Ашантийская куколка

1

В преддверии рождества вся Аккра словно бы закружилась в танце.

Все солнца мира сошлись сюда, к этому берегу моря, и что ни день сияли все ярче, все веселее. У каждого дня было свое солнце, непохожее на вчерашнее. А время неотвратимо шло вперед, теперь уже к совсем близкому концу года. Иногда после полудня сердитые волны насылали шквалистый ветер, старавшийся с размаху разогнать часы затишья. Город оделся в праздничный наряд, украсился цветами, гирляндами, флажками, и по вечерам казалось, будто повсюду блестят головки тысячи разноцветных гвоздей.

В тот день при ослепительном полуденном сиянии Эдна, сама как пробившийся сквозь облака летний день, звонко смеялась. Это рассмешил ее последний покупатель.

— Как по–твоему, Мам, он догадался?

— Это уж его дело, девочка, если твоему покупателю вздумалось ошибиться в твою пользу, не стоит ему мешать.

— А если он вернет гребень и скажет, что слишком дорого заплатил за подделку?

— Тогда позовешь в свидетели весь рынок, и все подтвердят, что ты никогда и в глаза не видела этого простофилю… Послушай, Эдна, можно подумать, будто такое в первый раз случается.

— Нет, конечно, Мам. Не в первый, но…

— Впрочем, не думаю, чтобы он вернулся. Вид у него был туповатый, такие покупают, не глядя.

— Не глядя? Ну нет, Мам, как раз наоборот, он очень внимательно разглядывал покупку и все–таки ничего не увидел. Мам, посмотри, этот гребень из настоящей слоновой кости или нет?

— Из самой настоящей, или я в этом, девочка моя, ничего не смыслю.

Эдна снова расхохоталась, теперь уже в ответ на слова бабушки, да так громко, что соседние торговки заинтересовались, чем же вызвано такое веселье? Бабушка Мам даже сконфузилась и стала судорожно рыться в потрепанной сумочке, которую она обычно прятала в большой деревянный ящик, вытащила наконец оттуда свои старые очки и, даже не потрудившись протереть стекла, наделила очки на нос. И хотя стекла были не слишком чистые, ей все же удалось без особого труда определить, что гребень не что иное, как подделка под слоновую кость, в чем, увы, так удачно подвизалась пластмассовая промышленность.

— Ох, доченька, — вздохнула Мам, — видишь, и я не лучше твоего покупателя. Тоже попалась на удочку.

Эдна еще долго смеялась и наконец сказала:

— Во всяком случае, теперь уже ясно, что покупатель не вернется.

— Твоя правда. Но вот что я тебе скажу, даже если он и вернется, ничего не изменится: купил гребень, и все тут. Что было бы с нами, если бы каждый покупатель возвращал купленную вещь?

Солнце щедро заливало часть рынка, обращенную к Западу. Играя всеми цветами радуги, на прилавках засверкали тысячи всевозможных украшений. Колье и браслеты под серебро и золото — улыбчатые суррогаты, которые, не скупясь, доставляют ювелиры Запада, — большие перламутровые пуговицы, жемчуг, так и отливающий фальшивым блеском, серьги всех размеров, новенькие алюминиевые чайники, медные кастрюли, крытые эмалью, граненые стаканы — хрусталь для неимущих, — запонки в проржавевшей оправе, перочинные и кухонные ножи, столовые ложки, вилки с крупными зубцами для гурманов, шотландские, ярко раскрашенные оловянные солдатики и в углу прилавка матовые гребни из слоновой кости и из пластмассы–все эти богатства беспощадно палило полуденное солнце.

Прилавок бабушки Мам ничем не отличался от большинства других. Сбитый из трех широких досок стол, положенный на крепкие узловатые ножки, служил одновременно и прилавком, и витриной. Сверху все это прикрывал небольшой навес из рифленого кровельного железа, которое проржавело от времени, но стойко выдерживало напор гнувших его ветров‚ с боков к навесу были прилажены где пластиковые щиты, где куски от мешков из–под муки, тоже в меру своих сил сопротивлявшиеся непогоде. Оставалось загадкой, каким образом в сезон дождей, при таком ненадежном хранении, не подмокали товары. Впрочем, Мам, Эдна и их соседки — владелицы столь же хрупких сооружений — редко жаловались на погоду, разве что когда действительно лило как из ведра. Но в конце этого года сильных дождей не было; так что послеполуденное тепло само располагало к веселью и смеху, и благоухающая радость лета веяла над всей рыночной площадью.

День медленно клонился к вечеру. За шутками и смехом время летело быстро. Некоторые торговки уже засуетились, приступив если еще не к подсчету дневной выручки, то к приведению в порядок своего товара. Другие, наоборот, не спеша готовились к вечерней торговле, рассчитывая перевалить через шесть часов и отхватить хотя бы часть вечера, когда с наступлением сумерек рынок в своем упорном стремлении продлить существование приобретал какой–то загадочный вид.

— Пора собираться домой, Мам, — сказала Эдна.

— Ты что, устала? Посмотри, еще совсем светло, а ты уже домой собралась.

— Ты всегда так говоришь, Мам, а нет чтобы вспомнить, что мы живем далеко отсюда. Пока еще дождемся автобуса, как раз и будет время.

— Ах, молодежь, молодежь, и откуда вы такие? В наше время мы повсюду ходили пешком, а нынешние…

— Неужели вы так уж повсюду и ходили пешком?

— Конечно… А как же иначе? Не думаешь ли ты, что мы родились с автомобилем вместо ног?

— Знаешь, Мам, не хотела бы я родиться до появления автомобиля.

— Да ты и не родилась в ту пору, это сразу видно. Ты даже домой пешком дойти не можешь. Даже домой…

— Пешком? А сама–то ты смогла бы, после такого утомительного дня, всю дорогу идти пешком?

— Я так и делала, девочка моя, именно так! Ты еще не родилась…

— А ты уже ходила на рынок?

— А я уже ходила на… Эй, Эдна, смотри, кто к нам идет! Да неужто он?

Это действительно был он, тот самый покупатель.

Он шел, многозначительно улыбаясь. Эдна, не зная как себя вести, дважды провела тыльной стороной ладони по лбу и решительно начала убирать с прилавка товар. А мужчина продолжал улыбаться, явно забавляясь смущением обеих женщин: бабушки и внучки. Те, кому есть в чем себя упрекнуть, всегда смущаются при виде улыбки того, кто предстал пред ними в роли судьи. В сущности, улыбкой мы награждаем хорошо воспитанного ребенка или оказавшего нам любезность взрослого, но для врага нет хуже такого подарка. Ибо в подобных случаях это скорее усмешка, независимая и надменная, над человеческой мелочностью, даже если она внешне наивно беспечна. Улыбка может ударить больней, чем пощечина, отпущенная с размаху. Она способна в мгновение ока выразить больше презрения, нежели любое слово, пусть даже написанное самыми крупными буквами. А иной раз она просто свидетельство того, что обида прошла, что жизнь по–прежнему прекрасна и что лучше забыть причиненные вам неприятности. Улыбка просто улыбкой никогда не бывает. Она всегда что–нибудь да говорит, если даже человек предпочитает молчать. Она бывает такой же неуместной, как голубое небо во время дождя, и такой же горькой, как муки рожающей в лесу слонихи. Она бывает лучезарной, как солнце, и мимолетной, как счастье. Впрочем, пойди–ка разберись во всем этом!

Эдна наклонилась взять корзинку, которую только что принесла из так называемого чуланчика позади лавочки. Мужчина продолжал улыбаться, словно догадываясь, что девушка не желает вступать с ним в разговор. И действительно, первой осмелилась нарушить молчание бабушка. В качестве старейшей торговки на рынке она рассудила так: покупатель всегда остается покупателем, даже если он вернется к вам с жалобой или претензией.

— Что ты хочешь купить? — спросила бабушка.

— Гребень‚ — ответил мужчина не без лукавства.

— Гребень? — переспросили одновременно обе женщины. Вот тебе и на! Если бы покупатель вернулся с претензией, кстати сказать вполне обоснованной, все было бы понятно, тут уж ничего не попишешь. Но вернуться, чтобы снова нарваться на обман, — вот этого–то они ни как не могли взять в толк.

— Гребень? _повторила Эдна, приосанившись. — А что ты сделал с тем, который я только что продала тебе?

— Не знаю, просто не знаю, что случилось… По–моему, я его потерял. Он сказал это с таким несчастным видом, что, глядя на него, невольно хотелось смеяться. Эдна и бабушка молча переглянулись и почти одновременно вздохнули с облегчением, что не укрылось от покупателя.

— Как? — забеспокоился он. — Разве у вас нет больше гребней?

— Есть, есть. сейчас я тебе покажу наш товар. Эдна, где у тебя лежат гребни?

— Подожди, Мам. Я сама обслужу этого господина. Иди сюда.

Покупатель снова подошел к тому самому месту, где недавно, в поддень, выбрал себе первый гребень.

Бабушка, держась у другого конца длинного прилавка, готовилась наблюдать, как Эдна снова будет околпачивать покупателя. Не сон ли это, мелькнуло у нее в голове, здорова ли я; на всякий случай она трижды ущипнула себя за подбородок большим и указательным пальцем правой руки и убедилась, что нижняя челюсть у нее на месте. Тогда, чтобы окончательно удостовериться в реальности происходящего, она вытащила из своей старой сумочки очки и, зацепив их за уши, широко раскрыла глаза. Нет, ничего ей не померещилось, покупатель действительно стоял у прилавка и ждал, когда Эдна его обслужит. Между тем девушка уже оправилась от прежнего страха, и бабушка поняла это сразу, потому что руки у внучки, обслуживающей клиента, больше не дрожали. Казалось даже, на лице ее вот–вот заиграет улыбка, по которой сразу узнаешь настоящую торговку.

Мужчина выбирал гребень не торопясь, как будто Эдна в первый раз разложила перед ним свой товар. Это был человек среднего роста, прекрасно сложенный, что бросалось в глаза с первого взгляда, тем более что на нем была рубашка из белого поплина с короткими рукавами. Брюки из габардина цвета хаки заметно выделялись среди невзрачной одежонки окружающих, зато прекрасно сочетались с начищенными до блеска коричневыми туфлями. «Такой чистюля, — подумала Эдна‚- мог бы быть и поумнее». Типичное рассуждение торговца. Покупатель — чужой нам человек, мы его не знаем. Но именно потому, что он — чужой, мы и можем всучить ему любой товар. Попробуйте–ка продать что–нибудь своим друзьям! Если вы и сумеете сбыть им слишком яркий, по вашему мнению, галстук, то лишь только после долгих уговоров, улыбок и прочих доказательств ваших дружеских чувств. Теперь прикиньте, сколько бы потребовалось от вас усилий, чтобы продать все выставленные на прилавке товары! Чужой хорош уж тем, что, уговаривая его, не испытываешь угрызений совести. Хотя бы только по этой причине следует принимать его таким, каков он есть: если он глуп, как вполне можно предположить в данном случае, достаточно сделать удивленный вид, когда он уличит вас во лжи. Однако послушайте, что было дальше:

— Этот гребень, кажется, из настоящей слоновой кости, — начал покупатель.

— Как это кажется? Все гребни, которые я тебе предлагаю, — из самой настоящей слоновой костный, — сказала Эдна, взяв для большей убедительности обиженный тон.

— А ты знаешь, откуда берется слоновая кость?

— Еще бы, в нашем квартале живет резчик по кости.

— В таком случае знай, что он тебя обманул и продал подделку, а сказал, что это слоновая кость.

— Это не он продал мне их.

— А кто же тебе их продал?

— Кто… кто.… помню я, что ли? Мы покупаем товар в магазинах и не обязаны говорить, где именно. Правда, Мам? Ты слышишь, что говорит этот человек?

— Что такое? — вступила в разговор бабушка.

— Этот господин говорит, что наши гребни поддельные.

— Что? Наши гребни…

— Да, да, поддельные, Мам, — прервал ее покупатель. — И ты сама прекрасно знаешь; что это правда. Твоя внучка, может быть, и не разбирается в том, что такое настоящая слоновая кость, она еще слишком молода, чтобы понимать в этом деле толк, но ты–то, неужели ты станешь меня уверять, что гребень из настоящей слоновой кости может гнуться так, как этот, и не ломаться? А ну–ка, посмотри!

— К великому изумлению обеих женщин, он быстрым движением согнул гребень почти пополам и сказал:

— Вот видишь, девушка, если бы гребень был из настоящей слоновой кости, он бы тут же сломался. Как, например, вот этот. Извините, если я его сломаю, но надо же вас убедить.

— Не надо! — хором воскликнули Эдна с бабушкой.

— Не надо? — переспросил мужчина. — Значит, вы все прекрасно поняли и согласны со мной, да?

— Сломаешь — будешь платить.

— Знаю, только поэтому я и не собираюсь его ломать. Зато на сей раз я нашел нужный мне гребень. И не намерен упускать такой счастливый случай. Быть обманутым в один день дважды я не желаю.

Эдна и бабушка слушали, не веря своим собственным ушам, особенно когда при последних словах покупатель вынул портмоне и приготовился расплачиваться. Но тут Мам, вдруг вспомнив, что за всю свою долгую жизнь рыночной торговки она ни разу не стерпела ни единой, даже самой малой, обиды, стала громко сзывать народ, крича, что вот, мол, этот незнакомый мужчина ее оскорбил.

— Он говорит, что я продала ему вместо настоящей слоновой кости подделку, а сам даже не хочет показать то, что купил. Идите, идите сюда все, послушайте, как, он оскорбляет меня перед внучкой!

В одно мгновение вокруг покупателя собралась целая толпа торговок — настоящие воительницы, — готовых научить наглеца вежливости не словами, а делом

— Да я тебя ничем не оскорбил, Мам! — попытался оправдаться покупатель. — Я вовсе не говорил, что ты занимаешься продажей поддельных вещей, ничего такого не говорил!

С рыночными торговками надо держать ухо востро. Они без умолку тараторят, кричат, поют, расхваливают свой товар. И все это беззлобно. Но если они дружно обрушатся на человека, тогда жди беды. И покупатель об этом прекрасно знал. Поэтому–то он и решил выбраться отсюда, пока не поздно. Но не тут–то было; когда со всех сторон стали сбегаться дамы в ярких юбках и кофтах, связанные обычной в таких случаях круговой порукой, покупатель сам осложнил свое положение: он старался пробиться сквозь быстро растущую толпу, да еще держал в руке гребень из слоновой кости, за который не успел расплатиться. Бабушке это было на руку, и она принялась клясть ни в чем не повинного покупателя, обвиняя его в воровстве; тут уж дело запахло тюрьмой: клиент посмел нарушить самые элементарные принципы торговли.

— Смотрите все, — громко кричала Мам, — он меня, старую женщину, оскорбил, да еще и украл у меня гребень! Вон он, мой гребень, у него в руке, смотрите, смотрите! А где деньги, почему он за гребень не заплатил? Скажите, кто видел, как он со мной расплачивался, скажите в присутствии моей внучки!

— Нет! Мы не видели! — хором отозвались женщины.

— Так кто же он тогда? Разве не вор?

— Вор! Вор! Самый настоящий!

— Как же так! — воскликнул мужчина. — Вы слушаете только то, что говорит вам эта старуха. Вы не…

— Вы слышали, как он меня назвал?

— «Старуха!.. Старуха!», может быть, она такая же старая, как твоя мамаша? Может быть, она годится тебе в матери? — послышалось сразу несколько голосе! из толпы.

— Вы меня, подружки, в обиду не давайте! Будьте мне сестрами редкими… Вижу, вижу, вы защитите меня от этого мошенника!

— Перестань, Мам! Это уж слишком!

Эдна произнесла эти слова во всеуслышание. Во время завязавшейся перепалки она держалась за спиной бабушки и молча наблюдала за всем происходящим. Услышав ее голос, все повернулись к ней. Толпа мгновенно стихла. Бабушка удивленно посмотрела на внучку.

— Эдна, девочка моя, да что ты говоришь?

— Я говорю, перестань. Нехорошо это…

— У–у–у… — загудела толпа.

— Нехорошо, — повторила Эдна, немного помолчав. — Мы не даем этому человеку ничего сказать в свое оправдание.

— А что я вам говорил? — обратился мужчина к торговкам. — Что…

— Что, что… — подхватила бабушка. — Уж не собираешься ли ты утверждать, что не оскорбил меня, может, ты еще скажешь, что и гребень не пытался украсть, а?

— Но посмотри же на меня, милая дама! Неужели я похож на человека, которому не по средствам купить себе гребень и заплатить за него, сколько положено?

— Конечно, может быть, ты и богат, как сам Атафиор, но я тебе вот что скажу: на этот раз обворовать меня тебе не удастся. А ты, Эдна, если и дальше будешь продолжать так себя вести, то уж поверь мне, настоящей торговкой тебе никогда не стать. Э-э! Вы не слушайте только, как неуважительно разговаривает со мной собственная моя внучка, да еще перед всем честным народом…

Трудно, даже невозможно, описать жесты, которыми сопровождались эти слова. Толпа неодобрительно загудела, давая понять, что бабушка целиком права. Если бы Эдна неуважительно говорила с бабкой при других обстоятельствах, никто бы не обратил на это внимания. В жизни всякое случается. Но сейчас, перед всеми, такое стерпеть нельзя…

— Подумайте только, за какого–то чужого человека вступилась! — удивлялся кто–то.

Так или иначе, а незнакомец, видимо, почувствовал искреннюю благодарность к Эдне за ее вмешательстве; явно неуместное в глазах окружающих, как нарушение правил приличия, но оно, во всяком случае, отвлекало внимание женщин от мошенника–покупателя. Невозможно предугадать настроение толпы. Только что она неодобрительно гудела, но вот уже все разом решили, что если сама Эдна не вступилась первая за свою род: кую бабушку, то, стало быть, нечего чужим соваться в такое щекотливое дело. А поскольку заходящее солнце, бросало уже последние слабые лучи, толпа у прилавка Мам стала быстро редеть, и торговки одна за другой под предлогом, что пора, мол, готовить ужин, разошлись. И пока Эдна, успокоившись, просила у бабушки прощения и уговаривала ее тоже успокоиться, около них уже не осталось никого, кроме нашего покупателя, который радовался вновь обретенной свободе. Бабушка в свою очередь наговорила Эдне много всяких слов. И не все они ласкали слух, но, в конце концов, внучка их. вполне заслужила: воспитанная девушка никогда не посмеет при людях так резко оборвать бабушку, даже, будь на то свои основания.

— А главное, вступилась за какого–то незнакомца!

— Но тут покупатель вынул наконец деньги, желая расплатиться за покупку, и так изумил обеих женщин, что те даже не сумели скрыть своих чувств:

— Пятьдесят фунтов! — воскликнула Эдна.

— Батюшки! — запричитала Мам. — Пятьдесят фунтов!

Покупатель продолжал спокойно стоять, протягивая Эдне новую, хрустящую бумажку. Глаза девушки заискрились от радости. Только ли потому, что она увидела деньги? Или, быть может, оттого, что покупатель сумел таким образом доказать, что он, как говорится, человек порядочный? В самом деле, такой хорошо одетый человек, имеющий пусть даже одну–единственную бумажку в пятьдесят фунтов, никогда не станет воровать на рынке гребень, даже из самой что ни на есть настоящей слоновой кости. Такие деньги — это не просто деньги, это мерило доверия, которое можно оказать тому, у кого они в кармане.