Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 16. Анатолий Трушкин

Раздел IV Хотели как лучше, а…

Я в политику не суюсь Не мое дело. И там одно и то же все. Те кричат:

— На улицу выйти нельзя — убить могут!

Эти им:

— А свобода слова?

Те кричат:

— Грабят на каждом шагу! Цены огромные! Проституция кругом!

Эти им:

— А свобода слова?

Не знаю, кто прав. Меня вот и ограбили пару раз, но я и говорить об этом могу сколько хочу.

Нет, не суюсь в политику… последнее время. Хватит, сунулся один раз.

Недавно сунулся. Ну, как сунулся, просто стоял около магазина. В магазине чего стоять? Все равно ничего не купишь. У меня и денег не было, и настроения не было. У меня всегда, когда денег нет, и настроения нет. Совпадает как-то.

Стою и стою себе, не суюсь ни в магазин, ни в политику. Вдруг дверь распахивается, из магазина мужик выходит: огромный, лысый, с бородой. Как заорет:

— Довели Россию, сволочи!

Руку одну вытянул вперед, в другой кепка и авоська с пивом.

Я кинулся к нему, говорю:

— Давай спасать Россию! Организуем партию. Ты будешь до поры жить в шалаше, писать тезисы. Потом выйдешь под свист пуль…

Он говорит:

— Не надо под свист. Мы пойдем другим путем. Надо Россию легально.

спасать

Я говорю:

— Давай легально! Выдвинем тебя в Думу, купим тебе каску, бронежилет. А то мало ли. Заблудишься в кулуарах, а навстречу Жириновский. Хаживал ты с голыми руками на Жириновского?.. И вообще там стенка на стенку обычное дело. Микрофоном могут голову продолбить в две секунды.

Он говорит:

— Не надо микрофоном, не надо легально. Давайте сперва все возродимся нравственно!

Я говорю:

— Давай нравственно! Мы с тобой начнем, народ подхватит. Завязываем с водкой, с куревом, с бабами! Воровать прекратим!., на время, конечно. Потом уж, когда восторжествуем.

Круглый год босиком! Каждый день в церковь к заутрене, а то бога совсем забыли. Конечно, придется пострадать за Россию: покроемся коростой, рубцами, язвами…

Он говорит:

— Надоел ты, отстань.

Размахивается авоськой и прямо бутылкой в висок мне.

Я буквально через семь дней пришел в себя, думаю: по-настоящему никто чего-то не хочет лезть в политику. Чего ради я полезу?

Не, не суюсь последнее время. Хватит. Я теперь за то, что всегда было, есть и будет. Я теперь за свободу молчания.

— Борис Николаевич, вызывали?

— Ну.

— А чего?

— Что же у вас цены-то?

— Что?

— Скакнули как.

— Интересно, мы тут при чем?

— А кто?.. Вы экономисты, вы рассчитывали.

— Так у нас все сошлось.

— Что сошлось?.. Обещали в два-три раза, а они в двадцать-тридцать. Ноль потеряли?

— Какой ноль?

— Ну обещали в два-три раза, а они в двадцать-тридцать.

— Это жизнь вмешалась. Она у нас непредсказуемая, а по расчету должно в два-три. Все точно.

— «Точно». Сказали в два-три, а они в двадцать-тридцать! Когда все наладится?

— Месяца через два-три.

— Опять «два-три»… Не подведете?

— Когда мы подводили?

— Расчеты окончательно когда будут готовы?

— Часа в два-три.

— Вы, кроме двух, трех, какие цифры знаете?.. Дыра в бюджете большая ожидается?.. Я спрашиваю: дыра в бюджете большая ожидается?

— Миллиарда два-три. Все будет нормально, Борис

Николаевич! Вот дайте руку. Видите, у вас на ладони эта линия враскосяк идет с этой?

— Ну и что? У меня давно так.

— А все! Значит, все будет нормально!

— Могу обещать людям?

— Спокойно. Наука гарантирует. Но в первое время, когда станет хорошо, еще будет плохо, и народ нас за это может того, Борис Николаевич.

— Чего?

— Послать.

— На сколько букв?

— На две-три.

— Что вас привело ко мне, матушка-Россия?

— Да что же, батюшка, я уж измучилась. Не знаю, кого и слушать. Энтот клялся: к 2000-му выздоровишь, усе у тебе будет. Энтот божился: за пятьсот дней на ноги поставлю. Теперь заладили: шоком надо. Не молода я уж шоком-то.

— Ну какие ваши годы. С питанием как у вас? Аппетит когда приходит?

— А глаза откроешь, батюшка, уж он тут — пришел.

— Стул частый?

— Как, милостивец?

— По-большому часто ходите?

— Где ж мне часто? Как кредит или гуманитарная помощь придут, так и схожу.

— Спите крепко?

— Нет. При царизме спала… в темноте-то. Щас все перед глазами светлое будущее, ну и пялишься на него всю ночь.

— Сны снятся?

— Один, батюшка. Будто ноги вытянула, руки сложила и лежу при дороге где-то. То ли к церкви шла, то ли к рынку переходила.

— Анализы регулярно сдаете?

— Нет, батюшка, как их сдашь?

— Что же мешает?

— Воруют.

— Анализы?!

— Так все. Отвернешься на секунду — ни анализов, ни горшков.

— Вон оно что. От такой жизни, матушка-Россия, нет ли у вас галлюцинаций? Не мерещится ли что?

— Нет, батюшка, бог миловал… Другой раз бывает, правда, сядет он возле уха: «Выпей да выпей».

— Кто?

— Кто-то вот есть, батюшка. «Выпей да выпей». Иногда-то говорит так.

— И хорошо слышно его?

— Явственно так слышно. И как-то он в оба уха сразу: выпей да выпей… Иногда-то.

— Раз в месяц?

— Раз в день..

— Понятно. Ну что же, матушка, я могу сказать вам? Ресурсы еще есть у организма. Горбатость пройдет со временем. Зрение, в общем, нормальное. Вы не туда смотрите, матушка, я справа от вас. Что бы я вам еще посоветовал? Вам обстановку надо сменить. Съездить на Гавайские острова или на Багамские. Вы последний раз где изволили отдыхать?

— Я, батюшка, последний-то раз отдохнула в Афганистане.

— Вот оно что!.. В общем, больше положительных эмоций. И еще, матушка, вот что — пишу разнообразьте. День — молочная, день — овощи, фрукты, день — мясо, день — рыба, день — разгрузочный… голодаете.

— Кто бы, батюшка, мне раньше-то сказал. Я ведь как заладила — разгрузочный и разгрузочный. А надо, видишь, чередовать: день разгрузочный, день — голодать.

— А самое главное, матушка, вот что! Это очень важно. Почаще бывайте на свежем воздухе.

— Почаще-то я задохнусь, батюшка.

— Почему?

— Так ведь все кругом засрали… Я извиняюсь, батюшка, видно, не так сказала-то. Да мне велели: врачу все говори как есть.

— Все, матушка, больше ничем не могу вам помочь.

— Идтить мне?

— Идите.

— И значит, вот как ты велел: чаще дышать, и все пройдет?

— Да…

— Ты, батюшка, запиши мне на бумажке, что дышать надо, а то я позабуду. Век за тебя бога молить стану — такое легкое лечение прописал: дыши, и все. Прощай, батюшка. Спаси тя Христос… Нешто сходить еще к йогам? У их, сказывали, и дышать не надо.

Между сообщением о резком после отдыха ухудшении здоровья Горбачева и сообщением о введении чрезвычайного положения некто Шушуев успел сообразить, что надо срочно уничтожить весь компрометирующий его материал.

Он кинулся к личной библиотеке. Солженицына у него не было. «Анжелика» и «Женщина в белом» опасений не вызывали. Других книг Шушуев не имел.

Он успокоился, но на всякий случай еще раз включил радио, чтобы внимательнейшим образом прослушать сообщение ГКЧП — не пропустил ли чего.

Так и есть!.. Секс!

Вожди переворота возмущались разгулом порнографии и секса в нищей стране, а Шушуев уже месяц как купил и тайно от жены штудировал брошюрку «Техника нового секса». В брошюре имелись и рисунки-схемы для особомалопонимающих. Все это был теперь явный, несомненный компромат.

Беда черной, низкой тучей нависла над Шушуевым, но он, к чести своей, сохранил хладнокровие.

— Раз народ в стране, — рассудил он, — плодится, значит, какой-то схемой пользуется. То есть какие-то схемы-рисунки являются компроматом, а какие-то несомненно марксизм-ленинизм подрывают.

Шушуев открыл брошюру.

Какими же пользуются коммунисты, какими демократы?.. В решениях съездов КПСС, как и обо всем, что насущно, ежедневно касалось жизни народа, об этом ни слова сказано не было. Странно, но молчала и демплатформа.

Шушуев для чего-то перебрал в памяти лица партийных лидеров. У Травкина вид всегда живой, бодрый, уверенный. Жириновский, наоборот, чаще раздражен, вид такой, будто он никогда никакой схемой не пользовался.

Мешала сосредоточиться и дурацкая мысль о том, что отношения КПСС с народом — это и есть ничем не прикрытый секс.

Шушуев взял себя в руки и вгляделся в рисунки.

Схема один — «на коленях»?.. Осудить! Он счастливо вспомнил, что нет такой силы, которая могла бы поставить коммуниста на колени.

Схема два — собственно, единственная, которую Шушуев, что называется, знал не по учебникам, была, слава тебе, господи, политически пристойной.

Он уже собрался перелистнуть страницу, когда зачем-то мысленно отвел руки мужчины вправо, а женщины влево — тело его покрылось липким, холодным потом — он увидел фашистскую свастику.

Дыхание он перевел на схеме три. Она напоминала перекрещенные серп и молот. Но тут же он вспомнил, что и он, и его жена беспартийные. А черт же их знает, может, это схема-привилегия, спецсхема.

В схеме четыре тоже что-то смущало, на ней то ли женщина молилась, то ли мужчина просил милостыню. Не было в ней какого-то согласия с атеизмом.

Схема пять отвергала марксизм напрочь — на ней явный, ярый антикоммунист пользовался трудом другого человека.

После этого и все остальные схемы стали казаться ему недостойными коммуниста. А как только на месте мужчины на рисунках он представлял себе вождя гкчпистов Янаева, так яснее ясного видел — все это разврат.

Шушуев впал в отчаяние.

Вечером вернулась с работы жена. Последние события набросили на нее тень печали, а в печали жена Шушуева была хороша необыкновенно.

Два диких инстинкта ворвались в шушуевскую грудь. Один звался «инстинкт размножения в СССР», другой — «инстинкт самосохранения в отдельно взятой стране».

Кровь у Шушуева то приливала целиком к голове, то вся без остатка уходила в пятки.

Он то с клекотом, как-то по-орлиному, подскакивал к жене, то, жалобно пискнув, мышью трусливо бежал в угол.

В ноль часов ноль минут по московскому времени с криком «Так жить нельзя!» Шушуев выскочил из дома в ненастную, дождливую ночь.

Первым, кто его встретил на улице, был человек в рясе. Он перекрестил Шушуева, успокоил и объяснил, что в отличие от коммунистической хунты, которая разрешает жить… только по Ленину, демократы — и с ними бог — за все и всяческие схемы, позы, позиции, программы и учения, которые несут людям радость.

Рассвет застал Шушуева на баррикадах у Белого дома России. Через двое суток демократы победили.

(Из недалекого будущего)

— Стыдобище, — выговаривает мне дед, — историю не знать… Собственного народа! Позорище!

— Ни у кого у нас в роду по истории двоек не было, — поддакивает бабушка. — Вперед всего история шла.

— Обормотище! — тянет дед. — Бывало, и на гулянку придешь, первым делом за историю.

— А как же! — отводит глаза бабушка. — За что же еще? За историю сразу.

— Слушай, бестолковище, — говорит дед, — я тебе аккуратно все обскажу. В одна тысяча девятьсот семнадцатом году, уж это считай прошло… почти сто пятьдесят лет, объявился Ленин. Работал он у Всесоюзного старосты Дзержинского Якова Михайловича.

— Иосифа Виссарионовича, — поправляет бабушка.

— Работал по найму. У Дзержинского, запомни, на Лубянке была своя контора.

— Дзержинский конторщик?! — удивляется бабушка. —

Он был рыцарь. Прозвище ему — Чистые руки. Очень руки любил мыть. А остальные не мыли вовсе, а он по сто раз на дню мыл. Махнет, бывало, рукой, дескать, расстреливайте без меня, а сам все равно бежит руки мыть.

— Не даст сказать, — раздражается дед. — Прозвище ему было Горячее сердце Холодный лоб… Нет! Наоборот — Холодное сердце, а сам все время в горячке был.

Бабушка крестится.

— Что несет! Тоже родной истории не знает. С температурой-то кто был?.. Троцкий — буревестник.

Дед растерянно моргает:

— А проститутка кто же? — спрашивает он.

— Все, — уверенно и спокойно говорит бабушка. — Проститутки они были все. А главный — Сталин. Настоящая ему фамилия Брежнев Никита Сергеевич. Из цыган. Плясал все.

— Нет, не слухай ее, — предупреждает дед, — пожалуй что, брешет она. Ленин был. При нем были ленинцы, настоящие большевики, мечтатели-правдолюбы: Ежов, Ягода, Берия. Их всех победил Горбачев Красное Солнышко. Ласковый очень был, как солнышко, всем все обещал.

— Господи! — всплескивает руками бабушка. — Как же так можно с родной историей?! Взял и переврал все на свете. Обещал все кто? Ельцин.

— Нет! — торжествует дед. — Тут погодь. Ельцин обещал трудности, голод, цены большие. И энтот сдержал свое слово! Но он промахнулся. Он водочку запретил пить.

— Запутает ребенка вконец, — пугается не на шутку бабушка. — Кто кому запретил-то?.. Ему самому запретили. Кашпировский Чума Алтыныч. Сказал: тебе с утра не надо… Да там уж пей не пей — ГКЧП пришла.

— Да, — подтверждает и дед, — это вот которые после Чернобыля уроды, они объединились.

— Герои они были, — застывает торжественно бабушка, — почитай-ка Вторую окончательную историю России.

— Враги были, — твердо говорит и дед. — Пьянь последняя. Пропечатано в Третьей неподдельной истории Руси.

— А потом-то? — светится бабушка. — Когда историю переписывали окончательно, нашли, что герои они оклеветанные ни за что ни про что. Всем памятники им поставили мраморные да гранитные.

Дед машет рукой.

— Когда после Окончательной была Великая перепись истории, памятники посносили — докопались в архивах, что змеи они. Всплыло, что и Горбачев-то — шпион английский. Звали Маргарит Тетчер.

— Белены ты объелся, — говорит бабушка, — не иначе. Почитай-ка Четвертую Правдивейшую историю России. Что там сказано?

Они спорят, какая история России вернее — Бесповоротная пятая или Неподдельная Окончательная шестая, а я под их спор засыпаю.

В дреме мне весело, потому что двойку я получил за прогул, а урок я выучил назубок по учебнику «Четырнадцатая Разумная Наиправдивейшая история России».

Ленин — это который у Белого дома носил бесплатно бревно и тем бревном нечаянно придавил Гайдара. С этого и рынок пошел.

А потом во сне я скакал на белом коне с черной гривой по Красной площади, а навстречу мне, улыбаясь и намыливая на ходу руки, торопясь, шел друг всех детей Лаврентий Павлович Ульянов.

Я в запое был. Мы с мужиками в лесу цистерну с водкой нашли. Раз в жизни бывает!.. Звездный час!.. Семь лет в запое, вчера только из леса вышли. Чего вы тут натворили-то, е-мое?!

Мы когда на улицу выбрались, по радио передают:

— Ленин — враг народа!

Один у нас, он такой немного всегда был… дундук, упал аж. Подняли его и бегом оттуда.

На площадь выскочили — там голые гуляют. Сперва подумали: случилось что в бане… сразу в обоих отделениях. Они говорят:

— Нет, мы — художники-обнаженцы.

И тут мы сообразили — у нас же неподалеку сумасшедший дом был, а директор там пробивной мужик, вот он, наверное, себе территорию и расширил — среди сумасшедших мы… Но, слушай, много что-то отвели им… целый район.

Подались к железной дороге. Как раз товарняк идет, уцепились. Полчаса ехали. Спрыгиваем на ходу — нормально все… дундук только ногу подвернул.

Видим — палаточка стоит, пиво есть «Жигулевское».

— По тридцать семь? — спрашиваем.

В палатке во-от такой мордобой, говорит:

— Откуда вы сорвались?.. По сорок давно. Подорожало, вишь, пиво за семь лет на три копейки.

Хреново, значит, дела идут.

Нас пятеро. Дундук два рубля сунул, говорит:

— На все давай!

Тот говорит:

— Сейчас дам.

И выходит из палатки. Как он в ней помещался-то?.. Выходит— в одной руке граната, в другой — бомба.

Твою мать! — рано соскочили с поезда. Давай пятиться. Опять за товарняк уцепились, часов десять ехали.

Выбрались благополучно из сумасшедшей области. На какой-то станции соскочили. При вокзале рыночек небольшой. Хотели вещи на еду обменять. Но тут что-то народу на нас налетело, не из-за вещей же… не могли люди так обнищать. Девки что-то в основном. Окружили нас.

— Бартер, бартер, — галдят.

Дундук, ему всегда больше всех надо, говорит:

— Чего такое бартер?

Одна ему объясняет:

— Чего вот вы хотите от нас, это и есть бартер. Теперь это так называют. Ты — мне, я — тебе. Обоим хорошо.

Мы ему шепчем:

— Это лярва какая-то, потом устанешь лечиться.

А он завелся уже, кричит:

— Бартер хочу!.. А где?

Девка говорит:

— Да здесь прямо.

Дундук растерялся:

— Как здесь?

— А что такого?

— Народу-то.

— Да что он нам?

— Да как же?

Девка тоже удивляется, говорит:

— Да ничего. Ничего такого. Все здесь всегда… Показывай, что у тебя.

Дундук совсем скучный стал, говорит:

— Что у всех, то и у меня.

И главное, старухи туда же — лезут посмотреть, что у дундука. Тут милиционер подходит.

Думаем: попрет сейчас всех. Нет, тоже и ему интересно, говорит:

— Показывай.

Ну, дундук и показал им.

Опять товарняк подкараулили. Сутки ровно ехали, чтобы наверняка, чтобы уже с гарантией. Вдруг лязг, скрип — встали. Бегут к нам с автоматами:

— Кто такие? Куда? Здесь граница!

— Какая граница? Мы тогда откуда едем?

— Из России.

— А куда?

— На Украину.

Дундук вылез вперед:

— Это, — говорит, — одно и то же.

Ка-ак ему прикладом по башке — щелк. Обыскали всех, ни у кого ничего нет у нас. Говорят:

— Это беженцы, наверное.

Мы говорим:

— Беженцы мы.

Нас оставили. Только границу переехали — опять лязг, скрип, скрежет — бегут с собаками, гранатометами:

— Кто? Куда?

Говорим:

— Братья! Славяне! Только что из России мы, минуту назад. Там все с ума сошли!

Нас после этих слов на руках понесли.

А дундук вспомнил, что ему ни за что автоматом съездили, повернулся к границе и во все горло:

— Россия и Украина — одно и то же!

Ка-ак ему гранатометом по башке — щелк. И сразу у нас у всех прояснило — с ума сошла вся страна.

Ладно, тогда надо до своих добираться. Ночами шли, днем отсиживались в лесах, оврагах. Дошли. Только дундук в последний момент потерялся.

Захожу в дом — жена по всем углам доллары прячет, старший сын пробабкину икону кому-то толкает, младший весь в зубном порошке — чистит на продажу дедовы ордена, а дочь голая по пояс — бюст готовит к конкурсу. Все рехнулись.

Написал я записку «Прошу в моей смерти никого не винить». Встал на подоконник, посмотрел на небо в последний раз и вдруг голоса слышу:

— Спасе-ен ты! Спасе-ен ты!

Это мужики мои снизу кричат.

Я заплакал от счастья, тоже кричу:

— Все спасены? Вся страна?

Они:

— Нет. Пока только мы одни. Дундук нашел в лесу две цистерны спирта!

А на всю страну где ж нам взять столько дундуков?

Пиво с раками снится каждую ночь! А нам на хлеб не хватает. И тут как раз слух пополз, что со дня на день введут новые деньги, а какие — никто точно не знает.

Ну и не помню, как это получилось. Ночью, наверное, в полубреду нарисовал две бумажки. На одной написал двести тысяч рублей», а на другой — «триста тысяч».

Где двести тысяч, там у меня вместо Ленина Черномырдин, пьет пиво с раками, а где триста тысяч, Ельцин, тоже с пивом и с раками. Только у него раки побольше.

На следующий день ближе к вечеру вышел на улицу… где потемнее. Вижу — стоит один попроще… в калошах на босу ногу. Подошел к нему, говорю:

— Двести тысяч не разменяешь?

Он не сразу… часа через два говорит:

— Тебе какими?

Я говорю:

— Да я не в претензии, какими дашь.

Он дал мне три купюры по двадцать пять тысяч, а остальные по семьсот рублей.

Двадцать пять тысяч синеватые такие. Там, где у меня пиво с раками, у них Иван Сусанин везет в Москву гуманитарную помощь.

А семьсот рублей розоватые. Там Шахрай на коне… пронзает копьем Лигачева.

Ну, разошлись мы. Дай, думаю, семьсот-то хоть рублей проверю — настоящие, нет. Как раз вижу неподалеку парень стоит, на метро крестится. То ли совсем простой, то ли издалека очень.

— Парень, — говорю, — я тут помог старушке за семьсот рублей дорогу перейти. Не разменяешь?

— Как же, — он говорит, — я тебе не разменяю? Ведь мы все братья во Христе.

И разменял мне, дал двадцать штук по тридцать пять рублей. Новые тоже деньги, аж хрустят. Они мне больше всех понравились — стоят тридцать пять Чубайсов с ваучерами, а посередине Миклухо-Маклай. А одна купюра попалась на сорок пять рублей. Там Бурбулис вручает Веронике Кастро Золотую Звезду Героя России.

Две бумажки по двадцать пять тысяч я отложил в загашник, а остальные понес скорее домой жене.

Она только что с барахолки, вещи кое-какие продала… со своей работы. И тоже ей надавали новыми. Но она совсем мелкие брала, ей удобней дочери давать в школу на завтраки.

Семнадцать рублей — там Майкл Джексон на мавзолее приветствует Ростроповича.

Четырнадцать рублей — крестьянка серпом бьет рабочего по молоту.

Два рубля запомнились — там Попов с Лужковым в проруби плавают.

Крупные деньги жена спрятала за батарею, дочери — она в третьем классе у нас — дала на завтрак четырнадцать рублей. А мне чего-то так жалко ее стало… дочь-то. Тайком дал ей еще бумажку на двадцать пять тысяч. Сказал:

— Это тебе до окончания школы.

Днем она приходит с учебы, говорит:

— Ну и простота вы! Хорошо, что я все ваши фальшивые деньги у гостиницы «Интурист» успела обменять у монгола на тысячу долларов.

Горько нам сделалось оттого, что жулье у нас на каждом шагу, оттого, что только среди монголов и остались простые люди.

А доллары, конечно, не по семнадцать, шестнадцать, четырнадцать, а как и положено — пятьдесят да сто. Все зеленые, с водяными знаками, на всех Вашингтон… пьет пиво с раками.

Дарвин далеко смотрел вперед, ой, далеко! Человек приспосабливается к окружающим условиям. Не каждый, конечно, тот, кто хочет выжить.

У Сидорова из-под Тулы, когда мясо достигло цены пятьсот рублей за кило, клыки выросли — потому, что если не вцепишься в мясо как следует… мертвой хваткой, не вырвешь его у жизни, пропадешь.

Клыки здоровые у него выросли, а остальные зубы повыпадали за ненадобностью.

За их счет у него до невероятных размеров вырос самый необходимый ему в новых условиях орган — аппендицит. Он теперь питается всякой дрянью: хрящи, жилы, пестициды. У него аппендицит теперь по важности на втором месте после сердца. Может, на первом.

Когда молоко поднялось до ста двадцати за литр… обезжиренное (его надо сразу кипятить, иначе через час оно прокиснет. Если вскипятишь, то через два часа).

Вот когда достигло этой цены, у Сидорова язык вытянулся, стал широкий и шершавый. И если встать на лугу на четвереньки, наклонить голову, то этим языком можно траву смахивать лучше, чем корова.

Сидоров молока пока еще не дает ни капли, но травой кормиться уже начал.

Зрелище, конечно, печальное — впереди язык, позади на четвереньках тащится аппендицит, между ними колотится сердце. Но приспособился!

Что еще интересно! Сидоров, как износил последнюю рубаху, стал покрываться шерстью… зеленой. Зимой меняет ее на белую, чтобы его на снегу не так заметно было.

Еще один пример развитого дарвинизма. Он зарегистрирован Академией наук.

Сергеев-дедушка — ровесник революции, чего ему не скажут, всю жизнь верил, сам ни о чем не думал. У него от этого голова ссохлась, а уши оттопырились.

Сын его, тоже Сергеев, вовсе родился лопоухим и тоже в перестройку, кто что скажет, всем верил.

От этого его сын, тоже Сергеев, восемьдесят седьмого года рождения, появился на свет уже прямо с лапшой на ушах, это — факт.

Вообще эволюция понятнее проступает на детях.

В городе Санкт-Петербурге на Неве-реке у директрисы коммерческого магазина — сто раз ее проверяли, снимали скрытой камерой, вручали меченые деньги — ни разу не могли накрыть. Стреляли в нее много раз — пули просто отскакивают, как от брони.

Вот у нее родилась девочка с полоской на животе. Думали, родимое пятно, как у… Ну, не важно. Мазали йодом, зеленкой, скипидаром, пробовали стиральным порошком — ничего не помогает.

Девочка подросла, видят — это не полосочка, а складочка такая. Пробовали ее утюгом разгладить, током срезать — бесполезно. Природа что-то затеяла.

И вот она еще подросла, лет шестнадцать стало ей, видят — это не складочка, это такой кошелечек для долларов.

А от мамы ее к сорока годам пули не перестали отскакивать, но начали прилипать к телу ассигнации, валюта, всякие ваучеры. Что станет к сорока годам с девочкой — загадка эволюции.

В Москве дарвинизм тоже голову поднял.

Когда Органы случайно, по недосмотру арестовали одного крестного отца вместе с матерью и детьми, пришлось им ахнуть… Органам.

Мафиози этот, как реформы пошли, набрали темп, стал жрать в три горла, и природа тут же среагировала — старший сын у него родился, я извиняюсь… в общем, у него обнаружили… не знаю даже, как сказать… Две задницы! До чего природа вперед смотрит!

Но даже дарвинисты перекрестились, когда у младшего сына этого крестного отца увидели два детородных органа. Для чего, спрашивается?

Хотя косвенно отвечает на этот вопрос тот факт, что у Попова из города Воронежа, инженер он, — сын родился вообще без этого дела.

Много тут всяких интересных догадок появляется: ну, например, откуда у мафиози такой запас?., не за счет ли инженеров, которым уже в ближайшем будущем детей не прокормить? ну и так далее.

Подождем, что скажет наша наука, которой истина дороже жизни.

Одно сейчас ясно — жизнь резко меняется, и тот, кто начал приспосабливаться, тот еще увидит впереди много чего невероятного. А с теми, кто не начал приспосабливаться, я, пользуясь возможностью, заранее прощаюсь.

«Новые времена — новые лица» у нас в гостях известный рэкетир, можно сказать, маньяк Василий Сергеевич Пухов. Время сейчас трудное, Василий Сергеевич. Вы не находите?

— Ну… В другую квартиру зайдешь — убил бы в правительстве всех!., на хрен. Разве можно так жить? У него же взять нечего.

— Простите, вы в церкви бываете?

— Ну. Два раза был.

— Понравилось?

— Ничего… Окна узкие.

— Василий Сергеевич, все знают, что нужно срочно исправлять положение в экономике. И люди думают над этим. Много есть интересных предложений. У каждой партии — а их более сорока — своя программа на этот счет.

— У нас в Москве банд шесть — порядка нет. А у вас сорок! — партий. Бардак будет. Должна быть двухпартийная система… две банды, и все.

— В театре вы последний раз когда были?

— Вчера.

— Правда?!

— Падлой буду.

— Что удалось посмотреть?

— Кабинет директора.

— Скажите, Василий Сергеевич, вас как русского человека не волнует низкая рождаемость в России?

— Я что могу, делаю.

— Я не вас имею в виду, общую ситуацию.

— Народ запуган. Уже не знают, от чего предохраняться.

— А молодежь к вам тянется?

— Ну. К самому горлу. Я уже боюсь выходить на улицу после трех ночи.

— Как я вас понимаю) Кругом насилие.

— Да изнасилуют — ладно. Гранату могут в портки засунуть.

— Да, время ужасно сложное. Я бы так сказала: человек отстает от человечества, нравственность — от технического прогресса. Человек практически не изменился, а на вооружении у него вычислительная техника, компьютеры. Кстати, вы пользуетесь калькулятором?

— Не, я в уме.

— Но возможности человеческого мозга ограниченны!

— Не скажи, до ста спокойно считаю.

— Через вас проходят миллионы! Как же вы их считаете?

— Ты чего?.. Так и считаю: один миллион, два, три.

— Василий Сергеевич, к сожалению, время поджимает нас, переходим на блиц — короткие вопросы, короткие ответы. Верите ли вы, что когда-нибудь мы выйдем на мировой уровень?

— Мы-то вышли.

— В чем смысл жизни?

— Дальше пошли.

— Ваша любимая книга?

— Дальше пошли.

— Понимаете ли вы классическую музыку?

— Чего ее понимать? Мендельсон — значит, свадьба, Бетховен — концы кто-то отдал, «Лебединое озеро» — переворот в России.

— Боитесь ли попасть в ад?

— В гробу я его видал.

— В баню один ходите?

— Нет. С мылом.

— Страшный случай.

— О! Лезли к директору ювелирного, попали к начальнику ОБХСС.

— Смешной случай.

— У начальника ОБХСС взяли больше, чем было у директора ювелирного.

— Ив заключение несколько слов телезрителям от себя… привет, пожелание, полезный совет.

— Полезный совет дам. Если кто узнал меня, не надо звонить по 02, хуже будет. А мне ничего не сделают — время такое.

Собрались русские как-то после бани и решили, что пора бы начать жить хорошо!., с семнадцатого числа. А какого месяца — все равно.

Один сильный духом и чистый после бани человек подумал и сказал:

— Сперва надо нравственно возродиться!., а там оно само пойдет.

И все айда нравственно возрождаться. Для начала переименовали взятки в подарки, шум — в свободу слова, грабеж — в предпринимательство.

Тут же кое-кто и возродился. Но остальные, глядя на них, впали в оторопь.

Потом пришло предложение из глубинки:

— Давайте, чтобы хорошо жить, учиться у природы… у муравьев, у пчел… давайте работать, как лошади.

Идея всем понравилась.

Но при поименном голосовании выяснилось, что одни хотят трудиться не как муравьи, а как морские котики… на лежбище. Другие хотят жить исключительно, как щуки. Четыре голоса было за канареек, два, что ли, или три за болонок. Семеро согласились жить, как свиньи, один желал всю жизнь честно нести яйца. А за лошадей голосов что-то совсем не было. Не прошло предложение.

Само собой, были и глупые идеи. Например, один инвалид ума предложил, чтобы каждый на Руси занимался… своим делом.

В диковинку это, но раз демократия, то попробовали — дня начала посмотрели, не выйдет ли чего путного, если споим делом займется каждая из трех ветвей власти. Конечно, эксперимент тут же сорвался. Видимо, природа резких скачков не любит.

Реальных было всего одно предложение — от членов КГБ с тридцать седьмого года. Главное — многие знали, как за дело взяться. Мороки никакой — лишить дыхания врагов хорошей жизни… всего-то.

Но как сглазил кто!.. Споткнулись об тайны арифметики — как ни составляли списки, а всякий раз получалось ровно в два раза больше, чем всего жителей на планете.

Было и одно умное предложение — считать гуманитарную помощь… Солнцем! То есть как бы естественным источником жизни, который умрет уже гораздо после того, как человечество вырвется из колыбели и разбредется по космосу навроде цыган.

Предложение приняли единогласно, но тут вместо помощи пришел счет за просроченные долги.

А больше предложений не было, пошли затяжные дожди, и все прокисло. И уже только весной один старенький старичок предложил всем миром выступить против секса!.. Никакой прибыли от него, дескать, нету, а силы уходят большие.

В общем-то такое положение дел насчет сил и прибыли было везде, но что-то обрушились против секса.

Радикалы предлагали ввести для секса комендантский час. С одиннадцати вечера до шести утра. А с шести утра до одиннадцати вечера, чтобы не собирались кучами по два и больше человек.

Патриоты потребовали вообще покончить с этим делом… так сказать, обрубить раз и навсегда, а то оно сильно отвлекает, даже когда Отечество в опасности.

И ученые начали думать, но тоже отвлеклись.

Тогда пошли на обман, заладили по телевидению прямые трансляции с заседаний Верховного Совета. И народ клюнул сперва — уж очень оказалось похоже на секс, но потом все поняли: то, да не то.

И врачи сказали:

— От того, что на Верховном Совете происходит, детей быть не может… это только вредная привычка.

Последнее предложение пришло совсем недавно. Его родил в тишине своей головы один глухонемой мужик.

Суть вот в чем:

— Нефти у нас много, но она кончится. И золота у нас много, но и золото кончится. А вот чего у нас много и ни когда не кончится… так это глупость. Вот бы направить ее энергию себе на пользу!

И все сейчас думают, как приспособить глупость себе на пользу.

Если придумают, то, конечно, догонят и перегонят все развитые и недоразвитые страны.

Но скоро снова банный день. А вот после него и дальше захотят русские хорошо жить или им еще какая блажь в голову вдарит… неизвестно.

Надо подождать немного.

— Ну, здравствуй!

— Здравствуй. Смотри в сторону, будто мы не знаем друг друга.

— Смотрю… Ай и постарел ты! Ай и поседел! На дедушку стал похож. Помнишь дедушку-то, который у большой дороги жил?

— Как не помнить?.. А и ты не помолодел!

— На нервах все, на обещаниях.

— Дети как?

— В университетах… американских. Твои где?

— Мои там же… преподают.

— Ай и пожирнел ты! На бабушку стал похож. Помнишь бабушку-то, которая в лавке работала?

— Как не помнить? А и ты не похудел!

— Да ведь без движения все. Сижу и говорю — вся работа.

— Отложил на черный-то день?

— Отложил в Цюрихе, в центральном банке.

— Хороший банк… То мой банк. А и полысел ты! На папу стал похож, когда он в ЦК КПСС работал. Помнишь папу-то нашего?

— Нашего папу из ЦК КПСС я не помню.

— И я нашего папу не помню.

— Ладно, хорошего понемножку. Свиделись — прощай. Нельзя нам вместе на виду — бросается, что близнецы, разговоры пойдут.

— Прощай, братка. Вот как развела нас жизнь. А ведь с одного начинали.

— Не горюй, братка. Говорят, одним и кончим.

тут человек один из окна выбросился. Конечно, пьяный, конечно, с первого этажа. Но расшибся здорово!., хотя до земли не долетел. Зацепился штаниной за что-то, об стену сильно вдарился.

Вдарился и висит себе. А я как раз мимо шел, я всегда там мимо хожу. Ну, вижу, разбился человек вдребезги, подхожу, может, помочь чем.

Он закурить попросил. Дал ему закурить… Погода хорошая стоит, суббота. Солнце выглянуло.

Жена его в окно выглянула. Видит, висит он, не мешает никому, успокоилась.

Люди стали собираться. Тут же, конечно, районное начальство подъехало:

— По случаю чего демонстрация?.. У нас нет коренных противоречий. Скоро уж точно всего полно будет. Большая просьба — разойтись.

Народ депутатов выдвинул, те загалдели:

— Это не демонстрация. Если бы на каждом доме висело по человеку, тогда это демонстрация. А так — несчастный случай, от жены выбросился, но не разбился.

Начальство тогда посмотрело, не на той ли он штуке висит, за которую флаги цепляют, нет ли политического момента. Он не на политическом висит, они уехали.

Погода хорошая стоит, народа столпилось прорва. Женщины, конечно, плачут, дети играют. Суббота, в общем.

Кавказец один поворачивает этого пьяного, чтобы солнце его со всех сторон одинаково припекало. Ну и висит он, в небо смотрит.

Народу уже — ступить некуда. Цветы лежат у стены, пионеры караул выставили, комсомольцы кооператив открыли, двое в рясах свечи продают.

Тепло, суббота с самого утра.

Ну и, конечно, митинг начался. До мордобоя не дошло, правда… только до многопартийности. «Тигры демократии» объявились, «коммунисты-рецидивисты», «монархисты». Эти говорили, что царевич Дмитрий жив, не зарезали его. «Сексуальных меньшинств» чего-то много сразу образовалось.

Я хотел сперва в какую-нибудь партию вступить — чего делать-то? Потом смотрю — публичный дом открыли, совместное предприятие. Думаю: может, там интереснее.

Там интереснее, но там только за доллары, а за рубли дают… кисть… с краской, можешь написать чего-нибудь на заборе.

Пенсионерам бесплатно давали… без очереди. Сразу им кисть в руку — пиши что хочешь.

А вообще кто чем занимался.

Астрологи предсказывали, что завтра будет… воскресенье.

Из торговли мужик говорил, что завтра ничего уже не будет.

Концерт был. Фокусник выступал. Выходишь к нему со своим паспортом, он р-раз так руками — и фотография твоя, а напечатано уже «еврей».

Ну и ничего интересного больше.

НЛО прилетал… На тарелке так и написано — «ОМОН».

Дождь ливанул — про бога вспомнили, но он недолго шел — забыли опять.

«Мисс митинг» выбрали… по бюсту.

И ничего интересного больше.

От публичного дома часть отделилась… свой публичный дом образовали… на демократической основе.

Листовки откуда-то сбросили — «Вам здесь пудрят мозги, а за углом сахар дают!».

Кинулись некоторые за угол — никакого сахара нет… только семерых задавили.

А так ничего интересного. Милиция в наперсток играет. Интеллигенция матом ругается. А мужик сорвался давно с гвоздя, домой ушел.

Ну и все… В конце «Эротик-шоу» устроили… по-нашему. Ну, то есть на глазах у всех раздели нескольких человек… часы там сняли, кошельки.

Ничего интересного, в общем… Так как-то день пролетел… бестолково.

На рынке подходит ко мне какой-то тип, говорит:

— Я знаю, у вас доступ к государственным секретам. Не согласитесь ли продать Родину за хорошие деньги?

Я сперва даже не понял, переспросил:

— Родину?

Он говорит:

— Да… За хорошие деньги.

Я с презрением спрашиваю:

— Что значит — хорошие деньги?

Он говорит:

— Тысяча долларов.

Я говорю:

— Мерзавец ты!

Он:

— Тысяча двести.

Я говорю:

— Я?! Родину?!.. За тысячу двести?

Он:

— Тысяча триста.

Я рассмеялся ему в лицо, говорю:

— Это, что ли, как у вас принято — зарплата раз в неделю?

Он говорит:

— Как у вас — раз в месяц.

Я говорю:

— Мерзавец ты!

Около нас уже любопытные собрались. Многие предлагают:

— Давайте мы продадим Родину.

Но тип уперся:

— Нет. Только он.

Я вижу — все кругом чем-то торгуют: расписанием поездов, схемами оборонных объектов, режимом работы женской бани, рецептами самогона. И я… не заколебался, нет! Но удивился.

Тот тут же говорит:

— Тысяча девятьсот!., в день.

Кругом кричат:

— Соглашайся! Соглашайся!

Рожи у всех развратные. Я думаю: «Нет! Назло им буду торговаться».

Говорю:

— Две тысячи в день!

И тип сломался:

— Согласен.

Отсчитал две тысячи, говорит:

— Скажи все-таки, почему так дорого?

Я посмотрел ему прямо в глаза и сказал:

— Потому, чужеземец, дорого, что Родина!., самое дорогое, что у нас есть.

— Простите, это мне померещилось или это у вас написано?

— Где?

— На ценнике.

— А что там написано?

— Сто рублей написано!

— Вам померещилось.

— Спасибо. А то я уже холодным потом покрылся. Думаю: было три рубля — стало сто!

— Это не сто, это вам померещилось.

— Спасибо. А что там написано?

— Там написано семьсот.

— Не сто?

— Нет, написано семьсот.

— Семьсот за кило?!

— За «пол». За кило две тысячи.

— То есть как? Кило только в два раза больше, чем полкило.

— Это вес, а у цены же меры нет.

— Мне сорок грамм, пожалуйста.

— Мы сейчас не отпускаем.

— Почему?

— Меняем цены.

— И сколько же будет?

— Сто рублей.

— Полкило?

— Сорок грамм.

— А револьвера застрелиться у вас нет?

— Есть. Десять тысяч.

— А один раз выстрелить?

— Двести рублей, если со своим патроном.

— Ас вашим?

— Шестьсот.

— У меня не хватает.

— Значит, вам не повезло — вам придется жить при этих ценах.

* * *

— Скажите, пожалуйста, вот эта лампа сколько стоит?

— Это люстра.

— Это люстра?!

— Да.

— С одним патроном всегда была лампа.

— А это люстра. Семь тысяч.

— Такая поганенькая семь тысяч?!

— Ручная работа.

— А почему штамп заводской?

— Это деталь с завода.

— Так вы что, из ворованного собираете?

— Это — коммерческая тайна.

— Такая поганенькая… Она небось и не светит.

— Светит. Светит — ослепнуть можно!

— Ну, включите… Ну, включите!

— Она включена.

— Тогда выключите… Ну и что — никакой разницы. Я же говорю: лампа и лампа.

— Это люстра! Единственный экземпляр.

— Ну, пусть люстра. За семь тысяч никто не купит.

— Да иди ты! «Не купит». Уже тридцать ламп продали.

* * *

— А вот за десять рублей — это что?

— Это?

— Да. Что это такое?

— Не знаю, вчера завезли.

— Кочерга, что ли?

— Не знаю. Может быть.

— Вряд ли. Наверное, ветки обрезать.

— Не знаю, может быть.

— Или кочерга?

— Не знаю. А вам что нужно?

— Я сам не знаю. Мне все нужно, но все дорого, а тут смотрю — божеская цена. Может, это грабли… с одним зубом?

— Не могу сказать, вчера завезли.

— Или это шторы поправлять?

— Не в курсе совсем.

— Или кочерга?

— Не знаю.

— Три штуки выпишите.

Через пять минут с другим покупателем.

— Простите, это что у вас за тысячу триста?

— А вы не видите?.. Это «Универсал-92»-кочерга, обрезать ветки и грабли поправлять шторы.

* * *

— Красавец, почем рубашка?

— Восемьсот.

— Да подавись ты, урод!

* * *

— Молодой человек, почем ветчина?

— Тысяча за килограмм, бабусь.

— Килограмм-то мне не съесть. Мне граммов двести.

— За двести граммов — двести рублей.

— Милый ты мой, как же?! За двести граммов — двести рублей?!

— Да.

— Сколько же тогда килограмм стоит?

— Тысячу рублей.

— Ой-ей-ей, господи светы! Ну, мне граммов сто отрежьте.

— Пожалуйста. Вот сто граммов вам.

— Спасибо, сынок. Дай бог тебе здоровья, а то уж совсем деваться некуда, грабеж кругом. Сколько с меня?

— Сто рублей.

— За сто граммов?!

— Да.

— Сколько же тогда килограмм стоит?

— Тысяча!

— Сказали — только в два раза подорожает.

— Вот кто сказал, тот пусть и доплачивает.

— Ты не сердись, сынок. Уж у меня голова-то не соображает. Беру я, беру. Ты не сердись. Заверни мне. Сто граммов здесь?

— Да.

— Ну спаси тебя бог, оборони от беды, хороший ты человек. Сколько с меня окончательно?

— Сто рублей.

— Видишь — без крика-то сразу все понятно. Сто граммов — сто рублей… Господи! Сколько же тогда килограмм стоит?!

* * *

— Скажите, пожалуйста, а что вот эта шуба…

— Вы поинтересоваться или купить?

— А что, я не похож на человека, который может купить?.. Я что!! не похож на человека, который может купить?!!

— Какая шуба?

— Вот эта!

— Вот эта за четыреста тысяч?

— Нет, левее.

— Эта?.. За триста тысяч?

— Я же сказал: левее.

— Левее это пальто.

— А я что сказал?

— Вы сказали: шуба.

— Я сказал: левее.

— Левее пальто, двести тысяч.

— Еще левее.

— За сто?.. Или еще левее?

— Левее.

— Левее нету ничего.

— Да вот же, вот же — левее.

— Это плащ!

— Да не этот, идиот! Левее!

— Этот за десять тысяч?

— Да. Дошло наконец?

— Это рабочий халат.

— Я вижу. На меху он?

— Нет.

— Тогда не надо.

* * *

— Простите, а вот в иностранной упаковке, в тюбике-то что?

— Питание.

— Не пробовали?

— Как не пробовали! Отличная вещь. Только ею и питаемся.

— А сколько здесь порций?

— Если по чайной ложке, то четыре. Чайную ложку на стакан кипятка — весь день сыт и работаешь, как лошадь. Они же все для людей делают.

— И сколько стоит?

— Триста. Пока достанешь, пока доставишь, всем платить надо.

— А подешевле нельзя?

— Нет, никак.

— Очень уж дорого!

— Еще бы! Это же — гуманитарная помощь.

(народная драма в двух действиях)

Действующие лица:

Народ,

КПСС, КГБ — защитники народа.

Чип и Дейл,

Феня — независимая журналистка,

Социализм, Марксизм, Коммунизм — призраки

Чикатило, Янаев — сексуальные маньяки,

Аллан или Воланд — чумак второго поколения, заряжает на расстоянии ружья,

Лион — человек с целебной слюной, мочой и перхотью,

Егор ибн Кузьмич — магистр Красной магии,

Брежнев — выдающийся русский писатель,

Берия — великий русский патологоанатом,

Горбачев — лектор-международник,

Эльцин Борух Мордухаевич — крестьянин села «Большие кибуцы» Екатеринбургской области,

Петр Петрович — бывший полковник КГБ, ныне генерал МБР.

Нишанов — герой узбекского эпоса,

Хасбулатов — чеченец,

Шварценеггер, Сталлоне, Майкл Джексон — деятели отечественной культуры.

Бандиты, экономисты, стукачи, упыри, вурдалаки, депутаты в законе, дуры, дураки, дуроломы, генералы и адмиралы, засранцы и зассанцы, враги народа и неблагоприятные погодные условия.

В спектакле заняты:

Группа валютных нищих.

Ансамбль песни и пляски участников обороны Белого дома. Рок-ансамбли: «Менингит», «Налей скорей» и «Ху-ху не хо-хо-92».

Действие первое

На сцене Россия. Народ ищет на Красной площади правду, но видит только смену караула. Постепенно очередь в мавзолей превращается в барахолку. Продают все: жвачку, государственные секреты. Курильские острова. Из книг: «Анжелика в СНГ». Русские народные сказки и конституции», «Секс. Позиции коммунистов и демократов», «Султан в гареме». «Ленин в шалаше», «ГКЧП в Матросской Тишине». Из сувениров — бревно, которое носил по Кремлю вождь пролетариата. Здесь же выездной секс-магазин с товарами отечественного производства: мышеловки, противогазы. Для тех, кто не в состоянии содержать жену, продается разных размеров надувной Гайдар. Из возбуждающих средств — аппликатор Кузнецова, из противозачаточных — автомат Калашникова.

Действие второе

Среди ясного неба гремит гром, сверху спускается Господь Бог.

БОГ. Вашу мать! Разве люди живут так?

ГОЛОС ИЗ ТОЛПЫ. Молчи, сучок. Мы к рынку переходим.

Занавес

Посвящается предпринимателям в области культуры

— Что с культурой?

— С культурой плохо.

— Ё-п-р-с-т!

— Нравственность падает.

— Да ты что?! Ах ты бёныть!

— Упала уже.

— Да твою мать! Да как же так?

— Не поднять уже нравственность.

— Нет, я падлой буду, в натуре, я нравственность подниму. Даю три миллиарда.

— Бугор Иваныч, ты — человек! А то уже дошли — стреляют на улицах.

— Вчера?

— Всегда.

— Вчера не мы.

— Вчера не вы, а позавчера…

— Даю четыре миллиарда.

— Бугор Иваныч, о тебе песню сложат. Наркотики уже вовсю ходят.

— В Москве?

— Везде.

— В Москве не мы.

— В Москве не вы, а в Санкт-Петербурге…

— Даю шесть миллиардов.

— Бугор Иваныч, на шесть миллиардов мы фильм снимем, будем его в кино показывать. И, Бугор Иваныч, фильм нес коммерческий про проституток, а элитарный.

— Про кого?

— Про пидарасов. Ты будешь в главной роли.

— Даю десять миллиардов!

— Бугор Иваныч! За десять мы тебе памятник поставим в центре Москвы!

Раздел четвертый

— Не надо.

— При жизни, Бугор Иваныч! Памятник от интеллигенции.

— Не надо, я сказал.

— Надо! В полный рост памятник!

— Не надо, сука! Я в розыске.

Первая серия

В богатую русскую семью (мать — участковый врач, отец — участковый) приходит горе. Их дочь Машу, учительницу младших классов, на одном из уроков посылают четыре раза к бабушке, пять раз к матери, девять раз «в» и семь раз «на».

Маша не знает, куда ей идти, она забывает дорогу домой.

Тем временем жених Маши, богач Миша… временно безработный, попадает под асфальтовый каток.

Водитель катка… сирота Гёрасим… малорослый, золотушный, немой парень из глухой деревни, не видел Мишу. Он и не мог видеть его — Гёрасим слеп от рождения.

Вторая серия

Маша, потерянная, простоволосая, бродит возле банка «МЕНАТЕП». Ее замечает бывший фальшивомонетчик и сутенер, ныне депутат горсовета, сирота Альберт.

Альберт приглашает Машу на митинг сексуальных меньшинств.

Тем временем Миша лежит в больнице на операционном столе. Идет консилиум. Рак?.. Диатез?.. Рентген показывает — импотенция, анализы говорят — облысение.

Консилиум заходит в тупик. Мишу на время отправляют в морг.

Третья серия

На митинге сексуальных меньшинств Маша знакомится с художником Однопоповым.

В мастерской художника Маша становится свидетельницей раскрепощенной любви. Она и не знала, что можно так любить! И так, и эдак, и эвон как!

В это время Миша бежит из морга. Еще метров сто, и он встретится с Машей!.. Но на улице Победы на Мишу с шестого этажа падает участник Великой Отечественной войны Василий Теркин. Нечего есть герою-богачу, вот он и выбросился в окно.

Четвертая серия

Прошел месяц. Старый добрый хирург Илья Абрамович склонился над Мишей — неправильно срослись кости, придется снова ломать.

Илья Абрамович тянется к кувалде… Где же она?

Богачка-медсестра Зина минуту назад отнесла на барахолку последний скальпель, последнюю кувалду, последние анализы больных.

Все это время Маша подрабатывает на демонстрациях. У нее два плаката: «Да здравствует президент!» и «Ельцин — пьяница!»

Пятая серия

Прошел год. Миша, инвалид третьей степени, выползает из больницы. На радостях, что остался жив, Миша выпивает стакан спирта «Рояль»… и становится инвалидом первой степени.

Ревет сирена «Скорой помощи». Но это везут не Мишу, а Машу. На одной из демонстраций она перепутала плакаты.

Шестая серия

Психиатрическая лечебница. В фойе у телевизора Миша и Маша, в телевизоре — Кашпировский. Он считает по памяти до тридцати.

Борис Николаевич… Наполеон, главный шизофреник больницы, торжественно обещает, что к двухтысячному году поправятся все психи!., все сто сорок восемь миллионов.

— Ну, довели Россию!

— Успокойтесь.

— Ну, паразиты!

— Перестаньте.

— Ну, твари!

— Тихо, тихо.

— Ну, коммунисты!

— Это — демократы.

— Ну, ящеры!

— Это — демократы.

— Ну, колдуны!

— А что случилось?

— Цены-то!

— Ничего, потерпим.

— Потерпим? Проститутку снять уже сто долларов!

— Как сто долларов?!. Ну, колдуны! Ну, твари! Ну, довели Россию!

— О-ой, подруга моя дорогая!

— Моя ж ты подруга милая! Как ты живёшь?

— У нас молоко по десять, кефир по одиннадцать.

— У нас молоко девять, кефир одиннадцать

— Буханка — пять, батон — шесть.

— У нас буханка — пять пятьдесят, батон — шесть двадцать. Кофточка идёт тебе.

— Спасибо. У нас яйца — двенадцать.

— У нас яйца — тринадцать.

— Говядина — восемьдесят, свинина — семьдесят. Хорошо выглядишь.

— Да где? Говядина — семьдесят, свинина — восемьдесят.

— Сыр — девяносто, колбаса — сто.

— У нас сыр — девяносто пять, колбаса — сто десять.

— У нас мужик сволочь.

— У нас мужик не поймёшь что. Зелень — три — пучок.

— У нас зелень — четыре — пучок.

— О-ой, пошла я, пора мне.

— Иди, иди. Душу хоть отвели.

— Правда что, легче стало.

— У тебя десять миллиардов, подай нищему-то. Не проходи мимо. Куда тебе, к черту, столько денег? Надо добрые дела делать. Вон тому подай без рук, без ног.

— И подам. Что мне жалко? Вон он — без рук, без ног. Небось у него детей куча. Почему это у нищих всегда детей много?

— Ты не рассуждай. Ты подай.

— И подам.

— И подай!

— И подам. Миллион подам.

— Молодец! Ты — просто молодец будешь. А заметил, как у тебя уже хорошо на душе стало? Как будто росой умылся, да?

— Да, умылся. Нищий домой придет, жена спросит: Сколько насобирал?» А он ей: «Миллион!» Она хлоп башкой об пол, и поминай как звали.

— Ну, поменьше дай.

— Идам.

— И дай. Не жмись.

— А кто жмется? Восемьсот дам.

— Молодец!

— Надо только как-то так положить, чтобы никто не заметил, а то отнимут. Придет домой, жена: «Сколько насобирал?» Он: «Ничего. Всё отняли». Она хлоп башкой об пол, и поминай как звали.

— Ну ты хоть сколько подай.

— И подам.

— И подай.

— И подам. О чем речь?.. Сколько — вот вопрос. Пятьдесят тысяч отнимут. Десять тысяч не отнимут.

— Молодец!.. Ну, клади десять тысяч, и пошли… Клади. Это правильно — никто не тронет его.

— Его нет, а меня тронут. Если по десять подает, сколько же у него?.. Выследят и грохнут.

— Так ты, сволочь, совсем ничего не подашь?

— Почему не подам? Подам.

— И подай.

— И подам. Интересно, сколько ему подают?.. Сто рублей… двести. У меня таких денег нет. На нет и суда нет.

— Ну ты сволочь.

— Как я подам то, чего у меня нет?!

— Ну ты и гнида!

— Погоди — он смотрит на меня. Думает: хотел подать и не подал. Нехорошо получилось.

— Молодец! И что ты сделаешь?

— А я вот что сделаю — я сяду рядом, тоже буду просить. «Подайте Христа ради кто сколько может!»

— Смотри — калека этот тебе хочет подать. Не вздумай взять.

— Никогда!

— Не вздумай взять!

— Никогда! Спасибо, не надо. Спасибо, не надо. Спасибо… Сколько он дал-то?.. Пять тысяч.

— Ну ты и сука!

— Ну, сука и что?.. Я же не для себя взял, для него. Чтобы он как будто росой умылся. Придет домой, жена: «Сколько насобирал?» А он: «Я сам сегодня подал».

— Молодец!

— Какой есть.

— Мо-ло-дец!

— Ну, всё, всё. Пошли домой.

— Вы не имеете права!

— Кто?

— Я буду жаловаться!

— Куда?

— Я управу найду! —

— Где?

— Я — человек!

— Молчи, козел.

Почти знакомый лозунг — «Догнать и перегнать наиболее слаборазвитые страны капитализма!».

* * *

Политически безграмотные люди… абсолютно безграмотные говорят: монархия, коммунизм, демократия в России друг от друга не отличаются.

Это глупость! Различия есть. Нужно только их лучше искать.

* * *

Раньше любили, гордились кем-нибудь из вождей. Сейчас тоска.

* * *

Замкнутый круг. Ну полно будет магнитофонов, автомобилей, компьютеров, так тогда надо будет ввозить лес, пеньку, нефть, меха.

* * *

В первые годы социализма воровали здорово!.. Не то что при царизме, но слабее, чем при развитом социализме.

При развитом социализме воровали мощно! без оглядки!.. но меньше, чем при строительстве коммунизма.

При строительстве коммунизма воровали под ноль!., но что-то все-таки оставалось.

Сейчас строим демократию — не остается даже пыли. Вот как воруют!

А ведь нам еще строить развитую демократию. Что же будут воровать наши дети?

* * *

Народ к лидерам теперь относится настороженно. На всякий случай сразу выискивает недостатки:

— Ну и морда! Глаза маленькие, уши растопырил… Пьет, наверное, как лошадь.

* * *

Не везет с погодой, обувью, зубами… вождями.

* * *

Насчет борьбы за существование. Дарвин забыл сказать: «Важно, в каких условиях идет борьба». У нас, например, оказалось, что маргарин сильнее осетрины, он выжил.

Милосердие, наверное, оттого у нас плохо прививается, что всякому каждый раз по привычке думается: «А что ж мне с этого удастся урвать?»

* * *

К истокам наших национальных проблем. Солдат-якут в Карачаево-Черкессии принимает присягу на верность Еврейской автономной области.

* * *

Новая жизнь — новые пункты в анкете: Где приворовываете? Чем приторговываете? Как надеетесь выжить?

* * *

Сегодняшняя семья: бабушка-колдунья, дедушка-юродивый, мать-гадалка, отец-хиромант, внучка — ушуистка, зять — секретарь какой-нибудь партии.

* * *

— Спасение России в реформах!

— Опомнитесь. Спасение России в революции!

— В реформах!

— В революции!

— Подайте Христа ради.

— Помогите больному, убогому.

— Я повторяю: спасение России в реформах!

— А я вам говорю: в революции!

* * *

Политическая борьба. У нас она понимается именно как борьба — с приемами болевыми, удушающими, обманами, захватами, зацепами, подножками.

А «политическая» значит, что приемы есть, но правил нету. Никаких.

* * *

Загадка. В какой стране живет человек, если завещание его меняется следующим образом: «Похоронить меня в дубовом гробу!., в сосновом… липовом… в целлофановом пакете».

* * *

Мы чрезмерно привержены изжившим себя мудростям. Например — «сила есть, ума не надо».

Все так и говорят: «Нам нужна сильная исполнительная власть, сильная президентская власть, сильная законодательная власть!»

А нам давно уже нужна умная власть.

* * *

Сегодня должна была состояться передача власти народу… Не состоялась. Сегодня передачи не принимали.

* * *

Главное — кумиров больше не создавать. Нахлебались с Лениным, Сталиным, Брежневым. Отбросили это все! Спасибо Ельцину!

А то прямо не люди, а иконы. А Ельцин, дай бог ему здоровья, сказал: хватит! Не знаю, что бы мы без него делали. А он одним махом! Надежда наша!

За него и головой не жалко рискнуть. Счастья ему, любви, денег побольше.

Ельцин жил! Ельцин жив! Ельцин будет жить!

* * *

Цены растут, как чужие дети. Думаешь, что он еще в яслях, а он уже давно в тюрьме.

* * *

В феодальном государстве лучше всех жили — феодалы.

В капиталистическом государстве лучше всех живут капиталисты.

Если у нас лучше всех живут проститутки, то в каком государстве мы живем?