Артур-полководец

Глава 44

Я велела Этому Мальчишке оставить меня, ибо теперь мне стал ясен кровавый замысел отца, и голова у меня кружилась так, как кружится опавший осенью лист, сорвавшийся с дуба и летящий с утеса вниз, в морскую пену. Но он все не уходил, не хотел оставить меня одну – он все еще не мог оправиться, прийти в себя после своего дурацкого героизма на турнирном поле. Глупый мальчишка! Но я была тверда, пожалуй, даже груба, потому что мысли метались у меня в голове подобно пчелам, которые вьются возле горшка с медом, и мне нужно было как следует все обдумать до нашего отъезда.

Я выгнала его, быстро прошла по коридору и поднялась вверх по лестнице. Я никогда прежде не поднималась выше комнаты Корса Канта, а вдруг мне стало любопытно, куда ведет эта лестница.

Следующий этаж был третьим, если считать снизу. Тут жили законники Артуса и, как ни странно, его сапожник. Ступени ближе к верху стали скользкими. Тут вообще, как говорили, все было переделано на новый лад, да мне-то это было совершенно безразлично.

Стены наверху оказались обитыми тонкими планками какого-то темного дерева

– не то красного, не то кедра, а коридор был так узок, что, расставив локти, я уперлась бы ими в обе стены. Но я этого, конечно, делать не стала.

Вдоль наружной стены располагались кабинеты трех студентов-законников, а двое старших законников владели двумя комнатами попросторнее, и окна этих комнат выходили во внутренний двор. А из окон комнаты сапожника открывался прекрасный вид во двор Бегущей Воды – туда, где я бродила, растревоженная, прошлой ночью.

Сапожника дома не оказалось, поэтому я заглянула к нему в комнату. Там валялось множество недошитых сандалий, куски кожи и целые мили кружев. У одной стены стояли свернутые в трубы кожи.

Окно было открыто. Легкий ветерок шевелил подвешенные к оконной раме шнурки с нанизанными на них бусинами. Я выглянула из окна, закрыла глаза, и мне показалось, что я ощущаю дыхание матери, от которого чуть шевелятся мои багряные волосы. А потом я откинула волосы за спину и зажмурилась от яркого света.

Уже перевалило за полдень, я поняла это, хотя не видела солнца, так как окно из комнаты сапожника выходило на юго-восток. Я стояла у окна и немного волновалась – вдруг заявится сапожник. Что он со мной сделает? Отберет у меня сандалии? Но тут я бросила взгляд влево и ахнула.

От первого этажа до самой крыши тянулась деревянная лестница. Я могла бы запросто ступить на нее с подоконника.

Я оглянулась через плечо. Занавес не шевелился. Ткань была слишком тяжела, чтобы ее мог тронуть такой легкий ветерок. Облизнув коралловые губы, я легко взобралась на подоконник, удержала равновесие и попробовала ногой лестницу.

Вроде бы она держалась крепко. Вдохнув поглубже, я перебралась на нее.

Перекладины были расставлены широковато для меня, но все же мало-помалу я добралась до крыши. Крыша оказалась плоской. На камнях валялись кучи стрел, камней для катапульт, на холодных очагах стояли котлы с остывшей смолой. По углам стояло по катапульте, во внутренний двор замка можно было спуститься по приставным лестницам. В случае осады их наверняка поднимали на крышу.

Я прошла по крыше к наружной стороне и поняла, что стою прямо над покоями Dux Bellorum.

И тут меня озарило: теперь я поняла, как прокрасться к нему в покои и убить его! Нужно только привязать на крыше веревку, спуститься по ней и спрятаться у него в покоях, пока его не будет, а когда он вернется, я воткну клинок ему в грудь или в спину и убью… Убью Артуса, Dux Bellorum. Отца Этого Мальчишки. В каком-то смысле, потому что другого отца у него не было.

Я села на камень, прислонилась спиной к парапету и долго плакала – наверное, восьмую часть свечи – сама не знаю почему.

Когда он выбежал на турнирное поле, Этот Мальчишка, и бросился между Кугой и Ланселотом, у меня чуть сердце не остановилось, а ведь тогда я бы умерла! Никогда прежде я не чувствовала себя так – мне стало так страшно, что я почти окаменела.., но вместо того, чтобы окаменеть, я сама выбежала на поле, схватив копье. А если бы кто-то поджег мои сапожки, я бы не смогла и пошевелиться, чтобы убежать от пламени.

Неужели я на самом деле люблю его. Этого Мальчишку? Эта мысль была мне не по душе, она тревожила меня, и не только потому, что он боялся прикоснуться ко мне теперь, когда между нами встал призрак Канастира.

Убить Артуса – означало убить любовь Этого Мальчишки ко мне. Это я прекрасно понимала. Бесчестие, немилость, смерть, гибель моего единственного спасения – презренной любви. Совсем неплохо для мгновенного удара клинком!

Наверняка мой отец, принц Гормант, сговорился с ютами. А возможно – и с саксами Кадвина. Хотя.., отец так глуп, что мог не распознать в Куге сакса. Решил, наверное, что он просто вот такой странноватый ют. Для начала она заманит Ланселота и Кея в Харлек, пленит их или четвертует.., а потом его единственная дочь в Камланне убьет самого Артуса. И погибнут мечты Артуса об Империи, ибо кто сменит его, когда не будет ни Ланселота, ни Кея, чтобы командовать легионами?

Наверняка юты посулили отцу свободу для Харлека – и ведь верно, римская десница Артуса будет отрублена!

Но неужто отец воистину так глуп, чтобы поверить в то, что Хротгар и Грундаль станут считаться со свободой Харлека, когда у отца не останется легионов Артуса, способных защитить его? Ну хорошо, пусть Хротгар и Грундаль не тронут Харлек, но уж Куга с Кадвином точно ни перед чем не остановятся.

И все равно не пойму, отчего я так плакала. И вдруг поняла! Единственный сын отца, принц Канастир, наследник престола Харлека (ибо даже незаконнорожденный сын наследует престол прежде дочери), был мертв, его затоптала насмерть его же собственная лошадь, или он пал от руки сестры – это уж как посмотреть. А сегодня или завтра – ибо послезавтра мы отбываем в Харлек, и тогда уже будет поздно убивать Артуса, – его единственная дочь и теперь – единственное дитя, также умрет.

Я все время понимала, что мне не уйти живой после убийства Артуса. На его предсмертный вопль сбежится преторианская гвардия.

Вот так погибнет Харлек.

Гормант стар и дряхл, ему больше не произвести на свет наследника престола. А когда он умрет бездетным, мой возлюбленный город будет разодран на части – так рвут свою жертву изголодавшиеся псы – его расхватают и поделят между собой полководцы нашего войска, никому из которых не под силу править Харлеком! Хотя, честно говоря, и мой отец – не дядя Лири, он с ним и близко не сравнится.

Я плакала о своей загубленной чести, об утраченной любви, о потерянной родине. Я плакала о крови на моих руках, крови, которая никогда не поблекнет, и о Дворе Бегущей Воды, которая скоро пересохнет.