Ашантийская куколка

9

— Скажи ему, что я ужасно на него сердита. Скажи, ужасно, потому что он в своем письме ничего не сказал о баране. Мусса сделал нам такой подарок, сам привел барана, а мы до сих пор его не съели, потому что не знаем, что он думает.

— Кто? Мусса или баран?

— Да нет! Он, Габра! Пусть он нам скажет, можем ли мы зарезать барана или нет. Скажи ему, что дети голодные, но я поклялась не резать барана без его разрешения.

— Без чьего разрешения? Барана?

— Да нет же! Его, Габры! Скажи ему, что он должен дать мне ответ. Ты пишешь все, что я тебе говорю?

— Да, Мамми, пишу все, но ты слишком уж торопишься. Ведь моя машинка за тобой не поспевает.

— Смотри только не ошибись. Пиши хорошенько и все правильно. Скажи ему, что я ужасно сердита, потому что он ничего не говорит про барана. Ведь он же знает, что дети голодные.

— По–моему, об этом уже было сказано, и я уже написал.

— А разве плохо повторить еще раз? Мой муж, ты же знаешь, глуховат, и ему надо повторять несколько раз одно и то же, чтобы он что–нибудь понял. Ты же сам видишь, я уже третий раз говорю ему в своих письмах о баране, а баран до сих пор преспокойно живет у нас. Да еще выщипал всю траву вокруг нашего дома. Теперь к соседскому подбирается. К счастью, у соседей своего барана нету. Но ведь им же завидно: во–первых, у них вообще барана нет, во–вторых, наш баран щиплет их траву, и наконец, они не знают, перепадет ли им кусок мяса, когда мы зарежем барана.

— Я не сомневаюсь, что вы с ними поделитесь. Вы же такая добрая! А из–за травы им нечего беспокоиться, они еще должны вас благодарить: вокруг ихнего жилья небось чисто стало из–за вашего барана. А потом, если у них нет своего барана, то с какой стати они будут вам завидовать? Стоит им попросить своих родственников или просто кого–нибудь из деревни, и баран у них будет.

— Но они не едят баранины.

— Почему?

— По–моему, им запрещает их религия. Хозяин сам однажды сказал мне: «Хоть мы не едим баранины, но я все равно вашему барану все ноги переломаю».

— Ты хочешь, чтобы я и об этом написал твоему мужу?

— Да. Скажи ему, что сосед грозился прикончить нашего барана. И скажи ему еще, что сам Мусса, если узнает об этом, будет очень недоволен.. Пусть он поскорее даст ответ, что же нам делать.

— Кто? Мусса?

— Да нет! Габра! Скажи ему, пусть он разрешит нам зарезать барана. И скажет, как его поделить: кому отдать голову? Для кого оставить грудинку? Кто должен взять шкуру? И слитую кровь куда деть? Скажи ему еще, что вернулся его дядя Ясса, пусть он ему напишет. Скажи, что дети, благодарение аллаху, чувствуют себя хорошо. И я тоже чувствую себя хорошо, благодарение аллаху. Все.

На небольшом пятачке, под манговыми деревьями, между дворцом Правосудия и крупным торговым центром, где расположены магазины Левентиса, сидели писари, которых наш век наградил пишущими машинками. Было их человек шесть или семь, и каждый выбрал себе в тени такое местечко, что солнце не могло до него добраться ни утром, ни в полдень, ни вечером. Плохими днями были только те, когда шел дождь. А в остальное время они преспокойно работали на свежем воздухе. Целыми днями на маленьких портативных машинках они отстукивали за плату всевозможные послания от лиц, не знавших грамоты. Печатающие на машинке — а печатали только мужчины — считались людьми весьма образованными. Посудите сами, ведь такие же, как они, работают в государственных и частных конторах. Но работа, которая в учреждениях проходила обычно под строгим наблюдением начальника, у писарей приобретала характер свободной профессии. Просто блестящая идея — и кто только до нее додумался — печатать на машинке и все время сидеть на свежем воздухе!

Вот взгляните сами!

На маленьком столике стоит пишущая машинка, перед ней сидит мужчина, и первая его забота сохранить важный вид, для чего он аккуратно без улыбки на черном лице оседлывает свой широкий нос очками, нацепляет шляпу, тоже часть туалета, необходимую для такого рода деятельности, хотя при столь удобном местоположении, в тени манговых деревьев, этого ничуть не требуется.

Рядом с машинкой лежит пачка бумаги, чем–нибудь прикрытая на случай дождя. Копирка здесь не нужна, так как никто не требует копии своего письма.

Клиент садится напротив этого так называемого уличного писаря в кресло, но кресло без подлокотников, призывающее клиента забыть на время все другие заботы. И работа начинается.

— Кому будешь писать?

— Своему жениху.

— Как его зовут?

— Спио.

— Где он находится?

— На севере, в Тамале.

— Что он там делает?

— Не знаю.

— Зато мне это знать надо, иначе твое письмо не дойдет.

— Но я же тебе говорю, не знаю, что он там делает. |По–моему, работает в каком–то учреждении, но в каком точно, не знаю. Погоди–ка, у меня есть его письмо. Может быть, там и адрес написан?

Эдна судорожно порылась в сумочке и вытащила оттуда конверт. Первый раз она собралась написать письмо, чтобы послать его Спио, которого после дела Амиофи перевели работать на север страны. Никогда еще не приходилось ей писать письма, и поэтому она ужасно волновалась. Ладно, с помощью уличного писаря удастся скрыть свою неграмотность. Но сможет ли она сама высказать все то, что так хотелось вложить в письмо? Вот вам и первое препятствие — адрес Спио. По писарь действительно обнаружил адрес на конверте, который протянула ему Эдна. Эдна с облегчением вздохнула. Первое испытание позади! Писарь уже печатал адрес Спио, ударяя по клавишам машинки двумя, не слишком–то послушными, пальцами. Надо сказать, что на первую премию в конкурсе на скорость печатания на машинке «уличные писари» никогда и не претендовали. А отсюда и та медлительность, с какой писались письма под манговыми деревьями тропической Африки этими писарями, взявшими на себя труд излагать на белой бумаге мысли чернокожих клиентов. Если бы еще эта медлительность искупалась точностью передачи мыслей диктующего! Но куда там! Вечные и, увы, непоправимые искажения смысла в корреспонденции честного люда сеяли между ними раздоры, порождая настоящие заговоры и тем самым подрывая доверие к самой профессии уличного писаря, однако весьма полезной в те времена, когда половина населения страны была еще неграмотной.

Закончив печатать наверху страницы, слева, адрес Спио, писарь поднял голову, поправил очки и обратился к Эдне:

— А твой жених, должно быть, важная персона, а? Что ты хочешь ему написать?

— Скажи ему, что у меня все хорошо. Скажи, что я желаю ему здоровья. Пусть он не беспокоится. Скажи, что Мам перестала, как он говорит, его ненавидеть и сейчас часто о нем думает. Она даже как–то раз сказала: «Если бы я только знала, что он готов был пожертвовать ради тебя жизнью…»

— Ради кого? — переспросил писарь.

— Ради меня, конечно.

— Тогда я так и напишу? «Если бы я знала, что Спио будет жертвовать жизнью ради меня…»

— Да нет же! Ради меня, меня!

— Ну да, да, ради тебя, тебя, не ори зря… Если бы я знала, что Спио будет жертвовать ради тебя жизнью…

— Я же сказала: «Готов был пожертвовать ради тебя жизнью».

— Я же сказала: «Готов был пожертвовать ради тебя жизнью». Ты хочешь, чтобы я так и написал?

— Да, пиши так… Пиши как хочешь. Спио поймет. Он–то умный. Не то что ты.

— Да и ты тоже умная, барышня.

— Какая же я умная, если не могу сама написать письмо? Даже ты не можешь меня понять.

— В том, что я тебя не понимаю, это уж не твоя вина, барышня. Должно быть, тебе надо сказать что–то очень мудреное. Твое письмо писать трудно, понимаешь? Не так уж часто мне приходится писать таким людям, которые работают в государственных учреждениях, понимаешь? А служащие в учреждениях не любят, когда им пишут неизвестно что, понимаешь? Поэтому давай будем внимательнее. Так на чем же мы остановились?.. Ага… Мам как–то раз сказала: «Спио пожертвует ради тебя даже жизнью».

— Нет! Вот видишь, ты опять не понял. Мам как–то раз сказала: «Если бы я только знала, что Спио готов был пожертвовать ради тебя жизнью…»

— Да, да, я так и написал.

— Почему же ты прочитал совсем другое?

— А ты не обращай внимания. Это мои очки виноваты. Все из–за них!

Диктовка кое–как продолжалась, только теперь Эдна с большей легкостью переносила и взаимное недопонимание, .и туманные фразы, искажающие смысл письма. Целый час длилась эта борьба за ясность изложения, и когда письмо оказалось законченным, Эдна поднялась, заплатила за работу, взяла конверт с письмом к Спио и отправилась на почту, находившуюся примерно в метрах четырехстах.

Вся эта процедура была для Эдны весьма трудным делом, и, если бы не ее большая любовь к Спио и та огромная признательность за то, что он сделал, никогда она не решилась бы пройти через такое тяжкое испытание. С этими мыслями она дошла до почты, купила марку и отправила письмо. Когда она выходила оттуда, то увидела Джин, катившую на велосипеде.

— Привет, Эдна! Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, Джин, очень хорошо!

— Ты что, получила перевод, да?

— От тебя ничего не скроешь, Джин, насчет перевода ты угадала. Только я не собираюсь им воспользоваться.

— Вот это уже совсем плохо, значит, не удастся обмыть такое дело.

Джин сошла с велосипеда и, подойдя к Эдне, сказала:

— Ну вот, теперь я вижу, жизнь у тебя действительно идет прекрасно.

— Лучше не бывает, Джин. От моей несчастной раны уже ничего не осталось.

— Она ведь у тебя давно зажила. Раны быстро затягиваются, только рубцы остаются. Счастье еще, что тебя задело в таком месте, где ничего не видно.

— А представляешь, если бы пуля попала мне в лицо?

— И насквозь продырявила бы обе щеки? Ох, не говори об этом, Эдна, я лично предпочла бы умереть, чем увидеть такое.

— Зато ты бы больше надо мной не смеялась.

— Не болтай глупости. Как себя чувствует Спио?

— Откуда я могу знать, раз он теперь далеко!

— Он тебе не пишет?

— Пишет, но…

— Представляешь, что я узнала?

— Что?

— Говорят, ты вскружила голову врачу.

— Какому еще врачу?

— Брось притворяться, Эдна, будто ты не понимаешь, о ком я говорю. О Бюнефо, конечно, и ты это прекрасно знаешь!

— Я кружу ему голову?

— Да еще как, Эдна! Но меня это нисколько не удивляет, если бы не одно обстоятельство, о котором я хочу тебе напомнить.

— Какое обстоятельство?

— Ты не забыла нашу драку?

— Ну и что?

— Так вот, о ней следовало бы вспоминать каждый день.»

— Почему?

— А потому, что, если ты хочешь знать, твоя так называемая лучшая подруга Анжела имеет виды на Бюнефо.

— Вот это новость! Ну а при чем здесь я?

— Да ни при чем, только я хочу тебе дать дружеский совет. А там поступай как знаешь.

Рядом с молодыми женщинами проехала машина, оставив после себя густой столб пыли. Эдна и Джин невольно зажали нос и быстро сошли с дороги. С губ Эдны сорвалось достаточно выразительное словцо, из чего можно было предположить, что она «из–за этой старой дохлятины» чуть не свалилась в кювет. Затем разговор возобновился.

— Спасибо за совет, Джин. Только, видишь, мне теперь ни к чему твои советы.

— Как так?

— А так. Во–первых, если Анжела имеет виды на врача, то это нисколько не значит, что все такие же, как Анжела. Во–вторых, ты, конечно, знаешь, что Спио — мой жених. В-третьих, должна тебе заметить, если бы я даже и вздумала кружить голову Бюнефо, то это нисколько не помешало бы моей подруге Анжеле им восторгаться. Ей–богу, не могу взять в толк, почему вы вечно выбираете тех мужчин, которые, по–вашему, льнут ко мне или же я льну к ним?

— Ты уж прямо скажи, что мы только о том и думаем, как бы отбить у тебя твоих поклонников. Уж не забыла ли ты, что без нашей подруги Анжелы ты бы и не познакомилась никогда со своим Спио?

— Короткая же у тебя память, Джин. Ты прекрасно знаешь, что со Спио я познакомилась еще до того, как Анжела мне его представила. И знаешь также, что и тот вечер, когда он был, как ты говоришь, мне представлен, я раз десять отказывалась с ним танцевать, коли он пришел с Анжелой. Объясни, зачем она сама так упорно пыталась меня толкнуть прямо в его объятия?

— Потому что она добрая. Значит, теперь ты должна вести себя так, чтобы Анжела была спокойна насчет доктора Бюнефо.

— Да пусть она его себе забирает и катится ко всем чертям! Никто и не собирается ей мешать.

— Никто? Даже ты, Эдна?

— Даже я.

— И даже если Бюнефо сам захочет с тобой встретиться?

— Даже если сам захочет. И, в конце концов, какое вам–то дело, если старый знакомый хочет со мной встретиться после стольких лет разлуки, почему, по–вашему, выходит так, словно я отнимаю у Анжелы ее любимого?

— Вот видишь, Эдна, видишь, только что ты притворялась, будто бы никогда не встречалась с этим человеком. А теперь…

— Джин, ты мне надоела. И без того дикая жара, а ты меня изводить, как надоедливая муха. Что тебе от меня надо?

— Подруга, не сердись, я только хочу дать тебе совет…

— Ну хорошо, я твой совет уже слышала. Что ты еще хочешь мне сказать?

— Слушай, Эдна, не строй из себя знатную даму, которой надоело разговаривать со своей служанкой. Я ведь могу и рассердиться, а тогда…

— Знаю, знаю. От тебя всего можно ждать. Я даже не удивлюсь‚ если ты вздумаешь устроить какую–нибудь сцену прямо на улице… Только имей в виду, если ты опять полезешь драться, то здесь это плохо кончится. Ломать тут нечего, мебели нет, а вот платье твое может пострадать.

— Прекрасно. Я все поняла. Давай лучше останемся друзьями, как ты считаешь?

— Как угодно, но я прошу, не встречайся ты больше со мной, если у тебя на уме только одно: приставать ко мне со всякими глупостями, тем более что я ничем не заслужила такого обращения.

— Выходит, я теперь должна Анжелу считать мерзкой лгуньей, раз она приходила ко мне на тебя жаловаться, да?

— Считай ее кем хочешь, а меня оставь в покое и не лезь ко мне со своими дурацкими разговорами.

— Ладно, оставлю. Только я никак не пойму, почему Анжела сама не желает поговорить с тобой, раз она считает, что ты козни ей строишь?

Эдна промолчала. У нее было одно желание: пусть Джин поскорее сядет на велосипед и начнет, уж неважно как — грациозно или нет, — крутить педали, а ей это даст возможность спокойно идти своей дорогой под палящими лучами солнца. Джин поняла, что в данную минуту ее вряд ли можно считать лучшей подругой Эдны, и поэтому уже приготовились вскочить на велосипед. Она лихо занесла ногу, чтобы поставить ее на педаль, выпрямилась на сиденье, подобная элегантному черному изваянию в светло–голубом с розовыми цветами платьице, и, величественно закинув голову, посмотрела на Эдну:

— Во всяком случае, мое дело было тебя предупредить.

— Хватит! Проваливай отсюда!

— Пока–то ты еще меня можешь гнать, дура безграмотная, но придет время, подожди…

Эдна не дала ей закончить фразу. Чувствуя, что чаша ее терпения переполнена, она с силой толкнула велосипед, и он грохнулся вместе с его хозяйкой.

— Осторожно! — крикнул кто–то с другой стороны улицы.

Джин так неожиданно растянулась по земле, что не успела убрать руку… Машина, ехавшая на полной скорости, резко свернула в сторону, но все–таки задела руку Джин.

— Ой, мама! Мама, умираю! — завопила Джин.

Эдна так и не смогла никогда понять, как удалось ей пережить этот страшный момент. Она с такой силой толкнула ногой велосипед, что от этого ей самой стало больно. Но, когда она увидела Джин чуть ли не под колесами неожиданно появившейся машины, она тут же забыла о себе.

Несчастный случай в такой прекрасный солнечный день — да это же идиотство какое–то! Все лето без устали должна царить только радость! Солнце не плачет, а плачет небо, проливающее дождь. Солнце смеется с утра до вечера, и все вокруг кажется празднично веселым. И вдруг такая нелепость — несчастный случай в самый разгар солнечного для! Но обо всем этом Эдна не успела подумать. Только сейчас она поняла, что натворила и к каким серьезным последствиям может привести этот инцидент. Ведь это она толкнула Джин под колеса машины! Она, Эдна! По правде говоря, она где–то в глубине души чувствовала, что способна выкинуть какой–нибудь номер лишь бы отделаться от Джин с ее злыми насмешками, но чтобы убить ее или бросить под колеса машины, да еще в самом центре города Аккры — такая мысль и в голову ей прийти не могла. Что же все–таки произошло? Почему вдруг сбежалось столько народу?

— Это ты хотела ее убить, ты…

Джин подняли, и толпа убедилась, что ничего страшного не произошло, что ее рука не повреждена, и просто ушиблена, что ей здорово повезло, ведь пострадавшая пришла в себя, притом гораздо быстрее, чем можно было предполагать; вернулся на место происшествия и водитель машины и, удостоверившись, что никого не убил и даже. не ранил, успел, радуясь, что обошелся без объяснений, спокойно уехать. Тем временем вокруг бедняжки Эдны угрожающе сжалось кольцо людей. Испуганная девушка попыталась было убежать, но ей тут же преградили дорогу.

— Ты хотела ее убить, ты…

— Оставьте ее! — закричала Джин. — Не трогайте! Не смейте ее трогать, болваны! Кто вас сюда звал, кому нужна ваша помощь?

Толпа спешила. Оказывается, их готовность растерзать, если нужно, Эдну за то, что она хотела убить свою подругу, никто не оценил, и сама жертва решительно вступилась за убийцу! Вот уж воистину мир полон фантастических противоречий… Когда Джин, забыв о своем велосипеде, бросилась в толпу спасать, пока не поздно, свою подружку, Эдна, уже совсем ничего не понимая, громко заплакала и стала звать на помощь бабушку, то и дело спрашивая, чего от нее хотят и, главное, почему Джин не допустила, чтобы толпа растерзала ее.

— Растерзать тебя? Да. что ты такое мелешь, подружка? Ты мне слишком дорога, и потом, я не из тех, кто желает погибели своим друзьям, что бы ты там ни думала, я тебе настоящий друг. Давай побыстрей уйдем отсюда, Эдна. Ты видишь, я даже не ранена. Правда, рука немного побаливает, но, думаю, все обойдется. Помоги мне подержать велосипед, ладно?

Эдна ничего не ответила, но плакать перестала. Она поискала глазами велосипед Джин, но не увидела его. Им только что удалось выбраться из толпы, еще не успевшей прийти в себя от удивления, и вдруг новая неожиданность: велосипед Джин исчез бесследно. Беда не приходит одна… Джин никак не могла поверить в случившееся, Эдна тем более. Правда, в таких случаях, внимание толпы сосредоточивается на виновниках происшествия, так что вор может незаметно увести велосипед. Именно незаметно. Поэтому–то, когда зашел вопрос об исчезновении велосипеда, любопытных: словно ветром сдуло, и Эдна с Джин остались одни на месте происшествия, где ни от их ссоры, ни от велосипеда не осталось и следа.