуда бабушка с внучкой.

Ну, конечно, изнасиловали их, то да се, пятое-десятое, спрашивают:

— Как же вы, родимые, в мешок-то попали?

— А так вот и так.

Ну вещи их себе забрали, а Бабушку с Шапочкой отпустили с миром.

— Свет не без добрых людей, — сказала Бабушка.

Шапочка улыбнулась и помчалась скорее домой.

А пока Шапочка к бабушке ходила, папа ее маму выгнал, привел новую маму.

Новая мама выгнала Шапочку, потому что так всегда делали, а старая мама отказалась от нее, потому что так сейчас стало модно.

Но уже Шапочка знала, что мир не без добрых людей, и не испугалась жить одна.

Она поступила в проститутки, очень старалась и начала хорошо зарабатывать. Стала жить-поживать, много-много добра наживать.

Чего и вам всем желаю.

(сказка)

Шел мужик по дороге. Шел, шел, шел, шел, шел, шел, шел, шел — долго шел. Еще немного прошел — чувствует: завелась в нем нужда, так себе нуждишка, ничего особенного, но все-таки.

Свернул он в лес, в кусты, приготовился избавиться от нужды, вдруг кто-то громко над самым ухом:

— Стой!

Оборачивается мужик, видит — поляна. На поляне сидят все партии, которые у нас есть: коммунистическая, демократических много, лейбористы там, ну где всех упомнить, партий пятьдесят, чтобы не соврать, или около того.

— Чего ты хочешь, мужик? — спрашивают.

— Да я вот, — простая его душа, — по малой нужде.

— Погоди, — ему говорят, — не торопись, сейчас момент судьбоносный.

Сгрудились тут же, стали спорить, как помочь мужику в его нужде, справится ли он сам, так ли все сделает, как надо, или он свой путь найдет неповторимый.

Сошлись на том, что для начала надо издать Указ о помощи мужику в случае нужды.

Мигом создали комиссию (восемь подкомиссий), издали закон, где подробно расписали, что надо делать мужику в случае нужды (права там, обязанности).

В ту же секунду отправили закон к Президенту на подпись, и уже будто бы подписал он, но тут случился с мужиком детский грех.

Срамота, конечно, но зато стало окончательно понятно, что не воспитан он, ленив и пьет много.

А отчего ж еще с великим народом детский грех может случиться?

Три часа живу без Родины. Не дай бог кому! Не дай бог!.. Память отшибло.

Стою на улице; голова ясная, но кто я? Где я?! Речь понимаю, сам говорю свободно, на каком языке, не знаю. Спросить боюсь, неизвестно, что за режим у власти.

Стал вычислять. «Посмотрю, — думаю, — вокруг. Если много зданий древних, величественных, если кругом памятники, статуи, фонтаны, то я в Италии, итальянец сам. Если все в стиле модерн, огромные площади, широкие проспекты, много света, воздуха, то я в Бразилии».

Посмотрел вокруг — первое впечатление… Строили или с похмелья, или вообще не просыхая, потому что криво даже по горизонтали. Точно, это не Италия и не Бразилия. Тогда где я, кто я?

И тут меня осенило. Просто же узнать — прислушаться к людям. Если говорят исключительно о возлюбленных, то я в Испании. Если сплошь о любовницах, то во Франции.

Прислушался… Говорят только о матери. «Вхожу в министерство «твою мать», секретарша «ее мать» на месте, а самого «его мать» нету. Жду «мою мать», идет «его мать» — был в Президиуме «их мать», на приеме королевы «Ее Величества мать». Говорит: «Твою мать!.. И отца… и сына, и святага духа… и пролетариев всех стран их гегемона мать».

Я понял: нету такой страны, чтобы так уважали мать. Тогда кто я, где я?

А уже у меня ностальгия по Родине, тоска смертная. И тут озарение: «Что я гадаю со страной? Для начала определю хотя бы регион, где нахожусь. Зайду в первый попавшийся магазин. Если на прилавках мяса — бери — не хочу, а фрукты не всех времен года, то я в Центральной Европе. Если фруктов завались, мясо через шаг, а рыба на каждом, то я в Японии.

Захожу в первый попавшийся магазин… захожу во второй попавшийся магазин… Да в любой магазин! Из еды — ничего и лотерейные билеты.

Первое ощущение, что еду можно выиграть только по лотерейному билету.

Два национальных продукта — маргарин и соль.

Я понял, что память отшибло навсегда. Где так могут любить маргарин, мне ни за что не вспомнить.

И тут меня осенило по-настоящему. Даже не осенило, а были мне голоса. Сказали: «Что ты мучаешься с регионами? Определи сперва, в развитой ты стране или в неразвитой. Если развитая страна, то любая женщина там — гений чистой красоты. Если государство недоразвитое, то женщина там — друг, товарищ и брат».

Перекрестился, огляделся вокруг — твою мать! Вообще где тут кто? Кто женщина, кто мужчина? Потом смотрю — ага, ага! — женщина помельче, но когда все из одной очереди в другую рысью, то у нее рысь покрупнее. Но конечно, даже с такой рысью она не гений… и даже не друг, товарищ и брат.

Где я? Кто я? Душа разрывается.

И тут еще ото всех бед включился будильник Кашпировского, кинулся в туалет — твою мать! — надо платить — значит, вокруг капитализм.

Ну хоть систему определил! Зашел — там распивают на троих, значит, социализм.

Где я, господи?! Кто я?! За что мне такая доля?

Родина милая, я тебя все равно люблю! Я горжусь тобой!

Погоди, мы вывернемся, только вот у меня с горя опять… с головой что-то.

— Тиха-а! Щас будет говорить пророк.

— Давай! Выведи все как есть, всю правду! Не таи ничего, мы заступимся. Давай, не робей.

— И будет в пятом году война с Японией. Войну мы проиграем.

— Не бреши.

— В четырнадцатом году выйдет нам опять война с немцем. Проиграем и эту.

— Несет чего ни попадя. Пьяный, что ли?.. Тебе сказали: правду говори, а ты чего городишь?

— В семнадцатом вижу реки крови, пойдет брат на брата, русский на русского.

— Вишь, он не в своем уме.

— А которые выиграют бойню, начнут потом уничтожать своих: и матерей, и отцов своих.

— Врача, что ль, позвать?.. Или городового…

— А молиться станут мумии, незахороненному праху. И в жертву ему приносить станут детей своих.

— Вали его, христопродавца! Вали дьявола! Своим судом, ребята! Топчи! Не пророк он! Узнали его. С Якиманки он, мещанин… Сахаров ему фамилия, не то Солженицын. Топчи, слышь! Чего там.

(сценка)

— Товарищ капитан, народ доставили в нетрезвом виде… Выражается, правительство ругает.

— Введи его… Ну?! За старое?

— Аферисты!

— Замолчи.

— Гниды!

— Замолчи сейчас же!

— Коммунисты!

— Та-ак, матом. За это статья есть.

— В гробу я вас всех видал!

— Замолчи!

— Голыми в Африку пушу!

— Замолчи, алкоголик. Сейчас ситуация в стране сложная, переходный период.

— Козлы! Бензина мне и огня!

— Замолчи, тебе говорят.

— Огня мне и бензина! Додрыгались, ящеры!

— Сидоров! Отведи его в камеру. Завтра в ЛТП отправим.

На следующий день те же там же.

— Сидоров, введи его… Ну?.. Что будем делать?

— Пойду я.

— Пойдешь. Вопрос — по какой статье. Что ты вчера нес?.. Аферисты — это кто?

— Соседи.

— А голым в Африку кого?

— Жену.

— А последний час чей пришел?

— Тещин.

— Ловчишь! Ведь ты в гроб обещал загнать.

— Кого?

— Правительство и парламент.

— Где я такой гроб возьму?

— А взял, так загнал бы… Ну, вот что — последний раз прощаю. Заплатишь сейчас за обслуживание и иди на все четыре стороны.

— Я за рубеж рвану.

— Как за рубеж?.. А здесь кто?.. А мы здесь кого?.. Сидоров, у нас там после вчерашнего оставалось что-то, неси сюда… Ну-ка, прими.

— Не могу, нельзя мне.

— Немного можно.

— Нельзя, я контроль теряю.

— Давай-давай, за встречу… Ну, вот. А говоришь: рвану. Кто тебе там поднесет? А здесь все родное: поля, луга, правительство — все, ради чего стоит жить.

— Аферисты!

— Кто?

— Вы.

— Замолчи.

— Гниды!

— Замолчи сейчас же!

— Козлы-ы!

— Сидоров! В камеру его. Завтра в ЛТП отправим.

У меня недавно соседи в кровь подрались, один — Народный депутат, другой — Заслуженный чекист.

Вышли на площадку покурить, Депутат говорит:

— Ну! Не знаю насчет Свободы и Братства, а Равенства дождались — скоро у нас Уголовный кодекс будут применять ко всем слоям без исключения.

Чекист говорит:

— Только не скоро!., и не ко всем… и не у нас.

Депутат свое:

— Скоро Уголовный кодекс будут применять даже к высшим эшелонам власти!

У меня мороз по позвоночнику. Я как вспомню, что высшей власти у нас целые эшелоны, меня знобить начинает.

А Штирлиц даже не дрогнул, говорит:

— Ерунда насчет кодекса, у них все свое: спецаптека, спецкодекс, спецполиклиника, спецкладбище даже.

Это я знал: про спецкодекс. У них раньше как? Угробил людей бессчетно, город называют твоим именем, угробил так себе — улицу, за мелкое хулиганство только пароход.

Я все удивлялся, как они не догадались храмы переименовывать. Церковь «Всех Ждановых», «Берия на крови»… Или икона «Возложение четвертой звезды на грудь мученика Леонида». Раньше же они что хотели, то и творили.

Ну и Депутат тоже говорит:

— Это раньше так было, такой спецкодекс. А Щит и Меч ему:

— Ничего не раньше. Сейчас то же самое. Реки, моря отравил — тебе бюст на Родине: довел народ до лохмотьев — повышение; леса, поля сгноил — в Книгу почета, проворовался — в Книгу рекордов Гиннесса.

Депутат психически расстроился, говорит:

— А тогда мы устроим им суд совести!

Орган говорит:

— У них спецсовесть.

Депутат бледный стал, говорит:

— Тогда всех к высшей мере наказания.

Орган ему:

— У них своя высшая спецмера — персональная пенсия по состоянию здоровья.

Я стою, думаю: разговор до добра не доведет, бросил сигарету и скорее домой. Но сигарета попала в тапку к Органу. Он решил, что его Депутат прижег, и тому окурком в лоб. И пошло-поехало. Я разнимать, соседи милицию вызвали.

Депутат неприкосновенен. Чекист — свой, забрали меня… на пятнадцать суток.

Мне с тех пор не только спецравенство, мне даже обычное равенство у нас что-то не очень нравится.

(беседа)

ПЕРВЫЙ. Идем вперед как по болоту. Плана нету. План четкий должен быть, что нам в первую очередь делать, что во вторую.

ВТОРОЙ. Дети в первую очередь!

ПЕРВЫЙ. Нравственность.

ВТОРОЙ. Дети! Дети — наше светлое будущее. Вырастут они экономистами или бандитами, есть же разница?

ПЕРВЫЙ. Да как сказать. Он растет, растет — вроде экономист, а вырос, смотришь — бандит.

ВТОРОЙ. Ну, тут просто отличить. Ограбил на тысячу — бандит, на миллиард — экономист. Так что дети в первую очередь. Дети и медицина.

ПЕРВЫЙ. И нравственность.

ВТОРОЙ. Медицина. Здоровье народа превыше всего. У нас смертность превышает рождаемость.

ПЕРВЫЙ. Какая рождаемость, если каждый третий — пьяница?

ВТОРОЙ. А каждый четвертый — импотент.

ПЕРВЫЙ. А каждый пятый… живет не с каждой второй, а с каждым шестым.

ВТОРОЙ. У врачей тоже условия — сто человек в день принять. Он к концу рабочего дня путает косоглазие с плоскостопием. Так что медицина в первую очередь!.. Медицина и борьба с алкоголизмом.

ПЕРВЫЙ. И нравственность.

ВТОРОЙ. И борьба с алкоголизмом! Мы же пьяный народ. Вы видели, как летом в знойный день после работы пьет лошадь?.. Вот у нас так же пьют водку.

ПЕРВЫЙ. Если бы еще хоть работали как лошадь, а то только пьем.

ВТОРОЙ. Так что борьба с алкоголизмом в первую очередь. Но сначала поднимем сельское хозяйство. Отчего и пьяных много — закусывать нечем. А где пьянство, там и разврат.

ПЕРВЫЙ. Так вот же я и говорю: главное — нравственность, борьба с проституцией. Тогда у нас и сельское хозяйство поднимется.

ВТОРОЙ. Тогда у нас все поднимется. Надо решительно сказать путанкам: нет!

ПЕРВЫЙ. Они нам: «да», а мы им «нет»!

ВТОРОЙ. Это нелегкая задача. Человечество за всю свою историю выявило только два вечно живых явления— «коммунизм» и «проституцию». Проституция пережила коммунизм, а мы от него избавлялись семьдесят с лишним лет. Сколько же будем избавляться от проституции?

ПЕРВЫЙ. Нет, не мы!., внуки наши увидят улицы без проституток!

ВТОРОЙ. И улицы, и рестораны, и гостиницы!

ПЕРВЫЙ. И гостиницы, и правительство, и парламент!

ВТОРОЙ. Значит, первейшая наша задача сегодня — борьба с проституцией!.. В парламенте.

ПЕРВЫЙ. И в правительстве.

(штрих к криминогенной ситуации в стране)

— Кто там?

— Мама.

— Чья?

— Твоя.

— А как тебя зовут?

— Анна Степановна.

— С какого ты года?

— Шестьдесят первого, сынок. Открывай.

— А где твои ключи?

— Забыла. На калошнице лежат… Нашел, сынок?.. Сынок! Открывай.

— А папка у нас кто?

— Алкоголик. Сынок, это ты?

— Я.

— Как тебя зовут?

— Витя.

— Сколько тебе лет?

— Десять.

— А дедушка у нас кто?

— Алкоголик.

— Хорошо, сейчас я открою.

— Ты ключи забыла.

— Ой, забыла, сынок, забыла на калошнице. Открой, это я — мама.

— Чья?

— Твоя. Господи! Да что же такое творится?! Сынок, это ты?

— Я.

— Как тебя зовут?..

Ты говоришь, полтергейст. Вещи сами по себе двигаются, никто им ничего не говорит. Чудо!

У нас дивизии города берут, спецотряды на штурм бросаются, кровь рекой, руки, ноги — пополам. Ищут, кто приказ отдал — нету никого. Сами дивизии двигались и кровь сама текла. Вот полтергейст!

Ты говоришь: на острове Пасхи фигуры каменные. Откуда взялись, неизвестно. Чудо!

«Откуда взялись?» Это — наши. Сейчас любой остров возьми — везде наши. У всех дачи, коттеджи, яхты. И посмотрим — морды у всех, как у тех, что на Пасхе. Просто тех прищучили вовремя, сказали: «А ну, сволочи, верните народные деньги». Они окаменели. А этим никто ничего не говорит. Вот чудо!

Ты говоришь: Бермудский треугольник! И пароходы исчезают и самолеты. Чудо!

В океане исчезло что-то — чудо? У нас в городе — вот контора, вот сейфы, телефоны, факсы, служащих куча. Сдай деньги, зайди через минуту, получить проценты — никого! ничего! пусто.

Народ глаза пучит, не верит.

— У них обед, что ли?

— Какой обед, десять часов утра.

— А что написано?

— Ничего.

— А за углом?

— За углом написано.

— Что?

— Просто написано, и все. Правительство же предупреждало: кругом жулики.

— Нет серьезно, а как же тогда? А деньги когда вернут? А где скамья подсудимых?!

— Кого судить? Исчезли все.

— А вон остался!

— Его нельзя, он теперь в правительстве.

— О-о-о-о-и!

Вот чудо!

Ты говоришь: снежный человек. Видели все, отпечатки есть — поймать не могут. Чудо!

Это — наши киллеры. Убийства каждый день, каждый час. Поймать никого не могут.

ТЫ говоришь: йоги. Без еды, без воды три месяца. Чудо!

А они пробовали хоть неделю… пестициды запивать спиртом «Рояль»?!

Это не йоги. Это — у наших праздник, отдыхают от жизни.

ТЫ говоришь: хамелеон. Зверь у них, чуть что, цвет меняет. Чудо!

У нас любого возьми, самого честного, выбери его куда-нибудь — уже он вор, врет на каждом шагу. Скинь его с поста, он опять честный, выбери — он взяточник, Скинь — диссидент, выбери — людоед.

Вот тайна!

Ты говоришь: Нострадамус. Как это он увидел всё за пятьсот лет вперед?!

Ну и что? Я тебе сейчас скажу, что у нас будет через дне тысячи лет. Живем как в раю, но хуже всех остальных, потому что всё равно пьянство и воруют безбожно.

Так что не надо про чудеса. «У них там, у них там». Просто они о своих чудесах шумят, а мы своих не замечаем. И это — самое большое чудо на свете!

— Вы киллер?

— Я. А что, не видно?

— Видно. Надо кое-кого убить. Три тысячи зелеными.

— Мало.

— Если бы вы знали, какого мерзавца надо убрать, вы бы бесплатно сделали. Взгляните на фотографию.

— Священник?

— Бандит.

— Ты смотри! Лицо, как у священника.

— Бандит.

— Пиза добрые.

— Хорошо, договорились — четыре тысячи.

— По рукам. И кто он на самом деле?

— Священник.

— ТЫ смотри! А рожа как у бандита.

Если страна шесть лет только в интересном положении, то сколько же времени пройдет, пока что-то родится, встанет на ноги и начнет нам помогать?

* * *

Застрельщик перестройки — это тот, кто ее начал, или тот, кто ее прикончит?.. Или это одно и то же лицо?

* * *

— Загнетесь.

— Не. Партия же у нас!

— Загнетесь.

— Не. Партия выведет!

— Загнетесь.

— Не. Партия план составила.

— Загнетесь.

— Не… Не должно бы… Ты смотри, загнулись!

* * *

— Образно говоря, парламент у нас совсем юный… только-только начал ходить… под себя.

* * *

— С чего начинается Родина?

— У всех по-разному. У некоторых с «Букваря»… по талонам.

* * *

— Скоро у нас будет все!

— А как?

— Это — государственная тайна.

Светлое будущее наступило — слева светло, справа ничего нет и впереди шаром покати.

* * *

С помощью астрологии многие пытаются узнать неблагоприятные для себя дни… в творчестве, карьере, здоровье, сексуальной жизни.

Насчет дней, неблагоприятных в экономическом отношении, все знают — их в високосном году 366, в обычном 365.

* * *

Наши секспроблемы: фригидность рельсоукладчиц во время работы и инженеров после работы; сверхвозбудимосгь покупателей в любое время суток и готовность чиновников в случае чего отсечь себе все на свете.

* * *

Набор совсем коротких фраз; Мисс «Красная площадь». Гигиена второго брака. Ампир, барокко, рококо, СНГ. Межпартийная кровная месть.

* * *

Нет ли какого-то указующего перста, какой-то взаимосвязи в том, что только два кодекса у нас не оправдали себя: уголовный и строителя коммунизма?

* * *

Многих никак не оторвать от власти потому еще, что они понимают: без власти они беспомощны. Невольно рождается образ сучки со множеством сосков — это власть. А те, кто припал к соскам, это наши руководители… сучьи дети.

* * *

«Кто виноват?» и «Что делать?» — наши главные национальные вопросы во все времена.

Смутные времена — это времена, когда каждому известно, кто виноват, но никто не знает, что делать.

* * *

В молодости снились орлы, львы. Когда начал работать и здорово уставать, начали сниться лошади… потом верблюды. С ростом преступности все чаще стала сниться моль, за которой все остервенело гоняются… Вчера приснился осел.

* * *

Ветер — пар — электричество — атомная энергия. Попроще пример. Колун — гильотина — безопасное лезвие— электробритва. Человек меняет мир.

Что странно — сам как был колун, так и остался.

* * *

Страшный сон. Будто родился в очереди, вырос в очереди, женился в очереди, состарился в очереди, умер в очереди. Проснулся — слава тебе, господи, живой, стоишь в очереди.

* * *

Социализм с человеческим лицом. Ведь это значит, что, кроме лица, ничего человеческого в нем нет.

* * *

— Это партия организовала раскулачивание!

— Это партия осудила раскулачивание!

— Это партия поддержала репрессии!

— Это партия разоблачила репрессии!

— Это партия начала антиалкогольную кампанию!

— Это партия признала вред антиалкогольной кампании!

— Это партия за переход власти к Советам!

— Это партия заняла все места в Советах!

* * *

Если еще и очереди ликвидируем, где будем черпать оптимизм?

* * *

Если у человечества впереди нормальная жизнь, то мы не готовы. Если тяжелые испытания, то мы единственные, кто выживет.

* * *

Раньше могли посадить за что угодно. Сейчас твори что хочешь — останешься на свободе.

* * *

Хорошо, что мы сумели из своих ошибок сделать правильные выводы и теперь знаем, что виновата не партия, а в отдельные периоды отдельные лица… то есть евреи.

* * *

Для одних предметы роскоши становятся предметами первой необходимости, для других предметы первой необходимости становятся предметами роскоши.

* * *

— Земля круглая!

— Да что ты говоришь?!

— Это не я, это в правительстве кто-то сказал.

— А а а… значит, все-таки она плоская.

* * *

У КПСС, несмотря на воинствующий атеизм, биография, как у девы Марии. Тоже родила, тоже Вождя народов, тоже не ведает, с чего вдруг, и хочет, чтобы ее после этого тоже считали невинной.

* * *

Политическая свобода и половая распущенность, соединяясь на просторах России, еще подарят миру и сексуал-демократов, и эротических анархистов.

* * *

Умрем за власть в Советах!

* * *

Из археологии. Мощный культурный слой — это когда над развалинами развитого царизма находятся мощные развалины развитого социализма.

* * *

Интересно как! Одни миллионеры, другие нищие; одни паразиты, другие работяги; одни в лимузинах, другие в электричках. Но при этом… все равны.

* * *

К философским понятиям «количество» и «качество».

Японцы ходят в туалет и тут же благодаря электронике получают анализ того, чем сходили. Это — КАЧЕСТВО.

Мы, как ни ходи, ничего, кроме того, чем сходили, не получаем. Это — чистое КОЛИЧЕСТВО.

* * *

К проблемам с мебелью. Набор «Сделай сам».

Как ни собирал, все время получается гроб.

* * *

Наши запасы: продовольствия — на полтора-два месяца, терпения — на сто пятьдесят — двести лет, ума, как всегда, на день.