Апрельское, или Секрет забытого письма (СИ)

Глава 13

Спеша за Габриеляном, я прошлась беглым взглядом по табличкам с именами участников мероприятия. Когда Ирина расставляла пластиковые холдеры, мне было не до того, чтоб вчитываться в текст. А сейчас как-то само в глаза бросилось. Сначала решила, что показалось. Но остановилась, прочла внимательнее. И меня словно молнией прошибло. Не бывает подобных совпадений! Человека с такими именем и фамилией я когда-то знала. Поэтому мысленно молила все высшие силы о том, чтобы это был не он. Ну, вдруг! Мало ли в мире тёзок и однофамильцев!

— Пойдёмте, пойдёмте, — поторапливал меня Борис Каренович. — Вот и наши меценаты.

У входа в конференц-зал стояли и разговаривали двое мужчин в деловых костюмах, а также несколько дам явно из числа чиновниц, судя по пышным начёсам и надменным выражениям лиц. Женщины были, по меньшей мере, вдвое старше своих собеседников. Но они буквально таяли и щебетали сладкими голосочками, стоило кому-то из мужчин к ним обратиться. И их можно понять. Оба были довольно рослые, хорошо сложенные и наверняка недурны собой. Один, повёрнутый к нам спиной, был жгучим брюнетом. Второй, стоявший вполоборота, русый.

— Вот, друзья, познакомьтесь, Светлана Юрьевна Ласточкина, автор книги, которую сегодня будем презентовать публике. А это Денис Дмитриевич Ростовский...

Русый кивнул, доброжелательно улыбаясь. А я, не чувствуя ног, перевела глаза на второго.

— И тот, о ком я вам уже говорил. Наш благодетель Максим Ильич Богорад, — продолжал Габриелян.

Увы, вселенная осталась ко мне глуха. Улыбка с лица Богорада моментально сошла. На секунду мы словно застыли, забыв, что вокруг нас люди.

— Добрый день, — наконец промолвил Максим негромко.

И добавил:

— А я думал, однофамилица.

— Я тоже так думала, — отозвалась тихо.

Он сильно изменился... Заметно повзрослел, возмужал. Отпустил бороду. Мне кажется, побрившись, он был бы больше похож на себя прежнего. А эта красивая, модная бородка добавляла ему солидности, возраста и сходства с отцом.

Ноги стали ватные. Я потеряла способность соображать и растерянно смотрела по сторонам. Только бы не встречаться с ним взглядом! Поглядела туда, где возвышался президиум, и к своему ужасу только теперь обнаружила, что таблички с нашими именами стоят рядом. Значит, нам придётся сидеть бок о бок. Я поискала взглядом Ирину. Хотела попросить поменяться с кем-то местами.

…Десять лет прошло, а как будто вчера это было. До сих пор во всех деталях помню тот день. До того болезненные, острые эмоции вызывали у меня те воспоминания, что я даже единственное видео, которое у меня было с Максимом, когда он играет с Лисом, так и не смогла ни разу пересмотреть. Кстати, Лис до сих пор был жив и здоров. В отличие от части моей души. И каждый раз, когда я вспоминаю, у меня в горле ком, потому что…

Очнулась я в карете скорой помощи. Было непонятно, болит что-то или нет. И если болит, то что. Какое-то чумное состояние. Видимо, меня обкололи обезболивающими. Весь мир куда-то исчез, не было никаких ощущений и почти не было звуков. Я даже не плакала. Куда-то на задний план отошли все боли. Мне стало всё равно на них. Только сердце стучало во всём теле. Я ощущала каждый удар.

Помню, как меня везли на каталке по длинному пустому коридору. Люди в больничных формах не просто шли, они бежали. Кто-то тихо матерился, кто-то говорил:

— Не умрёт, не переживайте. Сегодня Маслов на дежурстве, а при нём никто не умирает.

Потом была операция. В операционной оказалось холодно и светло. Всё кафельное. Когда мне в школьные годы вырезали аппендицит, ощущения были иные. Тогда я боялась. Когда узнала, что на операционном столе человек лежит полностью обнаженный, в слезах умоляла маму договориться, чтобы меня оперировала женщина. Мне было четырнадцать лет, и я считала чем-то ужасным оказаться голой перед хирургом-мужчиной. Сама мысль об этом вызывала панику. А теперь было всё равно, кто и в каком виде меня увидит. Абсолютное безразличие. Даже страха смерти не чувствовала.

Все вокруг бегали, ставили капельницу, приматывали к моей руке тонометр. Особенно врезалось в память, как мужской голос чётко говорил: «Глубоко вдыхай и считай до десяти». Я вдыхаю. Один, два, три… всё задрожало и потемнело…

Не знаю, сколько времени прошло. Я очнулась в полумраке реанимационной палаты. Рядом никого. Ночь. Я слышала вокруг себя голоса. Кто-то плакал, кто-то что-то объяснял. Но слов разобрать невозможно. Не могу двигаться. Потом все куда-то уходят. Остаются только всхлипы. Кажется, на соседней кровати девушка. И это плачет она. Потом кому-то звонит, снова плачет. Звуки становятся чётче. Я слышу, как она с кем-то обсуждает, как дальше жить и что у хирурга не было выбора. Ей что-то удалили из женских органов. Матку? Я тогда подумала, на месте ли все мои органы.

Потом ощутила, как меня легонько тормошат по лицу. Но повернуть голову, и что-то сказать совершенно не было сил. Слышу голос мамы: «Светочка». Открываю глаза и вижу её. Чувствую, как отступает наркоз, и тело где-то внутри начинает адски болеть.

Сознание постепенно прояснялось. Пришёл мой врач, оказавшийся щуплым лысоватым мужчиной в очках и с тихим шуршащим голосом, от звука которого становилось спокойно и накатывало умиротворение. Представился Иваном Алексеевичем Масловым, и объявил, что операция прошла хорошо. К тому времени я уже могла отчётливо слышать и даже сказала «спасибо». Позже я узнала, что оперировали мне разорванный яичник, и что я могла умереть в считанные минуты. Хирург заверял мою маму, что детородная функция не пострадала и что внуков та обязательно понянчит. А я, наконец, смогла думать…

Неужели его слова в кафе были своеобразной местью за мой отказ? Уязвлённое самолюбие мальчика-мажора взыграло? Я ведь знала, какой он! Та его выходка в день моего приезда в Апрельское великолепно характеризовала Максима. Но я поверила, что он не такой, что влюбился. Однако плохие избалованные мальчики не меняются.

А то, что говорили обо мне в его компании... Там не уважали его. «Максим, к сожалению, ты оказался слабым и трусливым человеком, не способным защитить меня и себя перед своими друзьями. Подыгрывал им, потому что стеснялся сказать прямо, пресечь это. Или был с ними согласен. Тогда ты совсем недостоин того, как я к тебе относилась, как восхищалась тобой», — с горечью и острым разочарованием думала я.

Когда меня перевели в обычную палату, то строго наказали не вставать первые несколько дней. Ко мне сразу пришла медсестра, чтобы уколоть обезболивающее и поставить капельницу.

— Там парень в коридоре сидит, просит его к тебе пропустить, — сказала она.

— Что за парень? — слабым голосом, едва слышно спросила я.

— Чёрненький такой, в джинсах, очень молодой.

— Не надо, не пропускайте.

— Как скажешь.

Вечером она зашла снова.

— Всё ещё сидит. Не уходит. Я цветы у него взяла, в воду поставила, а то завянут. Принести тебе в палату?

— Нет.

— А продукты в холодильник положила, тот, что в коридоре. Подписала, что твоё, чтоб никто не взял.

Я промолчала.

— Чаю ему предложила, он отказывается.

Я и это не стала никак комментировать. Утром Зоя Ивановна вновь явилась, чтобы сделать уколы.

— А он всю ночь тут провёл, — заметила медсестра будто между прочим. — Спал на скамейке. Может пустить, всё-таки?

— Нет!

— Ну как хочешь. Видать, сильно провинился. С другой, что ли, застала?

— Нет.

— Ладно, не моё дело. Сами разберётесь. Моя смена заканчивается уже. К восьми Лариса придёт.

Зоя Ивановна прошла по палате, проверяя, всё ли в порядке, а потом зачем-то подняла жалюзи на большом окне, выходившем в коридор. Мне стали видны сновавшие там люди и Максим. Он сидел почти напротив моей палаты. Выглядел задумчивым. Когда заметил меня, поднялся с места. Медсестра попрощалась, вышла и с озабоченным видом направилась мимо него в сторону поста.

Максим подошёл к окну, глядел на меня. А я на него. Он казался измождённым, уставшим. Каким-то жалким. Я, конечно, выглядела не лучше. Не помню, когда смотрела на себя в зеркало. У меня оказалась ещё и рана на голове, из-за которой меня обрили, перелом ключицы, куча ушибов и ссадин. Я не хотела, чтобы меня кто-нибудь видел. А тем более он.

Богорад что-то говорил, но через стекло мне ничего не было слышно. Я отрицательно покачала головой, отвернулась и легла, накрывшись пледом. Сами собой хлынули слёзы. Впервые за всё это время. Что есть мочи закусила кулак, чтобы не вздрагивать от плача. На коже остались синевато-бордовые следы от зубов. Не знаю, сколько я так пролежала, и сколько там за окном стоял Максим. Было тихо. Я не заметила, как заснула. Проснулась к вечеру, когда снова пришли делать уколы. Его в коридоре уже не было.

Этим своим побегом в Апрельское и тем, что, попала под машину, я только утвердила свою семью в мысли, что ни на что не способна. Пока лежала в больнице, страшно похудела. Есть не хотелось от слова совсем. Я буквально заставляла себя принимать пищу, потому что мой лечащий врач за этим строго следил. Говорил, что иначе лекарства могут испортить мне желудок, вызвать внутреннее кровотечение.

Однажды взглянула на себя и обнаружила, что совсем потускнела, щёки запали, да и вся фигура сильно изменилась. Мама постоянно говорила, что я плохо выгляжу. Наверное, такой худой я бы больше понравилась его друзьям... Помню свои глаза в зеркале. Как провалы в какую-то черноту, бездну. Голубые, временами серые или синие, в больничном освещении они стали почти графитового цвета, как грозовые облака. И тёмные круги под ними.

После выписки дома выяснилось, что я скинула за месяц десять килограммов.

От его появления в моей жизни я обезопасила себя основательно. Добавила в чёрный список во всех соцсетях, запретила писать мне сообщения всем, кроме друзей, а потом и вовсе удалила свои аккаунты. Заблокировала его номер телефона и перестала брать трубку на звонки с незнакомых номеров.

Даже если он и пытался, пробиться ко мне не было ни единого шанса. И от осознания этого мне было легче. Не хотелось даже случайно прочесть его сообщение или услышать голос в трубке. С работы я уволилась, а за вещами поехала вместе с отцом. Благо, у меня не накопилось ничего лишнего. Все моё добро поместилось в один чемодан.

Навсегда уезжать из Апрельского мне было несказанно грустно. Вспоминалось, с какими надеждами и воодушевлением я сюда ехала. Перед глазами мелькали лица людей, с которыми довелось тут познакомиться. Леокадия Сергеевна с ежом, весёлый и гостеприимный глава поселка Демьян Данилович, странная кошатница Нина Васильевна, моя сотрудница Саша... И дом, ставший почти моим за это время. Сколько всего я успела узнать об этом месте! Какие непростые бывают судьбы у, казалось бы, обычных и неприметных людей!

К слову, только в день своего отъезда я наконец-то узнала от Нины Васильевны, кто был тот несчастный, умерший в одиночестве. Им оказался родной брат Ильи Андреевна Богорада, Георгий. Они не общались много лет из-за какой-то серьёзной ссоры по поводу наследства. Тот говорил, что всё имущество, что перешло от родителей Илье Андреевичу, должно было достаться ему. И что отец Максима не имеет ни на что права. Из-за этих обвинений братья постоянно ссорились и, в конце концов, совсем разругались. У Георгия была семья — жена и сын. Они, конечно, стали на сторону отца. Но потом сложилось так, что жена ушла к другому, а сын уехал жить за границу. Незадолго до смерти дядя Максима спился, и вроде как немного тронулся умом. А потом соседи его нашли по запаху.

— Чокнулся он. Ходил по посёлку, такие вещи про своих богатых родичей, братца и племянника, рассказывал, что кровь стынет, — бросила Нина Васильевна пренебрежительно.

— А что именно говорил? — уточнила я.

Но она отмахнулась.

— Ой, да всякие страсти. Поговаривают, что сам Богорад его и кокнул. А может даже сынишка евойный. Палёнкой какой-нибудь угостили и всё, решена проблема с неудобным родственником.

— Но если бы покойный был отравлен, это показало бы вскрытие и завели бы дело, — я, сама того не замечая, защищала Максима и его отца.

— Тю! Да он кому хочешь заплатит и всё обстряпают так, как ему выгодно. Вот и замяли дело. Никто в смерти одинокого алкаша не станет разбираться.

Я сомневалась, что Илья Андреевич — настолько влиятельная персона, но спорить не стала. Да уж... Жить там, где к тебе и твоей семье вот так относятся, незавидная судьба, каким бы ты ни был обеспеченным и самодостаточным человеком.

Непередаваемо щемило сердце, когда я замыкала дом. Вспоминались наши прогулки с Максимом, посиделки за чаем на даче Лёки, мои занятия со школьниками, на которых я рассказывала им об интересных книгах нашего библиотечного фонда. Всё это имело свой вкус и аромат. Аромат цветущих деревьев весной, полевых цветов и дождя. Вкус поцелуев Максима, маминых пирожков и армянского чая Лёки.

Единственное, что я увозила отсюда с собой — кота Лиса и письма. Вряд ли кому-то здесь они могут понадобиться. И ещё только половину сердца. Вторая оставалась здесь, с человеком, которому она совсем не нужна.

Остановившись у калитки, задержала взгляд на том месте, где обычно стоял автомобиль Максима, когда тот утром ждал меня, чтобы подвезти на работу. Сейчас там было пусто. Да и вообще вся улица пустовала, словно тут никто и не жил. Это к лучшему. Не хотелось никаких прощаний. Уехать как можно скорее и забыть всё.

Сидя на больничном, я не знала, чем себя занять. Чтобы не думать каждую минуту о Максиме, почти всё время посвящала чтению писем. Я их читала, будто книгу. В каждом открывались новые подробности поистине невероятной истории! Я принялась набирать на ноутбуке всё, что удавалось расшифровать. Вначале это были бессвязные обрывки предложений. Но постепенно они стали превращаться в рассказ. По всей видимости, в каждом из писем речь шла об одном и том же, только с учётом новых деталей. Словно человек каждый раз пытался рассказать нечто важное и попросить прощения, но не решался это письмо в итоге отправить. А затем оно становилось неактуальным, и потому писали следующее. В итоге я решила написать об этом книгу.

Понимая, что достучаться до меня у него нет шансов, я все же чего-то напряжённо ждала. Того что он приедет, как тогда, в больнице? Что найдёт меня в городе? Быть может и этого. Но он не приезжал.

А однажды позвонила Леокадия.

— Ты когда уехала, в твой дом ночью кто-то влез, перевернул там всё.

— Это уже не мой дом. Да и не был моим.

— Председатель вроде даже участкового вызвал, и теперь будут разбираться. Богорад-то к тебе больше не ездил? Не общалась с ним?

— Нет, — через силу выдавила я.

— Ну и хорошо. Он, представляешь, что натворил? Избил какого-то парня до такой степени, что тот теперь в реанимации. А Максим вроде как в СИЗО. Ну, может, конечно, папаша отмажет. Вот такой же бешеный он, как Илья. Точно.

Я молчала. Внутри всё сжалось в тугой комок, защемило.

А вот Андрей, водитель, под колёса машины которого я случайно угодила, буквально осаждал меня. Оказалось, он тоже живёт в областном центре. Мужчина был довольно хорош собой. И кажется, я ему на самом деле нравилась. Подчиняясь увещеваниям мамы, всё-таки согласилась пойти с ним на свидание. Той же ночью мне приснился Максим. Я увидела какой-то тревожный сон, после которого проснулась и полночи не могла заснуть.

Через полгода я вышла замуж. Фамилию мужа взять отказалась. Андрей не настаивал.

Шли месяцы, а я всё приучала себя не шарахаться при виде чёрных иномарок и боялась случайно назвать Андрея Максимом. Даже когда забеременела.

Я сделала вывод, что красивые поступки люди совершают только в книгах, фильмах, интернет-роликах, а ещё на страницах истории, знатно приукрашенной её составителями. Все эти красивые страстные отношения, наверное, рождает воображение авторов с богатой фантазией. По крайней мере, со мной за мои двадцать шесть лет ничего подобного не случалось и теперь уже никогда не случится.