Айсберг

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Где-то в черной пропасти бесчувствия забрезжил свет. Неяркий, туманный — так лампочка работает от садящейся батарейки. Питт устремился к нему. Раз и другой предпринимал он попытки дотянуться до желтого света, понимая, что это окно в сознании, ведущее во внешний мир. Но всякий раз, когда ему казалось, что он дотянулся, свет отодвигался, и Питт снова соскальзывал в пустоту. Мертвый, неотчетливо думал он. Я мертв.

Но потом он почувствовал присутствие другой силы, чего-то, чего здесь не должно было быть. Оно приближалось сквозь пустоту и с каждым мгновением становилось сильнее. Потом Питт схватился за него и сразу понял, что еще жив. Это была боль, великолепная, мучительная боль. Она охватила его одной сокрушительной, мучительной волной, и он застонал.

— Слава тебе, господи! Спасибо, что вернул его!

Голос доносился словно издалека. Питт переключил сознание на вторую скорость и снова услышал:

— Дирк! Это Тиди!

Секундное молчание. За эту секунду Питт увидел разгорающийся свет, ощутил пронзительно чистый свежий воздух, почувствовал, что его голова лежит на мягкой руке. Перед глазами все расплывалось, он смутно различал склонившуюся над ним фигуру. Хотел заговорить, но смог только застонать, издать несколько нечленораздельных звуков и посмотреть на туманный силуэт.

— Похоже, наш майор Питт возрождается.

Питт едва различил эти слова. Говорила не Тиди, в этом он был уверен: голос более низкий, мужской.

— Основательно над ним поработали, — продолжал этот неопределимый голос. — Ему было бы лучше умереть, не приходя в сознание. Судя по обстановке, никто из нас не доживет…

— Он выживет. — Это снова Тиди. — Он просто должен выжить. Дирк — наша единственная надежда.

— Надежда… Надежда? — прошептал Питт. — Однажды у меня было свидание с девушкой, которую так звали.

В боку словно устроился кусок раскаленного железа, но, как ни странно, лицо ничего не чувствовало, истерзанная плоть онемела. Потом он понял, почему видит только смутные тени. Зрение, по крайней мере тридцать процентов его, вернулось: Тиди сняла с лица Питта тонкую влажную ткань — обрывок ее нейлонового чулка. Избитое опухшее лицо ничего не чувствовало, потому что Тиди постоянно смачивала ушибы ледяной водой из соседней грязной лужи, стараясь уменьшить воспаление.

То, что Питт вообще мог что-то видеть сквозь распухшие глаза-щелки, свидетельствовало об успешности ее действий.

Питт с трудом сфокусировал взгляд. Тиди смотрела на него, длинные рыжеватые волосы обрамляли бледное, встревоженное лицо. Потом послышался другой голос, и на этот раз он показался знакомым.

— Вы столкнулись с грузовиком, майор, или это бульдозер так подправил вашу уродливую физиономию?

Питт повернул голову и посмотрел на улыбающегося, но напряженного Джерома П. Лилли.

— Поверите в гиганта с мышцами как древесные стволы?

— Вероятно, — ответил Лилли, — дальше вы скажете, что я тоже плохо выгляжу. Но сначала поглядите на других.

— Вы будете разочарованы, но я его и пальцем не тронул.

— Вы не сопротивлялись?

— Нет.

Лилли чрезвычайно удивился.

— Вы стояли, терпели избиение… и ничего не делали?

— Да когда же вы двое заткнетесь! — В голосе Тиди звучало раздражение и отчаяние. — Если мы хотим выжить, нужно поставить Дирка на ноги. Нельзя просто сидеть и сплетничать.

Питт с трудом сел; все вокруг закрыла красная дымка боли: это отчаянно протестовали его ребра. Неожиданное необдуманное движение заставило его почувствовать себя так, словно кто-то зажал его грудь в клещи и повернул. Очень осторожно, очень медленно он наклонился и смог осмотреться.

И увидел сущий кошмар. Питт долго смотрел на невероятную картину, потом недоуменно посмотрел на Тиди и Лилли. Но вот до него начало доходить. Он оперся на вытянутую руку и, ни к кому не обращаясь, прохрипел:

— Боже, не может быть.

Десять или двадцать секунд он сидел в тишине, которую называют «мертвой», сидел неподвижно, как мертвец, глядя на разбитый вертолет всего в десяти ярдах от себя. Куски корпуса глубоко увязли в грязи на дне ущелья, неровные стены которого под углом поднимались вверх и там, на высоте в сто ярдов, как будто встречались под исландским небом. Питт заметил, что разбитый вертолет огромен, вероятно, класса «титан», и способен брать на борт тридцать пассажиров. Какова бы ни была первоначальная окраска корпуса, сейчас разглядеть ее было невозможно. Большая часть фюзеляжа за кабиной сложилась гармошкой, остальной корпус представлял собой груду покореженного металла.

Первое впечатление Питта, возникшее в смятенном сознании, было таково: никто не может выжить в такой катастрофе. Но вот же они — сам Питт, Тиди, Лилли, а вокруг по склонам ущелья в неестественных, неудобных позах разбросаны те самые люди, которые стояли рядом с Питтом в комнате для трофеев у Рондхейма, те люди, что противостояли Джеймсу Келли и «Хермит лимитед».

Все как будто были живы, но большинство тяжело ранены. Неестественные углы, под которыми торчали руки и ноги, свидетельствовали о переломах.

— Прошу прощения за неизбежный вопрос, — прохрипел Питт, хотя теперь он справлялся с речью, — но что произошло?

— Не то, что вы думаете, — ответил Лилли.

— А что тогда? Это же очевидно… Рондхейм нас бросил, когда вертолет разбился.

— Мы не разбивались, — сказал Лилли, — обломки здесь уже несколько дней, а то и недель.

Питт недоверчиво посмотрел на Лилли, который как будто удобно лежал на влажной земле, не обращая внимания на промокшую одежду.

— Лучше введите меня в курс дела. Что с этими людьми? Как вы здесь оказались? Рассказывайте.

— Да, в общем, рассказывать нечего, — ответил Лилли. — Люди Рондхейма схватили меня, когда я пытался что-нибудь узнать на причале «Альбатроса». Я не успел ничего узнать, а меня уже отвезли в дом Рондхейма и бросили к этим джентльменам.

Питт сделал движение в сторону Лилли.

— Вы нехороши. Дайте-ка взгляну.

Лилли нетерпеливо отмахнулся.

— Выслушайте меня. Потом постарайтесь выбраться отсюда и позвать на помощь. Пока смерть от ран никому не грозит: Рондхейм позаботился об этом. Главная опасность — холод. Сейчас температура ниже четырех градусов, через несколько часов начнет подмораживать. Тогда будут первые смерти от холода и шока. К утру в этом проклятом ущелье останутся только стылые трупы.

— Об этом позаботился Рондхейм? Боюсь…

— А вы не бойтесь. Помедленней нажимайте на курок, майор Питт. Ясно, что бойня, которую вы видите, не следствие несчастного случая. Сразу после того, как ваш друг садист Рондхейм превратил вас в сырое мясо, нам всем дали сильную дозу нембутала, а потом он и его люди холодно и методично переломали нам все кости, какие ломаются при падении вертолета.

Питт смотрел на Лилли, но молча. Его сознание, потеряв равновесие, погрузилось в водоворот невероятного; он пытался найти какое-нибудь разумное объяснение обстоятельствам, которые невозможно объяснить. В своем теперешнем состоянии он готов был поверить всему, но слова Лилли были слишком чудовищны.

— Боже мой, не может быть. — Питт закрыл глаза и раздраженно покачал головой. — Это какой-то безумный кошмар.

— В его причинах ничего безумного нет, — заверил Лилли. — В безумии Келли и Рондхейма есть и метод, и последовательность.

— Откуда вы знаете?

— Я уверен… я последний, кому вкололи нембутал… и слышал, как Келли объяснял сэру Эрику Марксу, что вся эта нереальная трагедия просчитана компьютерами «Хермит лимитед».

— Но с какой целью? Зачем такая жестокость? Келли мог просто посадить нас в самолет и выбросить в океан: ни следа, ни шанса выжить.

— Компьютеры рассуждают бесстрастно и принимают во внимание только факты, — устало ответил Лилли. — Для своих правительств люди, сейчас страдающие вокруг нас, — влиятельные особы. Вы ведь были на приеме у Рондхейма. И слышали, как Келли объяснял, что они должны умереть: их смерть станет отвлекающим маневром, позволит выиграть время, заголовки будут во всех газетах, внимание мировых лидеров будет уведено в сторону и «Хермит лимитед» совершит свой переворот без международного вмешательства.

Питта сощурился.

— Но это не объясняет садистскую жестокость.

— Да, не объясняет, — согласился Лилли. — Однако в глазах Келли цель оправдывает средства. Исчезновение в море, несомненно, вводилось в компьютеры, но было отвергнуто ради более выгодного плана.

— Обнаружение тел в самое подходящее время.

— Да, что-то в этом роде, — медленно сказал Лилли. — Внимание мира к исчезновению в море через неделю или десяти дней поисков ослабело бы: ведь никто не может прожить так долго в ледяной воде Северной Атлантики.

— Конечно, — кивнул Питт. — Идеальный пример — исчезновение «Лакса».

— Точно. Келли и его богатым друзьям нужно максимально возможное время, чтобы укрепиться в стране, которую они собрались захватить. Чем дольше наш государственный департамент будет отвлекать исчезновение высокопоставленных дипломатов, тем меньше внимания он будет уделять действиям «Хермит лимитед».

— Келли сможет использовать время более длительных поисков. — Голос Питта звучал негромко, но уверенно. — Когда надежда начнет таять, он сможет подстроить случайное обнаружение исландцами места крушения и тел. И получит еще две недели, пока мир будет скорбеть, а главы правительств — произносить траурные речи на похоронах.

Учтены все возможности. Мы летели в северное поместье Рондхейма на ловлю лосося. Его группа, руководство «Хермит лимитед», должны были лететь следующим рейсом. Такую историю предъявили бы миру.

— А что помешало бы случайно обнаружить нас раньше? — спросила Тиди, осторожно вытирая кровь с разбитых губ Питта.

— Это совершенно очевидно, — сказал Питт, задумчиво осматривая окрестности. — Нас невозможно увидеть, если не стоять прямо над нами. Добавьте к этому, что нас, вероятно, выбросили в самой ненаселенной части Исландии, и вероятность случайного обнаружения становится бесконечно малой.

— Теперь вы видите всю картину, — сказал Лилли. — Вертолет следовало поместить в узкое ущелье и уничтожить, потому что организовать крушение с такой точностью невозможно. Место, которое нельзя обнаружить. Если вверху пролетит поисковый самолет, у него будет всего секунда, чтобы заметить обломки, — в лучшем случае это один шанс на миллион. Следующий шаг — разбросать вокруг тела. Потом две-три недели разложения, и самый опытный коронер признает, что одни жертвы погибли в крушении, другие — от холода и шока.

— И я единственный, кто может ходить? — хрипло спросил Питт.

Его сломанные ребра болели, как тысяча кровоподтеков, но взгляды, полные надежды, жалкий оптимизм в глазах людей, знающих, что смерть всего в нескольких шагах, заставляли его забыть о боли.

— Ходить могут несколько человек, — ответил Лилли. — Но у них сломаны руки, и им не подняться на верх ущелья.

— Тогда, вероятно, я избранный.

— Вы избранный, — чуть улыбнулся Лилли. — Единственное ваше утешение: Рондхейму противостоит человек, который крепче, чем полагают компьютеры.

Одобрение в глазах Лилли стало тем дополнительным толчком, в котором нуждался Питт. Он неуверенно встал и посмотрел на лежащую на земле неподвижную фигуру.

— Что вам повредил Рондхейм?

— У меня сломаны оба плеча и, думаю, таз.

Лилли говорил так спокойно, словно рассуждал о неровной поверхности Луны.

— Небось, жалеете, что не работаете в Сент-Луисе на отцовской пивоварне?

— На самом деле нет. Старик папаша никогда не верил в своего единственного сына. Если я… если, вернувшись, не застанете меня в живых, скажите ему…

— Свою мятежную прокламацию прочтете ему сами. К тому же я не смогу говорить искренне. — Питт с трудом сохранял спокойствие в голосе. — Мне никогда не нравилось пиво Лилли.

Он отвернулся и наклонился к Тиди.

— А с вами что сделали, дорогая?

— Вывихнута лодыжка, — храбро улыбнулась Тиди. — Ничего серьезного. Наверно, мне повезло.

— Простите, — сказал Питт. — Вы бы не лежали здесь, если бы не моя оплошность.

Она взяла его руку и сжала.

— Это гораздо интересней, чем писать под диктовку и печатать письма адмирала.

Питт взял ее на руки, нежно пронес несколько футов и уложил рядом с Лилли.

— Вот ваш шанс, моя маленькая золотоискательница. Настоящий живой миллионер. И на следующие несколько часов он ваш слушатель. Мистер Джером П. Лилли, позвольте представить вам мисс Тиди Ройял, самую милую работницу Национального агентства подводных и морских работ. Живите вместе долго и счастливо.

Питт поцеловал Тиди в лоб, снова распрямился и неуверенно прошел по мокрой земле к человеку, которого знал как Сэма. Он думал о полных достоинства манерах, о теплом и проницательном взгляде, который видел в комнате для трофеев; теперь, увидев ноги, выгнутые, как кривые ветви дуба, и голубые глаза, затуманенные болью, он заставил себя улыбаться уверенной, полной надежды улыбкой.

— Держитесь, Сэм. — Питт наклонился и осторожно сжал плечо старика. — Еще до обеда я вернусь с самой красивой медсестрой в Исландии.

Губы Сэма чуть изогнулись в улыбке.

— Для человека моего возраста сигара была бы куда предпочтительней.

— Значит, будет сигара.

Питт наклонился и пожал Сэму руку. Голубые глаза внезапно ожили, старик приподнялся и сжал протянутую руку Питта с такой силой, что Питт не поверил; лицо Сэма просветлело, и на нем отобразилась упрямая решимость.

— Его нужно остановить, майор Питт. — Голос звучал тихо, это был почти шепот, но очень настойчивый. — Нельзя позволить Джеймсу осуществить его ужасный замысел. Он утверждает, что цели его благородны, но люди, которыми он окружил себя, стремятся только к богатству и власти.

Питт лишь молча кивнул.

— Я прощаю Джеймсу то, что он сделал. — Старик словно говорил сам с собой. — Скажите ему, что брат прощает его…

— Боже мой! — На лице Питта отразилось потрясение. — Он ваш брат?

— Да, Джеймс мой младший брат. Я много лет оставался на втором плане, управляя финансами и решая проблемы гигантской транснациональной корпорации. Джеймс наслаждался всеобщим вниманием. До последнего времени мы составляли очень успешную комбинацию. — Келли едва заметным прощальным жестом наклонил голову. — Да поможет вам бог. — На его лице появилась слабая улыбка. — И не забудьте мою сигару.

— Можете на это рассчитывать, — шепотом ответил Питт.

Он отвернулся, в голове крутился водоворот образов и чувств; но вот постепенно сознание прояснилось, и осталась только одна невыполнимая цель, державшая сознание как в тисках. Движущая сила — ненависть, которая тлела в нем с самого первого калечащего удара Рондхейма, разгорелась ярким пламенем и объяла мозг, исключив все прочее; но тут его вернул к действительности тихий голос русского дипломата Тамарецова:

— Истинный коммунист сердцем с вами, майор Питт.

Питт ответил, не задерживаясь:

— Для меня это честь. Нечасто коммунист полагается на капиталиста в спасении своей жизни.

— Да, такую пилюлю проглотить нелегко.

Питт остановился, задумчиво посмотрел на лежащего, отметил его неподвижные руки, неестественно вывернутые ноги. Лицо его смягчилось.

— Если пообещаете не заниматься коммунистической пропагандой, пока меня не будет, принесу вам бутылку водки.

Тамарецов с любопытством посмотрел на Питта.

— Демонстрируете юмор янки, майор? Но насчет водки, кажется, вы говорите серьезно.

Улыбка тронула углы рта Питта.

— Не поймите меня превратно. Я все равно собрался заглянуть в ближайший магазин за выпивкой, так что избавлю вас от такого путешествия.

Прежде чем русский смог ответить, Питт повернулся и начал подниматься по стене ущелья к равнине. Вначале осторожно, по несколько дюймов за раз, стараясь щадить поврежденные ребра, Питт впивался в мягкую, скользкую землю и подтягивался, не глядя по сторонам, — он смотрел только прямо перед собой. Первые двадцать футов дались легко. Но затем склон стал более крутым, а почва — твердой, делать углубления удавалось с трудом, приходилось опираться на кончики пальцев.

Подъем превратился в мучительное испытание, усугубленное болью из-за многочисленных повреждений. Все чувства ушли, движения стали механическими: вцепись — подтянись, вцепись — подтянись. Питт пытался считать отвоеванные футы, но после тридцати сбился, мозг переставал повиноваться.

Он стал подобен слепцу, который при свете дня движется в мире мрака; единственное чувство, какое у него сохранилось, — осязание. И тут его впервые охватил страх, не страх падения или ран, но честный, холодный страх подвести двадцать людей внизу. А ведь их жизнь зависела от того, доберется ли Питт до границы земли и неба, вверху, которая кажется бесконечно далекой. Минуты казались часами. Сколько их прошло? Он не знал и никогда не узнает. Время как нечто измеряемое перестало существовать. Тело превратилось в автомат, который без приказов сознания проделывает одни и те же движения.

Питт снова взялся считать, но на этот раз остановился на десяти. Потом минута отдыха, сказал он себе, всего минута, и снова подъем. Теперь дыхание вырывалось с трудом, пальцы были окровавлены, ногти обломаны, под них набились грязь с кровью, мышцы рук болели от постоянных усилий — верный признак того, что тело вот-вот откажет. Пот ручьями катился по лицу, но измученная плоть этого не ощущала. Питт остановился и посмотрел наверх; он почти ничего не увидел в щелки заплывших глаз. Край ущелья казался туманной ломаной линией, и определить расстояние до него он не мог.

Вдруг неожиданно, почти с удивлением, Питт ощутил под руками мягкую, крошащуюся почву края. С силой, о существовании которой у себя не подозревал, он выбрался на ровное место и замер, очень напоминая труп.

Почти пять минут Питт лежал неподвижно, только грудь поднималась и опадала неровными толчками. Постепенно волны полного истощения отступили, сменившись терпимой усталостью; Питт встал и посмотрел вниз, на крошечные фигуры на дне. Поднес руки ко рту, чтобы крикнуть, но передумал, не зная, что — какие слова подобрать, как подбодрить. Люди внизу увидели только его голову и плечи над крутым склоном. Потом Питт махнул рукой и исчез.