Артур-полководец

Глава 14

Анлодда крепко сжала руку Корса Канта и повела его вверх по лестнице, в покои, которые делила с двумя девушками. Соседок Анлодды дома не было – даже рабыни Гвинифры присутствовали на пиру, дабы служить ей. Анлодда и Корс Кант были совершенно одни.

Девушка развязала пояс, на миг растерялась, но зажмурилась и сбросила тунику.

Сорочка облегала ее тело, очерчивая маленькие груди и сильные бедра. Корс Кант тяжело дышал, гадая, с чего бы это его непреклонная возлюбленная вдруг так сговорчива сегодня.

«Тело белое, как морская пена, а пышные волосы – багряные, как вино». Но разве те же самые эпитеты нельзя было отнести к половине придворных дам? Почему Анлодда? Что в ней такого, чего нет в других?

– Почему я? – спросила она. Корс Кант вздрогнул.

– Я не.., я не знаю, огненноволосая.

– Багряноволосая, – поправила барда девушка. – Корс Кант Эвин, ты гонялся за мной, как гончая за оленями! Теперь я стою перед тобой почти то.., почти раздетая, на мне одна сорочка, а ты дрожишь, как напуганный крольчонок!

Она открыла глаза, часто заморгала.

«Плачет? – гадал бард. – И почему она смотрит на мои сандалии?»

Голос Анлодды зазвучал мягче – не то от желания, не то от страха.

– Я не понимаю, Корс Кант. Я… Я не знаю, что я тут делаю, почему раздеваюсь перед тобой. Не знаю, почему я стою и болтаю всякую чепуху, вместо того, чтобы упасть в твои объятия, как подобает любовнице, или надавать тебе пощечин и убежать прочь, или…

Она топнула ногой.

– О! Это все равно что пытаться удержать на поводках двух гончих, которые рвутся в разные стороны! Она подняла глаза и посмотрела на Корса Канта. Корс Кант возился с узлами на поясе, руки его дрожали, он никак не мог развязать шнурки.

– Анлодда, я не знаю, что ответить. Я пока еще не настоящий друид. Я знаю только, что люблю тебя. Тебя одну, и больше никого на свете.

Он пожал плечами – других слов у него не было.

– Да? – прищурилась она. – И что же такое любовь?

– Что с тобой? Почему ты так спрашиваешь? Ты кто – Сократ? Любовь – это значит быть вместе. Всегда.

– Это ты о супружестве говоришь, Корс Кант, не о любви. В тебе говорит римлянин.

– Когда-то браки заключались только из-за любви, – возразил бард. – Вспомни богиню Рианнон и Пвилла, принца Дифедда… Рианнон отказалась от участи богини ради смертного. «А ты с чего расфилософствовалась? – хотелось спросить ему. – Неужели сейчас так уж необходим этот увлекательный спор?»

Анлодду, казалось, заинтересовал нос Корса Канта, хотя она старательно делала вид, будто смотрит ему прямо в глаза.

– Это все сказочки, Корс Кант Эвин. Тебе ли не знать, что такое брак! Это уговор, и больше ничего. Это все равно что случить мою свинью с твоим хряком-производителем и ждать появления поросят. При чем тут любовь?

Анлодда сжала в пальцах подол рубашки, словно хотела прижать ее плотнее к телу.

Пальцы барда тем временем пытались развязать треклятый гордиев узел на поясе, а узел только сильнее затягивался с каждым биением его сердца.

– О, как цивилизованно! – пробормотал он сквозь стиснутые зубы. – Так кто тут у нас римлянин?

– Я та, кто есть, – холодно парировала Анлодда. – Я не та, за кого ты меня принимаешь.

Что-то такое было в ее голосе, отчего у Корса Канта похолодело в груди.

– И кто же ты такая?

– Быть может, я твой самый страшный сон. Быть может, я более багряна, чем кровь. Я – девушка и ее тень, скованные, как доспехи рыцаря. – Она ненадолго умолкла и постояла, теребя в пальцах складки рубашки. – Корс Кант, я могла бы перебрать половину туник в гардеробе Гвинифры, ожидая тебя! Скажи честно, ты собираешься что-нибудь делать или нет? Я скоро окоченею от холода, а ведь даже не знаю, хочется мне этого или нет, да и позволила бы я тебе хоть что-нибудь сделать со мной, даже если бы хотела! Но ты мужчина, ты должен уметь принимать решения. Carpe diem , так бы ты, наверное, сказал, вместо того, чтобы.., в общем, гнались гончие за лисой, а потом упустили ее, не поинтересовавшись, хочет она этого или нет!

Вид у Анлодды был такой, что никак нельзя было назвать ее изнывающей от страсти и желания. Она смотрела на занавешенную дверь, словно ждала, что кто-нибудь войдет и помешает им.

«Но почему она не прогоняет меня и не надевает тунику?» Корс Кант растерялся окончательно, он не в силах был сдвинуться с места. Он хорошо понял созданный Анлоддой образ двух гончих.

«Нет, я буду настоящим римлянином, упорным и бесстрашным, и возьму то, что принадлежит мне по праву! „Carpe diem!“ Корс Кант рванул упрямый пояс вверх, намереваясь снять его через голову. Но предательский кожаный ремень врезался ему в шею. Задыхаясь и хрипя, юноша попытался снять ремень вместе с туникой, и наконец ему это удалось, он стоял перед возлюбленной в одних штанах. Наконец он протянул дрожащую руку и коснулся щеки Анлодды.

Анлодда закрыла глаза, сделала робкий шаг вперед, но отвернулась. Развела в стороны руки, зажмурилась…

– Ну, давай, – прошептала она. – Сними с меня сорочку. Только не порви. Это я у принцессы взяла.

Она вся дрожала. Кожа ее была мертвенно-бледной. Корс Кант спросил:

– Ты.., девственна? «О, прошу вас, боги и богини, пусть так не будет, пусть не мы оба… А что, если.., если вдруг у меня не получится?»

– Нет, конечно, нет! – выкрикнула она, и ее лицо и плечи побагровели и стали почти одного цвета с волосами. – Что за глупый вопрос. Корс Кант! Ты же знаешь, что у нас, харлекских вышивальщиц, с-с-сотни любовников! – Она открыла глаза и задышала медленнее и ровнее. Глаза ее стали похожими на крошечные темно-зеленые точки в белых озерах. – Разве мы не внутри храма поклоняемся богам? Разве не должен убийца вонзить клинок в короля?

Улыбка исчезла с ее губ, выражение лица стало равнодушным.

«Странно она представляет себе любовь», – подумал Корс Кант.

Он шагнул поближе к возлюбленной, нежно коснулся ее груди под тонкой тканью сорочки. Соски затвердели, манили его руки к себе. Единственный тусклый светильник отбрасывал по комнате таинственные тени.

Анлодда напряглась, затаила дыхание. Она по-прежнему сильно дрожала.

А потом… Корс Кант покачал головой и опустил руки.

– Нет, любовь моя, – прошептал он. – Я хочу дать тебе только то, что ты действительно хотела бы получить.

Анлодда шумно выдохнула. Облегченная улыбка тронула уголки ее губ… Тронула и пропала. Девушка раздраженно воскликнула.

– Корс Кант Эвин! Как ты смел соблазнить девушку, а потом жестоко отшвырнуть ее! Это же все равно что приготовить к пиру мясо, а потом не съесть его.., не то, что не съесть, даже не подать на стол!

Однако она не могла скрыть переполнявшей ее благодарности.

А он смотрел на ее вздымавшуюся и опадавшую грудь и гадал, удастся ли ему еще когда-нибудь вот так, беспрепятственно полюбоваться ею, прикоснуться к упругим соскам нежными пальцами. И как ему узнать, когда с Анлодды действительно упадет сорочка?

Анлодда завела руки за спину и сцепила пальцы.

– Думаю, будет другое время и место, – решительно объявила она.

– А-а-а, а теперь нам что делать?

Она растерялась и довольно долго не могла взглянуть Корсу Канту в глаза. Взглянув, отвернулась к окну, посмотрела на половинку луны, на затянутое туманом звездное небо.

– Не знаю.

– Мы когда-нибудь… – Она не пошевельнулась, и Корс Кант решил задать вопрос иначе:

– А когда же будет верное место и время.

– Не знаю. Но сейчас все не правильно. Я не знаю слишком многого, и это печалит меня. Я даже не знаю, что я чувствую, не говоря уже о тебе.

– Я люблю тебя, – возразил бард, стараясь вложить в голос всю искренность, на какую только способен человек.

– Это только слова.

– Это правда! – оскорбление воскликнул Корс Кант. «Вот интересно, – заговорил в нем друид, – а Мирддин благословил бы такой брак? Рождена-то она свободной, но пока что – простая вышивальщица.., не друид, не посвященная в искусства. И даже не богачка».

– Мое сердце мне так не говорит, – печально проговорила Анлодда, – потому что я дрожала, как старый дядюшка Лири с похмелья. Пока – нет.

– Но твоя красота!.. Твоя кожа бела, как морская пена, волосы подобны пламени, отраженному в спокойных водах озера!

– Волосы у меня багряные, – вновь сердито поправила Анлодда юного барда.

– У тебя что, глаз нет, и ты не видишь ничего выше моей груди? Ты не обманешь меня глупыми строчками из друидских стишков! Думаешь, девушка так и бросится тебе в объятия и растает от страсти только из-за того, что ты будешь сравнивать ее со всякими там озерами, морями и прочими географическими штучками? Пф-ф-ф!

Глаза ее полыхнули пламенем, она прищелкнула пальцами.

– Под тюрбаном моим кроется гораздо больше, нежели под платьем, знай это, и клянусь Иисусом, Марией и Медб, скорее Ирландское море станет теплым, чем я позволю тебе снова коснуться меня!

И она торжественно указала на дверь – совсем как греческий актер, дурно играющий роль Юноны.

Ошеломленный таким внезапным оборотом дела, Корс Кант, пошатываясь, побрел по комнате, волоча за собой смятую тунику. Отодвинув в сторону занавес, он оглянулся, увидел смущенное, искривленное гримасой муки лицо возлюбленной.., уверенности в этом лице было не больше, чем в его собственном. Но была ли хоть тень желания под этой мукой? Хоть тень? Он покачал головой и вышел в коридор.

– Вышивальщица! – проговорил он достаточно громко для того, чтобы она услышала. А потом поплелся к лестнице.

Он вернулся к себе, думая об Анлодде, лежавшей на постели в одной сорочке, а сам улегся и принялся думать о том, как же ему обрести покой. Никакие ухищрения ему не помогли. Он закрыл лицо руками и заплакал, беззвучно и отчаянно.

Наконец чувство голода взяло свое (ведь за все время пира Корс Кант съел только кусок печенья). Юноша встал, обошел стороной триклиний и отправился прямиком на кухню, не желая ни с кем разговаривать. Он надеялся вернуться к себе, в темную комнату, с чашей, до краев полной объедков медовых печенюшек Моргаузы, усесться и есть их одно за другим, пока ему не полегчает.

Но стоило Корсу Канту скользнуть за занавес кухонной двери, он налетел на нечто, показавшееся ему горой. Бард замер на месте. В дверном проеме стоял не кто иной, как принц-легат Ланселот, собственной персоной.

– Бард, – требовательно вопросил фаворит Аргуса. – Ты говоришь по-латыни?

Он был так взволнован, что его чудовищный акцент почти исчез. От Ланселота пахло пороком, и имя этому пороку было Гвинифра.

Корс Кант слишком сильно перепугался для того, чтобы обойти заданный ему вопрос.

– Да, трибун, тебе хорошо известно, что я говорю на всех языках, на которых пою. И на латыни, и на греческом, и на…

– Пойдем со мной, сынок, у меня есть для тебя работа переводчика.

Сильная рука крутанула барда, повернула спиной к кухне и толкнула к той самой лестнице, по которой он только что спустился. Испуганный юноша молился только об одном: не наскочить бы на Анлодду.

Они одолели первый лестничный пролет, повернули в сторону от комнаты Анлодды и вошли в другую дверь, в самом конце коридора.

«О Господи, где это мы?» – гадал бард. Явно они попали в покои истинного воина. По стенам висели мечи, топоры, части доспехов. Штукатурка на стенах была выщерблена и поцарапана клинками и лезвиями всех фасонов и размеров. В дальнем углу стояло несколько копий. Корс Кант наконец сумел различить синий и черный цвета – цвета Лангедока.

В комнате имелись стул и табурет. На полу валялись обломки столика. Ланселот отпустил барда и уселся на стул, положив ногу на ногу. Корсу Канту показалось, что так сидеть жутко неудобно.

Бард склонил голову, приготовившись слушать Ланселота. Когда трибун не в духе, лучше всего было выказывать ему все подобающее почтение.

– Государь, – робко спросил Корс Кант. – Что ты желаешь перевести на латынь?

– Совсем наоборот, сынок, – усмехнулся сикамбриец. – Я кое-что написал по-латыни. А ты скажи мне, что это значит.

Корс Кант диковато глянул на Ланселота. «Он? Записал кое-что по-латыни? Он кого тут дураком считает? Я же своими глазами видел, как он однажды пытался нацарапать собственное имечко на кинжале!»

Но сейчас спорить было не с руки.

– Я тебе прочту, что записал, – сказал принц.

– Читай, государь, но не могу ничего обещать, ибо не знаю, достаточно ли хорошо ты расслышал слова на иноземном языке.

Опасения барда были оправданны – за все годы пребывания в Камлание Ланселот постоянно отказывался изучать латынь, что очень раздражало Артуса.

Ланселот фыркнул, пошевелил губами и произнес первую фразу: «Pax restituenda est, quod cumulo pretiosus, prius cum terra sub barbatulum unguiculus bisculus torqueat».

Корс Кант попятился, открыл рот.

– Но это.., какая-то не правильная латынь! – запротестовал он.

– Проклятие! Ну, может, я несколько слов произнес неверно.., все равно – переводи!

Ланселот, почесывая небритые щеки, снова заглянул в пергамент.

«Если бы я не знал, что он неграмотный, – думал ошарашенный Корс Кант, – я мог бы поклясться, что он взаправду читает».

Бард поскреб подбородок, все еще гладкий после вчерашнего бритья.

– Ну.., если ты настаиваешь, принц, это значит примерно следующее: «Мир должен быть восстановлен, ибо я сумасброден и нагромождаю его с тех пор как первое раздвоенное копыто согнулось перед тем, кто носит козлиную бороду».

– Что? – громом прогремел голос возмущенного Ланселота. Он резко выпрямил ноги и сбил на пол кубок с вином. Корс Кант уставился на растекающуюся по полу лужу, и в голову ему лезли крайне неприятные мысли – о лужице цветом потемнее, которая могла бы растечься по полу, разгневайся принц посильнее.

– Я.., я же сказал, что это не совсем правильная латынь, государь! – начал защищаться Корс Кант. – Дай я взгляну на пергамент, может, сумею что разобрать!

Корс Кант взял пергамент, который Ланселот отдал ему не слишком охотно, и уставился на каракули. Если не Ланселот своей рукой написал это (а он не мог!), то кто же это написал? Кто бы это ни написал, ему бы не повредило бы засесть за долгое, старательное изучение Виргилия.

И все-таки, когда Корс Кант попытался сам прочитать записанное, он не без удивления понял, что сущая галиматья начала складываться в другие слова, имевшие, как ни странно, смысл. Получалось что-то вроде игры.

Ну примерно вот так: «Я люблю тебя» превращалось в «Я луплю тебя», «unguiculus bisculus» – в «ungulis bisculis»? «Раздвоенные копыта»?

– Погоди, – пробормотал Корс Кант. – Может, я и сумею разобрать. Не могло ли быть так, что тот, кто диктовал тебе это, имел в виду… – Он, запинаясь, прочел свою версию написанного: «Pax res – tituenda est… quocumque pretio… priusquam terra sub barbaroru ungulis bisulcis… torreat».

– Пожалуй, что так, – кивнул Ланселот и тупо уставился на растекшееся по полу вино. Корс Кант торопливо продолжал:

– А это значит.., гм-м-м… «Мир должен быть восстановлен во что бы то ни стало, ибо иначе земля сожмется под раздвоенными копытами варваров». В этом есть смысл, господин мой, хотя какой смысл – это я не пойму.

– Вопросы ни к чему. Ты просо пересказывай, что они говорили!

– Они?

Ланселот не отзывался. Корс Кант, осторожно выговаривая слова и спотыкаясь, прочел следующую фразу:

– Трибу.., как.., судя по тому.., как ты записал.., получается… Pax? Immolatium culmus. Legumen iustitiae, non regero saccum dotare, morose homines regressi sunt. Tumeo inde Pachyn Oedipus capitulum.

– И это означает?

– Постараюсь перевести, как сумею… «Мир? Кучка обгоревших объедков. Люди судорожно утащили стручок справедливости, а я не для того приволок сюда эту ношу, чтобы тащить ее обратно. Ибо я, Эдип, готов раздуть член Пахиса».

– О Боже! – вырвалось у сикамбрийца. Ланселот вскочил и стащил со сломанного стола скатерть. Корс Кант в ужасе смотрел, как принц, любимец Камланна, швырнул скатерть на пролитое вино и принялся топтать ее.

Поскорее отвернувшись, юноша уставился в пергамент и принялся разгадывать очередную загадку, переводя бессмыслицу в некое подобие настоящей латыни.

– Наверное.., тут имелось в виду «Pax immo etiam cultus legi et>>… – да, вот так будет правильно.

«Non redi».., ой нет, тут что-то не так… Погоди, вот так… «sacerdotique» ну, это точно, как то, что я родом из Лондиниума… «Sacerdotique vores… hominum regendi sunt. Turn deindr… pacem adipisci potueris…»

– Ну! – нетерпеливо воскликнул Ланселот.

– Так будет верно.

– Да что это значит, парень?

– Сейчас, мгновение… Гм-м-м… «Мир? Скорее цивилизация. Справедливость и закон, а не короли и не священники должны править поведением Человека. Тогда ты и получишь мир». Только не забывайте, сир, это очень вольный перевод. Может быть, и я путаю что-то, произношу не те слова.

Он осмелился взглянуть на Ланселота. Сикамбриец продолжал играть роль раба-уборщика.

– Молодцом, – проворчал принц. – Только дальше читай так, как должно быть.

– Благодарю тебя, принц. – Корс Кант некоторое время пялился на следующую строку и в конце концов разгадал и ее: «Consedo. Consilium tuum firmum ad probandum est, instromenta ponuntur. Digitus ad mortem meretricis scribendam libratur. Nonne subscribes?» – Переведу, как уразумел… «Твой главный план разумен, силы расставлены верно. Перст указывает на то, чтобы потаскуха отреклась от короны. Ты подпишешь?»

– Я? Что подпишу?

– Нет, я не к тому… «Nonne subscribes» означает «ты подпишешь?»

Ланселот буркнул что-то неразборчивое и знаком велел барду продолжать.

– А-а-а. – Юноша помедлил, зашевелил губами, затем, видимо, уловив смысл, кивнул. – «Brevi tempore. Verba nostra nobis diligenter commentanda sunt. Donee lerusalem restituetur templumque reficietur, plani conveniemus»

«Скоро… Нам придется быть осторожнее в словах, пока не будет восстановлен Иерусалим и заново отстроен храм, а затем мы встретимся на ступени.

Ланселот задохнулся.

– A «menda mille rotare» – значит расстанемся в квадрате?

– Но.., нет. Это скорее означает «тысяча позорных пятен вращаются по кругу».

– Проклятие! Ты меня понимаешь! Что это должно значить? Значит ли это то, что я имею в виду?

Корс Кант сжал зубы, уставился в пергамент. Ланселот покончил с рабским трудом.

– Записал ты вот что: «menda mea rotounda», а это скорее всего должно быть «mensa mea rotunda», что означает: «Мой стол круглый». «Mensa Mea rotunda… est non quadrata… sed autem de fine… ultimo consentimus». «Мой стол круглый, не квадратный. Но относительно конечной цели мы согласны». Видишь? Речь о квадрате все-таки шла. Ты был прав, мой принц.

Фраза прозвучала подозрительно, она напоминала какой-то код. Сикамбриец кивнул так, словно все понял.

– И последнее, – сказал Ланселот:

– «Et in Arca-dia ego».

– «И в Аркадии я» – честно перевел бард. – Но это ничего не значит, это обрывок фразы. «И в Аркадии я» – что?..

Ланселот кивнул:

– Спасибо, Корс. Что-то у тебя вид какой-то встревоженный. Что стряслось?

Корс Кант ошарашенно моргнул от такой внезапной смены темы разговора.

– Встревоженный? – переспросил он.

– Успокойся. Все будет в порядке. Я все знаю. Бард чуть не задохнулся. Как молниеносно разносились слухи по Каэр Камланну!

– Ты.., слышал про Анлодду? Уже? Ланселот кивнул:

– В замках тайн не бывает, а? Ну и когда же произойдет радостное событие?

– Событие. Увы, наверное, никогда!

– Никогда? – озадаченно переспросил Ланселот.

– Наверняка. Мне ни за что не уговорить ни Мирддина, ни Артура благословить брак друида и вышивальщицы.

– Брак? А что разве так уж обязательно жениться для того, чтобы любить друг друга?

Бард покачал головой, дивясь тому, как проницательно принц заглянул в самую суть его беды.

– Государь, наверняка ты владеешь магией, доставшейся тебе по наследству вместе с королевской кровью. Вы заглянули прямо ко мне в душу и нашли ответ. «Rem acu tetigisti» , как говорят они.

– Они?

– Римляне.

– А Анлодда согласна согревать твое ложе, не выходя за тебя замуж?

– Она бы согласилась, но не в этом дело. Согласилась бы она на любовь без брака, вот в чем вопрос. Хочет ли она любви, которая выше замужества? И как нам быть вместе, когда она то и дело должна бежать к своей госпоже по первому ее зову?

Ланселот буркнул что-то под нос, взъерошил усы.

– Сынок, – сказал он. – Ты ведь бард, и держишь руку на пульсе.., как бы это лучше выразиться.., всего Каэр Камланна. Мне бы хотелось узнать, что ты думаешь кое о чем.

– Тебя интересует мое мнение.., государь?

– Да, меня интересует твое мнение – мнение барда. Будешь отвечать, как бард, клянешься? «Как бард?!»

– Спрашивай меня о чем угодно, принц Ланселот из Лангедока! Я давал клятву барда и отвечу на любой твой вопрос, насколько позволят мои знания.

Сикамбриец усмехнулся и приложил палец к губам.

– Расскажи мне все, – велел он, – об Артуре и Меровии. Что они замышляют? Мне бы хотелось понять, что задумал этот си.., сикамбрийский петушок.

Сердце у Корса Канта ушло в пятки.

«О боги Рима! Он выудил у меня клятву, и теперь я должен разглашать тайны! – Корс Кант почувствовал, как кровь хлынула ему в лицо. – О чем я думал? Что он у меня спросит, как звать прекрасную принцессу? Или его интересует, что принцесса Гвинифра принимает мышьяк, чтобы у нее щечки были белее? Ну и тупица же я!»

Бард вскочил. Ему казалось, что его окружила стая гончих, что псы вцепились в него, и каждый тщится уволочь его в свою сторону.

«Тупица! Никчемный полубард! И что теперь? Растрепать Ланселоту, иноземному принцу, что на сердце у моего господина? Или ничего не сказать ему, и тем нарушить клятву барда?»

Корс Кант тихо опустился на табурет. Ланселот напомнил ему о том, о чем мог бы и не напоминать.

– Ты поклялся сказать мне правду, сынок. Не становись лжецом.

«Лжец или изменник. Какой замечательный выбор!» Корсу Канту вдруг нестерпимо захотелось, чтобы здесь оказалась Анлодда. Но в следующий миг он уже от всего сердца порадовался тому, что ее здесь нет. Даже вышивальщица вряд ли полюбила бы такого безвольного мужчину!

Сикамбриец стоял и молчал. Корс Кант попробовал было заговорить, но слова застревали у него в горле.

«Бард без чести, – звучал у него в ушах голос Мирддина, – это всего лишь тот, кто распевает на потеху песенки». А потом он услышал голос самого Артуса: «Если ты не верен самому себе, ты не можешь быть верен мне».

Корс Кант понурился. Ему казалось, что в следующее мгновение он умрет.

– Я.., я скажу тебе все, о чем ты спросишь государь.

У него не было выбора. Бард приговорил себя своим же собственным языком.