Айсберг

ГЛАВА ПЯТАЯ

Исландия, земля мороза и огня, неровных ледников и дымящих вулканов, остров полей красной призматической лавы, холмистой зеленой тундры и мирных голубых озер, вытянулась под роскошным золотым блеском полуночного солнца. Окруженная Атлантическим океаном, омываемая на юге теплыми водами Гольфстрима и на севере застывшим полярным морем, Исландия находится на середине прямой, соединяющей Нью-Йорк и Москву. Необычный остров с его калейдоскопическими видами гораздо менее холодный, чем предполагает его название[4]; средняя температура самого холодного месяца, января, редко опускается ниже, чем на побережье Новой Англии в Соединенных Штатах. Того, кто видит ее в первый раз, Исландия пленяет несравненной красотой.

Питт наблюдал, как на горизонте встают снежные вершины острова, а мелькающая под «Улиссом» вода из темно-синей на океанских глубинах становится ярко-зеленой в прибрежном прибое. Он поменял курс, вертолет повернул на девяносто градусов и полетел вдоль крутых лавовых утесов, выраставших из моря. Пролетели над маленькой рыбацкой деревушкой на берегу круглого залива (крыши домов выложены в шахматном порядке красными и пастельно-зелеными черепицами) — сторожевым постом у входа к Северному полярному кругу.

— Который час? — спросил Ханневелл, очнувшись от легкого сна.

— Четыре десять утра, — ответил Питт. — Боже, глядя на это солнце, можно подумать, что сейчас четыре десять пополудни.

Ханневелл громко зевнул и безуспешно попробовал потянуться в тесной кабине.

— Сейчас я бы отдал правую руку за возможность уснуть между накрахмаленными простынями в мягкой постели.

— Не закрывайте глаза, уже недолго.

— Далеко до Рейкьявика?

— Еще полчаса. — Питт замолчал, чтобы свериться с приборами. — Я мог бы срезать, полетев севернее, но мне хотелось взглянуть на береговую линию.

— Шесть часов сорок пять минут как мы вылетели с «Катавабы». Неплохо.

— Могли бы прилететь быстрей, если бы не дополнительный бак с горючим.

— Без него нам пришлось бы плыть четыреста миль до берега.

Питт улыбнулся.

— Мы всегда могли бы послать SOS береговой охране.

— Судя по настроению коммандера Коски, когда мы улетали, вряд ли он откликнулся бы на сигнал, даже если бы мы тонули в ванне, а у него рука лежала на пробке.

— Что бы ни думал обо мне Коски, я голосую за присвоение ему адмиральского звания при первой возможности. В моем представлении он очень хороший человек.

— Вы своеобразно выражаете восхищение, — сухо заметил Ханневелл. — За исключением вашего очень проницательного предположения относительно огнемета — тут шляпы долой, — вы ему, в сущности, ничего не сказали.

— Мы по возможности говорили ему правду. Все остальное было бы на пятьдесят процентов предположениями. Единственное, о чем мы действительно умолчали, это о сути открытия Файри.

— Цирконий. — Взгляд Ханневелла словно устремился куда-то вдаль. — Порядковый номер сорок.

— Я с трудом сдал курс геологии, — улыбнулся Питт. — Цирконий? Что делает его достойным массового убийства?

— Чистый цирконий чрезвычайно важен для сооружения атомных реакторов, потому что он совсем или почти не поглощает радиацию. Любое государство с возможностями атомных исследований отдаст коренной зуб за большие количества циркония. Адмирал Сандекер убежден, что Файри и его команда нашли обширные залежи циркония на дне моря, но достаточно неглубоко, чтобы добыча была экономически возможна.

Питт повернулся и посмотрел сквозь прозрачный корпус кабины на ультрамариновую синеву, которая, почти ничем не нарушаемая, уходила на юг. Рыбацкий корабль в окружении множества шлюпок шел по морю; крошечные скорлупки двигались легко, словно скользя по окрашенному зеркалу. Но Питт едва видел их, он думал об экзотическом элементе, который лежал внизу, под холодными водами.

— Трудная задача, — произнес он достаточно громко, чтобы его расслышали поверх гула ротора. — При добыче руды со дна возникают тяжелейшие проблемы.

— Да, но не непреодолимые. В «Файри лимитед» работают ведущие мировые специалисты по подводной добыче полезных ископаемых. Вы знаете, как Кристиан Файри создал свою империю: он добывал алмазы у побережья Африки. — В голосе Ханневелла звучало искреннее восхищение. — Ему было всего восемнадцать, и он служил матросом на старом греческом торговом судне, когда сошел на берег в Бейре, маленьком порту на побережье Мозамбика. Ему не потребовалось много времени, чтобы заразиться алмазной лихорадкой. Тогда как раз был алмазный бум, но крупные синдикаты завладели всеми месторождениями.

Вот в чем Файри отличался от остальных — он обладал творческим, изобретательным умом.

Если залежи алмазов можно найти на суше в двух милях от берега, рассудил он, почему бы им не быть и под водой, на континентальном шельфе? И вот в течение пяти месяцев он ежедневно нырял в теплые воды Индийского океана, пока не нашел участок морского дна, который показался ему перспективным. Теперь необходимо было найти средства для закупки оборудования. Файри явился в Африку, и всего имущества у него было только рубашка на плечах. Просить деньги у белых финансистов в тех местах значило напрасно терять время. Они отобрали бы у него все и оставили с носом.

— Один процент чего-нибудь всегда лучше девяноста девяти процентов ничего, — вмешался Питт.

— Не для Кристиана Файри, — настороженно ответил Ханневелл. — У него был истинно исландский принцип: делиться прибылью, но никогда не отдавать всего. Он обратился к чернокожим жителям Мозамбика и уговорил их создать собственный синдикат, в котором Кристиан, конечно, стал президентом и генеральным менеджером. После того как чернокожие собрали достаточно средств на покупку баржи и оборудования для драгирования, Файри работал по двадцать часов в сутки, пока синдикат не заработал четко, как компьютер IBM. Пять месяцев работы оправдались: драга почти сразу начала поставлять высококачественные алмазы. Через два года Файри стоил уже сорок миллионов.

Питт заметил темное пятно в небе впереди, на несколько тысяч футов выше «Улисса».

— Вы, кажется, неплохо изучили историю Файри.

— Я знаю, это звучит странно, — продолжал Ханневелл, — но Файри редко занимался одним проектом больше трех-пяти лет. Большинство вычерпало бы источник прибыли досуха. Но не Кристиан. Заработав огромное состояние, он целиком передал бизнес в руки людей, которые финансировали его вначале.

— Просто отдал?

— Целиком и полностью. Все свои акции распределил среди туземных акционеров, создал черную администрацию, которая могла без него успешно руководить бизнесом, и на следующем же корабле вернулся в Исландию. Среди тех немногих белых, кого уважают черные африканцы, имя Кристиана Файри в самом верху списка.

Питт наблюдал за тем, как темное пятно в северном небе превратилось в стройный реактивный самолет. Он наклонился вперед, защищая глаза от яркого голубого блеска. Новый английский реактивный самолет — быстрый, надежный, способный без дозаправки за несколько часов перенести дюжину пассажиров через полмира. Питт едва успел заметить, что самолет с носа до хвоста выкрашен черной краской, когда тот исчез из поля зрения в другой стороне.

— А что Файри делал на бис? — спросил он.

— Среди прочего добывал магний на острове Ванкувер в Британской Колумбии и разрабатывал оффшорное нефтяное поле в Перу. Никаких объединений, никаких вспомогательных бизнесов. Кристиан превратил «Файри лимитед» в промышленную империю, специализирующуюся на подводных геологических работах, и этим ограничился.

— Есть ли у него семья?

— Нет, родители погибли в пожаре, когда он был еще очень молод. У него осталась только сестра-близнец. Файри поместил ее в школу в Швейцарии, и, по слухам, она стала миссионером где-то в Новой Гвинее. Очевидно, состояние брата для нее ничего…

Ханневелл так и не закончил фразу. Он дернулся на сиденье, повернулся лицом к Питту, глаза смотрели незряче, рот раскрылся, но оттуда не послышалось ни слова. Питт едва успел увидеть, как старик упал ничком, по всей видимости, мертвый и неподвижный, и сразу же плексигласовый фонарь кабины разлетелся на тысячу неравных осколков. Дернувшись в сторону и закрывая лицо рукой, чтобы защититься от потока обжигающе холодного воздуха, Питт на мгновение утратил способность вести вертолет. Аэродинамика полета резко изменилась, «Улисс» задрал нос, почти встав на хвост, и прижал Питта и потерявшего сознание Ханневелла к спинкам кресел.

Только в этот миг Питт понял, что пулеметная очередь сзади рвет фюзеляж вертолета. Неожиданный неконтролируемый маневр спас им жизнь: стрелок на борту черного реактивного самолета был захвачен врасплох; он поздно изменил траекторию, и почти вся очередь ушла выше цели в пустое небо. Не в состоянии поддерживать такую малую скорость, как у вертолета, загадочный реактивный самолет улетел вперед, развернулся по широкой дуге на сто восемьдесят градусов и устремился в новую атаку. Ублюдок описал почти полную окружность, поворачивая на восток, юг и запад, прежде чем напасть с тыла, быстро соображал Питт, стараясь выровнять вертолет — задача почти невыполнимая, когда ветер со скоростью двести миль в час бьет в глаза. Он сбросил скорость, стараясь уменьшить силу, прижимающую его к спинке кресла.

Черный самолет вернулся, но на этот раз не застал Питта врасплох. Он резко остановил «Улисс» на горизонтали. Лопасти винта яростно взбили воздух, и легкий вертолет начал вертикальный подъем.

Уловка сработала. Самолет пронесся под Питтом, и пилот не смог нацелить пулемет. Питту еще два раза удавалось уйти от нападения, но было лишь вопросом времени, когда противник сумеет компенсировать быстро сокращающийся набор хитростей Питта.

Питт не обманывался. Спасения не было: бой мог завершиться только одним. Счет семь ноль в пользу гостей, до конца четвертой четверти матча оставалось несколько секунд. Мрачная улыбка собрала морщинки вокруг глаз Питта, когда послушный ему вертолет снизился до двадцати футов над водой. Победа невозможна, но есть слабый, бесконечно малый шанс завершить встречу вничью. Питт внимательно разглядывал чернильно-черный самолет, который готовился к очередному заходу на цель. Не осталось ничего, кроме грохота стальных пуль, рвущих алюминиевый корпус «Улисса». Питт выровнял маленький беззащитный аппарат, а реактивный самолет, как хищная птица, ринулся на него сверху.

Стрелок, который лежал в грузовом трюме и вел огонь через раскрытый люк, на этот раз действовал хладнокровно. Он бил очередями, дожидаясь, когда зазор между ним и вертолетом сузится. Смертоносный огонь теперь велся всего с тридцати ярдов. Питт собрался, приготовился к удару и бросил вертолет на атакующий самолет; лопасти винта разрезали горизонтальный стабилизатор самолета и разлетелись. Питт инстинктивно выключил зажигание: турбина двигателя, больше не соединенная с ротором, дико ревела, перекрывая лязг искореженного металла. Но вот грохот смолк, и в небе стало тихо, только в ушах выл ветер.

Питт успел заметить, как неизвестный самолет носом вперед рухнул в море; хвостовая часть свисала, как сломанная рука. Питту и лежащему без сознания Ханневеллу было не лучше. Они могли только сидеть и ждать, пока искалеченный вертолет с семидесяти футов камнем упадет в холодную атлантическую воду.

Падение оказалось гораздо хуже, чем предполагал Питт. «Улисс» упал боком в исландский прибой на глубину шесть футов на расстоянии от берега, равном длине футбольного поля. Питта головой вперед выбросило из кабины, погрузив в водоворот тьмы. К счастью, ледяная вода, вызвавшая резкий болезненный шок, заставила его очнуться. Его окатывали волны тошноты, и он понимал, еще чуть-чуть — и он скажет «К дьяволу это все!» и уснет в последний раз.

С перекошенным от боли лицом Питт отстегнул поясной и плечевой ремни, глотнул воздуха, прежде чем волна прибоя прокатилась над вертолетом, быстро отстегнул бесчувственного Ханневелла и поднял его голову над бушующей водой. В этот миг он поскользнулся и потерял равновесие; волна выбросила его из «Улисса» в прибой. Продолжая мертвой хваткой держать Ханневелла за воротник куртки, Питт боролся с прокатившейся над ним волной; та потащила его к берегу по каменистому дну, крутя и переворачивая.

Если Питт когда-нибудь и задумывался о том, каково это — тонуть, теперь он это прекрасно знал. Ледяная вода, точно миллион пчел, жалила каждый квадратный дюйм кожи. Барабанные перепонки грозили лопнуть, голову терзала мучительная боль; ноздри были полны воды, которая как ножом резала гайморовы пазухи, а тонкие легочные мембраны пронзала такая боль, словно их окунули в азотную кислоту. Наконец, разбив колени о камни, он сумел встать на ноги; его голова оказалась на чистом исландском воздухе. Питт выругался и время от времени продолжал браниться: если ему когда-нибудь придет в голову покончить жизнь самоубийством, то только не утоплением.

Он выбрался из воды на усеянный булыжниками берег, наполовину неся, наполовину таща Ханневелла, как пьяный, ведущий пьяного. В нескольких шагах от границы прибоя он опустил свою ношу на землю и проверил пульс и дыхание доктора: и то и другое учащенное, но мерное.

Тут он увидел левую руку Ханневелла. Она была раздроблена у локтя пулеметной очередью. Быстро, насколько позволяли онемевшие руки, Питт снял рубашку, оторвал рукава и плотно обернул ими раненую руку, чтобы остановить кровотечение. Плоть была истерзана, но артерия не задета, поэтому Питт отказался от мысли о жгуте, предпочтя ему прямое давление. Потом усадил Ханневелла, прислонив его к большому камню, изготовил примитивную перевязь и поднял руку доктора повыше, чтобы остановить кровотечение.

Больше он ничего не мог сделать для своего друга, поэтому лег на бугристые камни и сдался на милость боли и ненавистной тошноты. Расслабившись, насколько позволяла боль, он закрыл глаза и перестал видеть великолепное арктическое небо, усеянное облаками.

Питт мог бы пролежать без сознания несколько часов, если бы в его мозгу не прозвучал далекий сигнал тревоги. В ответ на этот призыв глаза невольно открылись — всего минут через двадцать после того, как закрылись. Картина изменилась: облака по-прежнему висели в небе, но перед ним что-то появилось. Питту потребовалось время, чтобы его взгляд сфокусировался, и он разглядел окруживших его пятерых детей. Они без страха смотрели на Питта и Ханневелла.

Питт приподнялся на локте, заставил себя улыбнуться — это далось очень нелегко — и сказал:

— Привет, отряд. Рановато встали, верно?

Дети, словно по команде, посмотрели на старшего из них. Этот мальчик несколько секунд медлил, подбирая слова, потом сказал:

— Мои братья, сестры и я пасли коров на лугу над утесами. Мы видели, как ваш… — он замолк, не зная, как продолжить.

— Вертолет? — подсказал Питт.

— Да, он самый. — Лицо мальчика прояснилось. — Вертолет. Мы видели ваш вертолет в океане. — Легкая краска появилась на его безупречно белой скандинавской коже. — Мне стыдно, что мой английский такой плохой.

— Нет, — мягко сказал Питт. — Это мне должно быть стыдно. Ты говоришь по-английски, как оксфордский профессор, а я и двух слов не свяжу по-исландски.

Мальчик радостно улыбнулся похвале и помог Питту встать.

— Вы ранены, сэр. У вас голова в крови.

— Ничего мне не сделается. Вот мой друг ранен серьезно. Надо побыстрей доставить его к ближайшему врачу.

— Я послал младшую сестру за отцом, когда мы вас нашли. Он приведет грузовик.

В этот момент Ханневелл негромко застонал. Питт склонился к нему, поддерживая лысую голову. Старик был в сознании. Глаза его закатились, он мельком взглянул на Питта, потом посмотрел на детей. Он тяжело дышал и пытался что-то сказать, но слова не выходили из горла. В глазах его появилось странное спокойствие. Он схватил Питта за руку и с отчаянным усилием произнес:

— Господь с тобой…

Потом вздрогнул и затих.

Доктор Ханневелл умер.