Ашантийская куколка

2

— Сколько тебе лет?

— Столько сколько ты мне дашь.

— Вот как?

— Да, так. Сколько же ты мне дашь?

— Двадцать.

— Прекрасно. Дай ты мне меньше, я бы обиделась.

— Почему?

— Да потому, что не хочу, чтобы меня считали ребенком.

— Конечно же, ты не ребенок. Конечно, нет, иначе что бы мне здесь делать?

— А ты пока ничего и не делаешь. Только вопросы задаешь, интересно почему?

— Просто, чтобы узнать тебя, познакомиться.

— А потом? Допустим, ты познакомишься со мной и узнаешь, что я внучка Мам, тебе–то что от этого?

— Хотя бы то, что я буду знать, что ты внучка Мам и что именно твою бабушку я назвал, старухой.

— А разве она станет моложе, раз ты теперь знаешь, что я ее внучка?

— Это уж совсем другое дело.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Хочу сказать, что теперь я к ней отношусь по–другому. Она стала вроде бы и моей бабушкой.

— Над кем это ты смеешься?

— Да над самим собой, за то, что неуважительно отношусь к пожилым людям.

— По–моему, она первая неуважительно отнеслась к тебе, назвала тебя вором, даже не поинтересовавшись, есть ли у тебя деньги или нет.

— Можно иметь полные карманы денег и все–таки быть вором, разве ты этого не знаешь?

— И воровать гребни на рынке?

— Гребни из слоновой кости, почему бы и нет?

— Да ну тебя, я вижу, ты и впрямь надо мной смеешься.

— Почему?

— Ты же прекрасно знаешь, что гребни, которые мы выдаем за костяные, никакого отношения к слонам не имеют. Некоторые из них действительно сделаны из кости и так похожи на слоновые, что мы спокойно уверяем покупателей, будто они настоящие.

— Знаю, знаю.

— Тогда ты и вправду смеешься надо мной, да?

— Нисколько. Торговля — это всего–навсего заключение сделок, ну соглашение, что ли.

— Как это так?

— Сейчас я тебе объясню: вот подхожу я к тебе и прошу показать мне гребень из слоновой кости. Ты мне даешь гребень и говоришь, что он из слоновой кости. Я соглашаюсь, плачу тебе деньги. Но кто может сказать, что гребень стоит именно столько, сколько ты за него просишь?

— Раз ты платишь значит, ты со мной согласен.

— Вот об этом–то я и говорю: тут дело идет о нашем с тобой согласии, а это и называется соглашением. В самом деле, я мог бы и не взять у тебя гребень и тогда…

— Если ты будешь ходить на рынок и ничего не покупать, чем же мы станем жить?

— Насколько мне известно, покупателей у вас много.

— Конечно, но и торговок целая куча.

— Верно, и я давно удивляюсь, как это вам, рыночным торговкам, удается выкручиваться?

— Иногда удачно…

— Когда попадаются такие простофили, как я.

— Вот глупый–то! Я говорю, иногда удачно, а иногда и не очень.

— Но совсем уж плохо никогда не бывает, знаю, знаю.

— Что это ты знаешь?

— А то, что кое–кто из вас настоящие богачки.

— Так все думают. А вот ты можешь назвать мне хоть несколько рыночных торговок из Аккры, по–настоящему богатых?

— Адима. Разве Адима не богатая женщина?

— Богатая? Только потому, что у нее несколько такси?

— А разве это не богатство?

— Подумаешь, две или три машины! Ты мог бы иметь столько же, если бы захотел.

— Стало быть, по–твоему, я богат? Запомни, нельзя считать в чужом кармане, не зная, что там есть на самом деле.

— Это ты считаешь в чужом кармане, если говоришь, что Адима богатая. А ты знаешь, что у нее дома творится?

— Нет, но ты тоже только и делаешь, что считаешь. По–твоему, у нее всего два или три такси, хотя всем в городе известно, что у нее их по крайней мере тридцать. Посмотри сама, уже при нас проехало больше трех такси, на которых красуется слово «Адима». Не обман же это!

— Пускай будет по–твоему, но не все же рыночные торговки такие, как Адима. Возьми, например, мою бабушку. Вот уже больше двадцати лет она каждый, день ходит на рынок. И всего несколько лет‚ как перестала ходить и в воскресенье, да и то из–за последнего приступа ревматизма. Она много работает, уж ты мне поверь, очень много. И все–таки ничего у нее нет. То есть она вовсе не богатая.

— Богатая, богатая… а кто может с уверенностью сказать, с чего начинается богатство? Это совсем не то, что бедность. Бедного человека сразу видно. Но…]

— …И богатство тоже, богачу незачем терять зря время на рынке, продавая всякую ерунду. Богатство… Да если бы я или бабушка были богаты, можешь быть уверен, меня бы здесь сейчас не было и ты бы не разговаривал со мной.

— Потому что ты считала бы, что я тебя недостоин. Так и человека недолго обидеть.

— Да нет, ты меня просто не понял. Я хочу сказать, что если бы я была богатая, то ни за что не стала бы торговать на рынке. И тогда я, может, встретила бы тебя где–нибудь в другом месте.

— Как знать. Вообще–то люди всегда встречаются друг с другом случайно. .

— Значит, сегодня ты пришел сюда случайно?

— Сегодня, конечно, нет, зачем мне врать? Я пришел с определенной целью. Чтобы посмотреть на тебя, хотя бы издалека. Но мне повезло: я могу говорить с тобой и видеть тебя так близко. А в тот день, когда я тебя еще не знал, я, конечно, зашел сюда случайно.

— Не выдумывай и не говори наперекор! И сегодня тебе тоже случайно удалось со мной встретиться, ведь ты пришел как раз в тот день, когда бабушки на рынке нет. И ты прекрасно знаешь, что, не захворай сегодня, она была бы наверняка здесь, и мы бы не встретились.

— Очень жаль, что она больна, но почему бы, интересно знать, ее присутствие помешало мне поговорить с тобой?

— Почему, почему… неужели не понимаешь, что бабушке ты не очень–то пришелся по душе, а вернее, вовсе не пришелся, видать, ты просто дурачок, хотя и выглядишь умным.

— Ты считаешь, что я выгляжу умным? И тебе я нравлюсь, да?

— С чего ты это взял? Зря чепуху мелешь. И вопросы у тебя какие–то глупые.

— Как же мне иначе узнать, почему я, по твоим словам, пришелся не по душе твоей бабушке?

— Если хочешь знать, вот что она мне сказала…

— Когда?

— Не перебивай! Вот что она мне сказала на следующий день после того, как ты обозвал ее старухой… или как там еще?

— Никак, просто старухой. И почему она так разозлилась, до сих пор не могу понять.

— Не перебивай! На следующий день после того, как бабушка отчитала меня за то, что я завожу на рынке случайные знакомства, а девушки в моем возрасте должны их избегать, она вдруг даже улыбнулась: «По крайне мере я рада, что этот тип, судя по виду, хотя и мелкий, но все–таки государственный чиновник. Стало быть, ему никогда и в голову не придет снизойти до того, чтобы просить руки рыночной торговки. Ну а если все–таки хватит у него наглости — а наглости у него хоть отбавляй — заговорить со мной об этом, предупреждаю тебя, дочка, я ему прямо выскажу, до чего он мне противен, корчит из себя барина». Вот что сказала бабушка. Теперь ты понимаешь, на что можешь рассчитывать?

— С ее стороны так судить обо мне просто безжалостно, вот когда ты со мной познакомишься поближе. то сама поймешь, что я совсем не тот, за кого она меня принимает.

— Можно подумать, что я собираюсь с тобой знакомиться ближе. И не вздумай за мной. ухаживать! Я здесь совсем не для этого.

— А я, по–твоему, пришел сюда, чтобы выслушивать все твои глупости и незаслуженно обидные слова?

— Чего же тебе тогда здесь надо? Уходи!

— Гонишь меня? Гонишь, хотя не имеешь ни малейшего представления, кто я такой?

— Потому–то я и прошу тебя уйти, нет у меня охоты знать, кто ты такой.

— А если я не уйду? Если я захочу остаться здесь в качестве покупателя и не уйду — до тех пор, пока не скуплю все, что ты продаешь?

— И окажешь мне тем огромную услугу, потому что я тотчас отправлюсь домой, можешь быть уверен.

— Тогда я остаюсь.

— Но раз остаешься, купи хоть что–нибудь.

— Что, например? Может быть, гребень из слоновой кости?

— Если ты будешь надо мной смеяться, я созову весь рынок, и, честное слово, на этот раз ты так легко не отделаешься.

— Да не смеши ты меня. Если вдруг из–за тебя со мной что–нибудь случится, то ты первая будешь в ответе.

— Как это так?

— Ты слышала когда–нибудь о такой штуке, как тюрьма?

— Господин, значит, хочет меня в тюрьму упрятать?

— Я — нет. Но найдутся другие, которые не преминут это сделать.

— Стало быть, один ты не можешь справиться с простой, беззащитной девчонкой? Ну, насмешил!

— Можешь смеяться сколько тебе угодно, только не вздумай звать торговок.

— Послушай, не бросай слов на ветер.

— Ты не знаешь, откуда он дует, этот ветер.

Ясно, из преисподней. Так мне бабушка сказала.

— Интересно, что еще она тебе сказала, твоя бабушка?

— «Твоя бабушка, твоя бабушка», видишь, какой ты! Только что прикидывался сиротой, бабушку ему, мол, подавай, даже к моей не прочь был пристроиться. А теперь нос от нее воротит.

— Да ведь она говорит про меня один только гадости.

— А ты чего хочешь? Может, ждешь, что она пообещает вымыть тебе ноги, когда ты в следующий раз сюда придешь?

— Откуда ты взяла, что у меня грязные ноги?

— Ах да, ведь на господине и впрямь прекрасные ботинки. Совсем новенькие, и это сразу заметно, можете мне поверить.

— Зря я трачу свое время на болтовню с тобой, ты этого не заслуживаешь!

— О чем же вы хотели со мной поговорить, уважаемый сеньор?

— Да ты мне ни единого слова не даешь вставить.

— Обманщик ты, обманщик да еще и лицемер, вот ты кто!

— Вот видишь, ты сама выбиваешь почву из–под ног.

— Какую еще почву?

— Ясно, для нашего с тобой разговора. Может быть, я хочу поговорить с тобой о…

— Да, да, конечно, если тебе пришла охота болтать со мной о разных пустяках, я должна, по–твоему, сесть, развесить уши, открыть рот и ловить каждое твое дурацкое слово. А знаешь, когда посмотришь, как ты хорошо одет, то и впрямь хочется послушать, что ты там скажешь, но стоит тебе рот открыть…

— Ну вот, теперь ты вместо своей бабушки взялась меня оскорблять, нет, право же, я вас обеих раздражаю…

— Да, как ни смешно, но это правда, ты нас раздражаешь, и меня и бабушку… У меня так и вертятся на языке словечки, от которых ты на стенку полезешь.

— А с меня все твои речи как с гуся вода.

— Нашел чем хвастаться, ты просто толстокожий, неужели ты не понимаешь, что я имею в виду — никак не сообразишь, что я не желаю с тобой разговаривать.

— Я уже это слышал, знаю, что ты не желаешь со мной разговаривать, и все–таки постараюсь доказать, что могу понравиться тебе.

— И ради этого будешь торчать здесь до самого закрытия рынка?

— И даже после.

— Что это еще значит?

— А то, что, если я захочу найти тебя в Аккре, тебе от меня не спрятаться, буду ходить за тобой по пятам.

— У тебя и правда физиономия, как у сыщика. Только предупреждаю: если ты вздумаешь повсюду за мной мотаться, то будешь иметь дело не со мной, а с мужчиной, с одним по крайней мере.

— С одним?.. А сколько же их у тебя?

— Это тебя не касается.

— Конечно, хотя, откровенно говоря, ты меня огорчила.

— Почему это? Может быть, ты вообразил, что у меня никого нет и я одна–одинешенька на `всем белом свете?

— Иметь несколько мужчин или не иметь никого — большая разница.

— Это мое дело.

— И… ты их всех любишь?

— Это тоже мое дело.

— Тогда…. тогда мне действительно только и остается, что уйти.

— Наконец–то сообразил! Да поторапливайся, сюда идет бабушка.

— Ты же сказала, что она больна.

— Уж и соврать нельзя? Уходи, пока не поздно. До свидания, глубокоуважаемый сеньор, до свидания…

— Эдна, девочка моя, если ты не будешь меня слушаться, то хлебнешь горя. Ведь я же велела тебе прогнать этого типа, как только он снова сюда заявится, а выходит, мои слова для тебя — пустой звук. И ушел то он только потому, что меня увидел.

— Да нет же, Мам, нет! Я целый час старалась от него отделаться, а ты говоришь, что я тебя не слушаюсь.

— Думаешь, я поверю, что ты так уж я старалась от него отделаться?

— Я ему наговорила кучу всяких гадостей и добавила даже то, что ты мне велела сказать.

— И он не ушел?

— Я ничего не могла поделать, Мам, он такой упрямый, такой настырный, он…

— Почему же ты не позвала кого–нибудь на помощь?

— А потому что, если бы даже весь рынок сбежался, ничего бы из этого не вышло. Этот тип до того самоуверенный, что я уж подумала, а вдруг у него какой–нибудь родственник или приятель в правительстве. Он даже пригрозил, что засадит меня в тюрьму, если я кого–нибудь позову и его прогонят.

— Тебя в тюрьму, он прямо так и сказал, что посадит тебя в тюрьму?

— Да, Мам. А ты хочешь, чтобы я…

— Пожалуй, ты права, у него, наверное, и правда там, в верхах, есть рука. Тогда, дорогая моя девочка, ты хорошо сделала, что не послушала меня…

— Да ведь я делала все, что ты мне велела, Мам!

— Теперь это уже неважно, девочка. Мне тут пришла в голову одна мысль. Да, да, пришла.

— Какая, Мам?

— Девочка моя, пословицы никогда не врут. Недаром люди говорят: «Только дурак отказывается от счастья, когда оно само тебе в руки плывет». Пословицам надо верить, они нам свет несут. Правильные они, верные. В наши дни молодежи плевать на старинные пословицы, не задумываетесь вы над их смыслом. А ведь когда–то только они и учили всех нас жить, мы их к каждому случаю применяли. Эдна, знаешь, почему человек видит сны, когда спит?

— Нет, Мам.

— Потому что так ему пословица велит.

— Как это?

— А вот послушай; как–то раз человек, проснувшись, пошел к Старейшине нашего рода и говорит: «О Старейшина, у меня голова скоро лопнет от снов, каждую ночь, только засну, вижу какой–нибудь сон. Сделай так, чтобы мне больше ничего не снилось по ночам»

— И что?

— Старейшина спросил человека: «Ты что же, предпочел бы видеть сны днем?» Но тот человек отрезал: «Совсем не видеть снов — вот чего я хочу». А Старейшина нашего рода спокойно так говорит: «Тогда скажи, пусть тебе отрубят голову, и ты больше не увидишь снов».

— Человек, разумеется, не послушал его совета.

— Вот потому–то я тебе и говорила, что эта пословица велит человеку видеть сны. А слова Старейшины: «Пусть тебе отрубят голову» надо было понимать так: «Иди и пусть тебе снятся сны».

— Это и есть мудрость пословиц? Когда на словах велят делать то, чего как раз не надо делать?

— Вот именно.

— Ну и насмешила ты меня, Мам: значит, если ты мне приказала гнать этого человека всякий раз, как он появится здесь, то я, по–твоему, должна была поступать совсем наоборот?

— Знаешь, девочка моя, похоже, ты хорошо сделала, что ушла из школы. Уж больно ты умна, ну что бы со мной сталось, если бы ты набралась еще и премудростей белых людей?

— Ты всегда так говоришь, но забываешь, что теперь даже простая рыночная торговка должна уметь читать, писать и знать много всяких вещей.

— А я тебе еще раз повторяю: грамота это дело, женщин, которые хотят работать в конторах, как будто бы они мужчины. Тебе это ни к чему. Да, впрочем, ты и сама знаешь, что судьба тебе назначена другая. Не забывай об этом, Эдна…

— Я и не забываю, а вдруг я захочу написать кому–нибудь письмо?

— Кому же это? Никак ты что–то задумала и скрываешь от меня?

— Да нет, Мам, совсем не поэтому. Просто я думаю, мало ли что может случиться. Я же от тебя ничего не скрываю, ты сама знаешь. Только вот что я думаю, так ли уж правильно ты поступила, когда взяла меня из школы после того случая. Почему ты захотела, чтобы я была всегда при тебе?

— Чтобы ты могла, когда придет время, занять мое место на рынке, доченька, а это самое главное. Я думала, ты это уже давным–давно поняла. Быть торговкой на рынке — это кое–что да значит! На нас, доченька, все государство держится.

— Да, конечно, государство–то на вас держится, а вот управлять собой вы позволяете разным дуракам, тому, кто сумел вас перехитрить. Почему это на ответственных постах у нас в стране нет ни одной торговки?

— Да что ты, Эдна, разве можно находиться в одна и тоже время и на рынке, и в учреждении?

— Особенно если не умеешь ни писать, ни читать! Вообще понятия не имеешь о том, чем там занимаются в этих учреждениях!

— Тут, пожалуй, ты права. И все–таки, несмотря ни на что, мы, рыночные торговки, принимаем самое непосредственное участие в жизни страны, а все вместе составляем самое большое профсоюзное объединение. Доченька моя, нужно смотреть правде в глаза: раеве Доктору, например, удалось бы взять власть в свои руки, если бы его не поддержали мы, рыночные торговки?

— Да, Мам, это так. Хотя правда и то, что, придя к власти, Доктор даже намеком не дал понять, как он вам благодарен за вашу поддержку. Ничего подобного, ведь ты сама жаловалась, что жизнь рыночных торговок нисколько не улучшилась с тех пор, как к власти пришло правительство Доктора.

— Это потому, что он ухитрился ввести в правительство только членов своей семьи да людей из своей партии. На то она и политика, доченька, ничего не поделаешь.

— А ты думаешь, Мам, что, будь члены его семьи и люди из его партии неграмотными, они все равно вошли бы в правительство?

— Опять ты за свое!

— Мам, но ведь это же очень важно. Ну скажи, как рыночные торговки могут использовать свои права да еще управлять страной, если они неграмотные?

— А их никто и не просит управлять страной, доченька моя. Каждый должен занимать свое место, только тогда в жизни все будет ладно.

— Да и тогда на первом месте среди нас будет Адима со своими такси. А все прочие, что еле–еле концы с концами сводят, будут каждый грош экономить, лишь бы купить себе приличное платье или пару туфель.

— А пускай не одеваются по–европейски.

— Но ведь они женщины, Мам, а красивые вещи, откуда бы они ни появлялись, всегда большой для всех соблазн.

— Не беспокойся, девочка. Все рыночные торговки могут купить столько платьев, сколько душе угодно. У кого–кого, а у них денег хватает.

— На что же они тогда жалуются, раз они такие богатые?

— Да они совсем не богатые, Эдна! Я, как тебе известно, прихожу торговать на рынок каждый день, что же я, по–твоему, богачка?

— Конечно, нет, Мам, но почему же ты хочешь, чтобы я обязательно заняла твое место на рынке, когда у тебя не будет сил сюда приходить? Вот чего я никак в толк не возьму. Ты что же, решила завещать мне свою бедность?

— Ох, слишком ты много рассуждаешь. Подойди ко мне, послушай, что я тебе скажу по секрету, на ушко… Жизнь так уж устроена: если ты мало зарабатываешь, то жалуйся погромче, чтобы другие слышали, что денег у тебя нет. А если зарабатываешь ты достаточно, чтобы жить как следует да еще кое–что откладывать, жалуйся, девочка моя, еще громче. Люди тебе не поверят, но все равно будет считаться, что ты ничего не зарабатываешь. Среди торговок так обычно и бывает. Скоро рождество, и ты сама прекрасно знаешь, как они его справляют, наши бедные торговки!

— Знаю, Мам, знаю… Подожди, я пойду спрошу, что нужно той даме…

— Ничего. Она просто идет мимо и смотрит.

— Сегодня просто ужасный день, никто ничего не покупает!

— Да, бывают такие дни!

— А тут еще этот болван навязался на мою голову, поговорить, видите ли, ему захотелось!

— Ты мне так и не сказала, чего он от тебя хотел?

— Поговорить со мной, вот и все.

— Все? И потому он торчал тут целый час, что хотел с тобой поговорить?

— Он мне наболтал такого, что я ничего не поняла и…

— Постой, постой, девочка, ты мне сказок не рассказывай. Тебе только двадцать два года, и я‑то знаю, почему ты всегда готова слушать, что тебе мужчин говорят.

— Мам…

— Да, знаю, и в душе даже радуюсь, потому что тебе за здорово живешь голову не заморочишь. Но все–таки повтори–ка, что он тебе говорил.

— Да ничего особенного, Мам, так, ерунду какую–то. Будто бы я выбиваю почву…

— Какую еще почву?

— Ну для разговора, конечно.

— Да, странный тебе попался поклонник.

— Никакой он мне не поклонник, Мам, ты же знаешь.

— А почему же он так добивался разговора с тобой? Объясни–ка мне, что–то никак в толк не возьму.

— Я тоже. Вроде бы ему что–то надо мне сказать, но я мешаю ему выложить то, что у него на сердце.

— На сердце, на сердце, говоришь? Это ты, наверное, первой затеяла разговор про его сердце?

— Да нет же, Мам. Я и не знаю, есть ли оно у него!

— Ну ладно, девочка моя, слушай. Этого типа, видно, нам сам бог послал.

— Почему?

— Я тебе потом объясню. А сейчас, по–моему, пора собираться. Видишь, все уже уходят.

— Ну и денек! Выручку и считать нечего.

— Тем хуже для нас.