Апрельское, или Секрет забытого письма (СИ)

Глава 28

— Гипс через полторы-две недели обещают снять. Потом нужна реабилитация, массажи всякие. Но мой врач не против, если я съезжу на юг. Да и тебе будет полезно, — воодушевлённо сообщил Максим.

Не знаю, удалось ли мне скрыть своё разочарование. Он говорил совсем не то, чего я ожидала. Какая община? Зачем? Мало ему того, что он поставил этой несчастной девушке памятник и увековечил память о цыганском таборе? Мало ему моей книги? Сколько можно всё это ворошить?

Во мне проснулся рьяный эгоизм. Мне казалось, что сейчас для Макса должна существовать только я. Ничто другое не может его волновать. А он, оказывается, выискивал в сети каких-то цыган, с кем-то переписывался, нашёл некие ниточки, по которым вышел на цыганскую общину Крыма.

Письма, найденные мною на чердаке, Максим так и хранил в той коробке, что я принесла ему в больницу. Я видела, что читал. Хмурился, всматривался в текст, местами полустёртый от времени. Быть может, ему хотелось понять для себя, как всё произошло на самом деле, ведь в моей книге эта история художественно обработана. Я не ставила перед собой цель написать документальное произведение. Да, роман основан на реальных событиях. Но многое из того, что я не могла знать, потому что этого не было в письмах, додумала сама.

Давно я не прикасалась к этим пожелтевшим конвертам. Мне казалось, что всё уже сотню раз перечитано и знакомо мне до каждой запятой. И всё же, после предложения Максима побывать в цыганской общине, я захотела снова окунуться в те события. Он уже спал, а ко мне сон не шёл. Включила прикроватный светильник, достала один из конвертов и развернула письмо.

«Здравствуй, Галина! Пишу тебе в очередной раз и не знаю, смогу ли отправить это послание. Или снова положу на полку, как все предыдущие. Понимаю, что ты имеешь право знать, а я обязана признаться в содеянном. Но рука не поднимается бросить конверт в почтовый ящик. Всё что-то останавливает. Думаю, вспоминаю, мечусь ночами в кровати, решаю, что напишу тебе правду, а потом опять не нахожу в себе силы отправить…

А всё потому, Галина, что я перед тобой очень виновата! Помнишь лето сорок третьего? Середина июля, невыносимое пекло. Немцы уже у города стоят. Наши отступают. В наш роддом тогда привезли девчонку-цыганку. Совсем юную, лет семнадцати. Назвалась она Майкой. Сама знаешь, цыган тогда фашисты не меньше, чем евреев, истребляли. Только цыгане об этом молчат. Так вот молила та девочка, чтоб я её малыша спасла. Иначе его верная гибель ждала. Как сейчас помню: маленькая, худая, голодная, еле живая от боли. А всё повторяет, как заведённая: «Главное — спасите ребёнка!» И я пообещала спасти. Девчонка сама хилая была, все думали — помрёт. Но пацана родила на удивление крепкого. А ты рожала на следующий день. Помнишь, как нас бомбили и рожениц всех в подвал спускали? Там ты и родила свою девочку. Только она не выжила. Померла к утру после родов. Бомбёжка с ночи не прекращалась. В суматохе тебе и не сообщили об этом. Немец так пёр, что всем не до того было. Тогда мне и пришла в голову мысль подменить тебе ребёнка. Доктор не мог за всеми уследить. Ему и раненых оперировать надо было. Их десятками к нам свозили, госпиталь-то переполнен был и все окрестные больницы, какие ещё уцелели. Так что роженицы на мне, акушерке. Ну я и принесла тебе того цыганёнка. И молила бога, чтоб ты не стала лишних вопросов задавать. Но ты поверила, приняла его. Девушка-цыганка, которая родила мальца, сбежала, и суток не пролежав у нас. Как немного очухалась, так и умчалась. Говорила, что к мужу на фронт поедет. А через несколько дней Майя была расстреляна фашистами в поле за нашим посёлком. Бросили её в общую могилу. Тогда был расстрелян весь цыганский табор. Немцам донесли, что цыгане партизанят и что штаб в соседней деревне взорвать помогли. Помнишь те события? Все их помнят… Весь посёлок от мала до велика, когда немцев отогнали, туда цветы носил. Сколько там людей похоронено, так и не известно точно. Если бы мальчишку тебе не отдала, то и его бы в ту яму бросили».

Дочитывать не стала и, отложив письмо в сторону, задумалась. Почти никто из жителей Апрельского не помнил о той трагедии. Лишь старожилы в молодости слышали от родителей, что годах в тридцатых пришёл к посёлку цыганский табор. Несколько семей. Посёлок был богатый, вот они тут и решили осесть. Когда началась война, многие мужчины ушли на фронт, а кто-то — в партизаны. И цыгане тоже активно партизанили. Помогали нашим. Но когда пришли немцы и узнали об этом, весь табор расстреляли, включая стариков и детей. Убитых закопали прямо в поле. Остался только один единственный их потомок — малыш, которого сумела спасти акушерка. Из более чем сорока человек спасся только он. Никаких документов, подтверждающих то, что жестокая расправа имела место, не нашли. И вскоре эта история поросла быльём. Передавали сначала друг другу из уст в уста, а потом старики умирали, молодежь в большинстве своём разъезжалась в города.

Те мужчины табора, что ушли воевать, так и не вернулись. Кроме одного. Юная цыганка рассказала акушерке, что забеременела от своего любимого Василия. А он сбежал на фронт, сказал, что будет гнать фашистов. И теперь ничего о его судьбе она не знала.

В своих письмах женщина рассказывала, что осенью сорок третьего молодой цыган вернулся после ранения с фронта, но не нашёл ни любимую, ни свой табор. Встретила его только весть о случившейся с ними беде. Какое-то время обитал на чердаке у людей, живших в том доме, где мне волею судеб выпало оказаться. Хозяйка, Анна Борисовна Попова, работала акушеркой в местном роддоме, а муж её, Иван Захарович, военный лётчик, был на фронте.

О спасённом сыне, которого нарекли Ильёй, Анна Борисовна Василию так и не сказала. Боялась, что захочет забрать ребёнка у приемных родителей. А ведь те и сами не знали, что растят неродного малыша. Всё корила себя автор писем, что дел наворотила, а изменить уже ничего не могла. Да и что смог бы дать сыну отец, у которого у самого за душой ни гроша? А так у мальчика появилась семья.

Какое-то время Василий жил у приютившей его женщины, учился в вечерней школе. Дождавшись Победы, подался именно туда, в Крым. Дескать, там у него были дед и бабка, которых он никогда не видел. Кочевая жизнь разбросала цыганский народ по всей планете. У многих цыган есть родственники в других странах. Здесь, в Апрельском, ему не было смысла оставаться. Так и уехал. И больше от него не было никаких вестей.

Анна Борисовна ходила на место расстрела и захоронения цыган, а муж её, как вернулся домой, самостоятельно установил там крест. Они носили туда цветы. Галине женщина писала, что хотела показать ей братскую могилу, но так и не вышло.

Когда-то Максим возил меня в маленький городок, поблизости с которым был расположен посёлок Апрельское. Там давно жила его бабушка. Но тогда я не знала, что звали её Галина Варвина. И что именно ей писала письма бывшая акушерка городского роддома… Это дочь Галины родилась мёртвой и это Галине принесли цыганского мальчика. Неужели Максим хочет найти этого цыгана Василия, своего деда? Даже не представляю, сколько ему сейчас может быть лет. Мало верилось в то, что он до сих пор жив.

Моя книга начиналась такими словами: «В детском отделении царила полная тишина. Новорожденных было мало и все они спали. Женщина тихо вошла, поискала глазами нужную кроватку. Крупный смугленький мальчик… Он-то ей и нужен. Акушерка осторожно взяла ребёнка и поспешила к выходу. Где-то вдалеке слышались звуки канонады, взрывы. Ходили слухи, что немцы уже этой ночью могут войти в город». Именно так я представляла себе те события. Но ведь это всего лишь моя фантазия. А если я что-то не так поняла или исказила? Я не могла решить, взять ли с собой в поездку несколько экземпляров книги, чтобы подарить представителям общины. Что если там найдутся те, что эту историю знает лучше меня? Неприятно будет, если обвинят в передёргивании фактов или пиаре на трагедии табора. Хотя какой пиар? Книга ведь совсем не скандальная. Думала-думала об этом и наконец заснула.

Две недели пролетели незаметно. Котов я на время отдала маме, а Никиту на выходные возьмёт к себе Андрей. В Крым мы ехали на поезде. Макс оплатил в купе все четыре места, чтобы мы были одни. Он очень радовался этой поездке. Говорил, что наконец-то мы куда-то отправились только вдвоём. Потом поправил себя, что всё-таки втроём, и довольно засмеялся. Живота у меня ещё не было, но Максим с ним разговаривал и был уверен, что родится дочь. А ведь пол скажут минимум на первом скрининге, да и то не факт, что будет видно.

Разложив вещи, мы приготовились к уютному времяпрепровождению.

— В детстве и юности мне часто приходилось ездить в поездах. И так здорово было! — говорил Максим. — Многие считают, что это неудобно и долго, а для меня это такой кайф, романтика! Едешь, пьёшь чай, поглядывая в окошко, знакомишься с людьми, которые к концу поездки становятся уже как родные. А какое удовольствие засыпать под стук колес! Никуда не торопиться, просто наслаждаться дорогой. Ещё нравится это состояние предвкушения — сначала с удовольствием ехать на отдых, потом с удовольствием возвращаться домой. Вот сейчас почти детский восторг чувствую от нашего с тобой путешествия. Летать — не то совсем, никакой романтики. И страшно.

Он смотрел на меня с умилением и постоянно улыбался.

— Это в тебе цыганская кровь бурлит, — пошутила я и добавила: — А я мало куда ездила. В основном на автобусах. Про поезда слышала много ужасов, что в них и зэки, и дембеля, и другой неприятный контингент.

— Зэков я никогда не встречал. Или это были очень хорошо замаскированные зэки. А дембеля чаще всего приятные весёлые ребята. Да и тут поезд фирменный, купе на двоих, так что неадекватных гостей можно не опасаться, — успокоил меня Максим.

Мне казалось, что мы только и делали, что ели. Особенно Макс. Похоже, в поездах, как на природе, на всех нападает жор. Я переживала, что меня будет жутко укачивать, но оказалось всё не так плохо. Начало нашего путешествия приносило мне только удовольствие, и я надеялась, что так будет и дальше.

К вечеру Максим разоткровенничался. Рассказывал, как вместе с другом решил организовать благотворительный фонд, потому что стремился, чтобы о трагедии его предков узнало как можно больше народу, чтобы памятник был, и цветы к нему носили.

— Почему-то все думают, что мне всё в жизни на блюдечке досталось, — говорил Макс. — Родился с золотой ложкой во рту. И что всё незаслуженно. От этого зависть, желание укусить. А ведь в моей жизни были минуты такого отчаяния, что никому не пожелаешь. Когда отец в припадках ярости крушил всё вокруг, а мне лет восемь-девять и у меня душа в пятки уходила. И когда он умирал у меня на руках. Та ночь была страшной и бесконечной. Потом гибель жены. Это словами не передать. Вот она, радостная, мне звонит, спрашивает можно ли взять машину, говорит, что едет на УЗИ и узнает пол ребенка. А через час сообщают, что она в коме в реанимации. Я тогда в Латвии был. Мы с другом гоняли подержанные тачки сюда. Тоже не самые приятные воспоминания. Я думал, мне никогда не повезёт. Только начинает жизнь налаживаться и обязательно какой-то удар сбивает с ног.

По-моему, чем больше я узнавала Максима, тем сильнее влюблялась. Не помню, чтобы мы вот так с ним сидели и откровенничали, рассказывали друг другу о своём детстве, смешных и страшных случаях, о своих друзьях. Одно из самых прекрасных мгновений в моей жизни — вот оно. Ехать в поезде вдвоём с Максимом и ни о чём не думать. Такие удивительные мысли посещают и воспоминания.

Я искала ответы на свои вопросы. И нашла их в себе. Поняла, что любовь — это не всегда нежная, добрая, окутывающая энергия, в которой нет места негативу. И нужно разрешить себе чувствовать. Не осуждать себя и не запрещать себе ничего. Я сама себя грызла и съедала. А потом поняла, что мы все люди и все мы вправе испытывать те чувства, которые у нас возникают. Нельзя их гасить, закрывать в себе или от них прятаться.

Моим главным осознанием было, что нельзя тянуть! Ни в коем случае. И это касается не только отношений в семье, а любого дела. Если чувствуешь, что что-то не так, если что-то тяготит, разбирайся, решай ситуацию, не плыви по течению. Решай сейчас! Нельзя тянуть и убеждать себя, что всё нормально.

Моё невыносимое поедание себя изнутри стало толчком для того, чтобы разобраться в отношениях с Андреем. Я сгорала от эмоций. Это были гнев и одновременно чувство вины. Гнев на себя и на него за то, что оба видим — всё плохо, и оба прячемся от этого. А чувство вины — за мою измену с Максимом. Долгое время себя уговаривала, что это такой период, что это пройдет. Но с появлением Макса поняла — не пройдёт. Отношения с мужем закончены и это нужно было признать.