Бабл-гам

Глава 7 Величие

МАНОН. Да вы знаете, кто я такая? Знаете, кто я, вашу мамашу! Нет? Жалкая тварь, на фига ты тут стоишь, если не знаешь, кто я? На фига ставят фейс-контролера, а? Фейс-контролер! Что это, по-твоему, значит? Это по-английски, дубина, и буквально значит «чувак, который знает, кто я такая»! Потому что я такая! Я такая, твою мать! Я звезда. И на улице на меня все смотрят. А ты спрашиваешь, есть ли у меня приглашение, приглашение, чтоб тебе! Да ты знаешь, сколько я получаю приглашений, ты что думаешь, я их открываю, думаешь, мне больше делать нечего? Думаешь, мне нужно приглашение, чтобы куда-то пойти? Мой фейс — мое приглашение! Ты телевизор смотришь? Газеты читаешь? Ты читать умеешь? В кино ходишь хоть иногда? Вообще из дому выходишь? Потому что нельзя, слышишь, НЕЛЬЗЯ ЖИТЬ ВО ФРАНЦИИ В ДВАДЦАТЬ ПЕРВОМ ВЕКЕ И НЕ ЗНАТЬ, кто я такая!

— Уберите эту психопатку.

Я вне себя, я готова его убить, достать пушку, которую дал мне Дерек на случай проблем, затолкать ему в глотку и разнести череп. Гребаный Каннский фестиваль! На случай проблем? У меня хрен знает какая проблема! Я роюсь в сумочке, вышибалы колеблются, они-то наверняка меня узнали, но не рискуют спорить с этой дубиной. Чувствую ледяной ствол между двумя пачками купюр — Дерек замнет дело, никуда не денется, в конце концов, это его пушка, — беру двумя пальцами и потихоньку тащу на свет божий…

— Манон!

Дерек. Со своими прихвостнями, Жоржем II, директором и личным холуем. Бегут ко мне. Это хорошо. Выпускаю ствол. Никто ничего не видел. Толпа расступается, Дерек отстегивает шнур, берет меня за руку и проводит внутрь. Испепеляет взглядом скотину фейс-контролера.

— Вы что, ее не уз-на-ли?

Скотина что-то мямлит.

Дерек пожимает плечами. Тянет меня за собой, и я рявкаю:

— В следующий раз — убью.

Я не шучу. Неловкая пауза, мой неподвижный взгляд устремлен прямо перед собой, в неведомое, замедленная съемка, сто кадров в секунду, откидываю назад волосы, потом трогаюсь с места, громко стуча каблуками. Спину мне сверлят несколько пар ошеломленных скандалом глаз. На топе у меня, прямо между лопатками, надпись: FUCK YOU. Сзади недовольный ропот. Все как обычно.

Я спускаюсь в клуб вне себя от ярости. На лестнице Дерек донимает меня вопросами: «Дорогая, зачем ты здесь? Дорогая? Дорогая, ты спала, ты приняла стилнокс, зачем ты здесь? А? Тебе не нужно было приходить. Возвращайся в отель».

Я вырываю руку и шлю его ко всем чертям, нет, ну какая жопа, явился сюда вечером, меня даже не предупредил, на этом приеме будут все Канны, а как же я? Хоть бы иногда думал обо мне, обо мне, о моем имидже! На хрена мне сдался, а, еще один вечер в компании всяких бывших звезд, доживающих свой век и ползающих передо мной на брюхе, если я даже шампанского выпить не могу, потому что через три недели должна весить сорок пять кило, а все из-за этой несчастной рекламы японской косметики. Ну а если бы я не пришла, а? Бросила Дерека здесь одного? Нет, мне совершенно по фигу, если он снимет какую-нибудь чувиху, — он, бедный, от меня без ума. Я не хочу разговоров, вот и все: будут болтать на всех углах, что мы поцапались, что мы разошлись или просто что он оставил меня в «Эден Роке» и пошел по девкам — спасибо, я вовсе не собираюсь прослыть дурой! Не имею ни малейшего желания нарваться на будущей неделе на ядовитую заметку в каком-нибудь жалком журнальчике с намеками, что я пыталась покончить с собой, или я за решеткой, или лечусь от наркомании, или даже беременна, но миллиардер Дерек Делано, несмотря на недомогание подружки, топ-модели Манон Д., не отказался от роли светского льва и с улыбкой, хоть и в одиночестве, появился на приеме по случаю презентации…

— А что сегодня за презентация?

— Последней модели «Самсунга». Я купил «Самсунг».

…последней модели Самсунга, где его видели за приятной беседой с Кейт Мосс, или с какой-нибудь итальянской княжной, или с этой, как ее, которая лицо Guess.

— Он, естественно, с камерой, видео, и еще пишет DVD.

— О, помолчи, Дерек.

Вырываю флакон с кокаином из рук этого кретина Мирко и вдыхаю по меньшей мере трижды, потому что на горизонте уже кишмя кишат эти упыри-репортеры, целый рой, и я знаю, что максимум секунд через десять придется улыбаться, и от одной этой мысли вдыхаю еще и еще, все, что осталось.

— Отдай мой кокс! — стенает Мирко.

— Ой, иди возьми кассету с войнушкой и подрочи, а меня оставь в покое!

— Дорогая, тебе не следовало принимать кокаин, ты и так на седативах. — Это Дерек, сама забота и беспокойство.

— А еще на антидепрессантах, и, вообрази, впадаю в депрессию, как подумаю, что сейчас на меня нацелится вся эта шайка прилипал, а я зеленая как смерть и даже не успела сходить к парикмахеру!

— Ты хоть представляешь себе, что означает слово «служение»?

— Мой кокс, черт тебя дери, Манон!

— Лови, — весело говорю я, швыряя пузырек ему в физиономию, — там уже все равно ничего нет!

— Фу! Он был отвратный, ты сейчас будешь скрежетать зубами, как бешеный пес, а что до меня, то я сегодня под кетамином.

Фотографы толпятся перед нами.

— Будьте добры, Дерек!

— Дерек, встаньте сюда, пожалуйста!

— Дерек, будьте добры!

— А кетамин — это что? — спрашиваю я у Мирко, он в стороне, но в пределах досягаемости.

— Лошадиный транквилизатор.

— Чего?

— Дерек, пожалуйста!

— Лошадиный транквилизатор?

— Ага.

— Будьте добры, Дерек!

— Я тоже хочу. Дай сейчас же.

— Не дам.

— Мирко, ты забываешь, с кем говоришь.

Зубы у меня стиснуты, потому что главное — не переставать улыбаться, и тут я внезапно понимаю, что не знаю никого из подоспевших фотографов и что априори, как следствие, никто из подоспевших фотографов не знает меня, потому что они трещат кругом уже целую минуту, а меня никто не зовет, никто не достает всякими «будьте добры, Манон, сюда, ля-ля-тополя», я начинаю ненавидеть этот фестиваль, и когда все сваливают, потому что явилась не запылилась эта кривляка, последняя «мисс Франция», со своей дурацкой короной и мадам де Фонтене, я щиплю Дерека за руку и спрашиваю, что происходит.

— Дорогая, я знаю, как ты ненавидишь быть на виду, поэтому просил всех оставить тебя в покое.

— Скажи лучше, тебе осточертело, что я все время маячу рядом, эгоист несчастный!

— Манон, твоя паранойя становится утомительной. Кончай принимать себя за Джонни Холлидея.

— А ты кончай блеять.

Мы спускаемся по лестнице, толпа на нейтральной территории такая же, как в баре и в буфете, и это значит, что на вечер собрались не только пьянчужки, а еще — что раздачи мобильников еще не было. Просто немыслимо, с какой скоростью пустеет зал после раздачи подарков: 23.48 — шестьсот восемьдесят семь человек; 23.49 — раздача телефонов, часов, скутеров, ручных леопардов, чего угодно; 23.51 — уже не больше сорока двух человек; полночь — кончает работу бесплатный бар; 00.02 — последние гости покидают помещение; 00.10 — являются самые горькие пьяницы, отребье, которых не пригласили на ужин и которые толпой спешат на прием, как только он перестает быть для избранных. Спасайся кто может.

И вообще — спасайся, любой ценой, от всего, что не для избранных.

Пока Дерек отказывается от интервью для какого-то кабельного канала, я считаю знаменитостей и с облегчением убеждаюсь, что французов очень мало — французы все дешевки, — разве что эта кривляка «мисс Франция», и ее сводня-мамаша в шляпке, и несколько всеми забытых «лофтеров», забившихся в угол, а для поднятия уровня — Джой Старр без Беатрис Далль, или, наоборот, Беатрис Далль без Джоя Старра, я без очков и в трех метрах от себя ничего не вижу. Дерек назойливо пожирает меня глазами, меня это жутко бесит, и я знаком даю ему понять, что в его интересах от меня отвязаться, иначе я смоюсь с Колином Фарреллом, как все. В этот момент в двадцати сантиметрах от меня проходит Вернер Шрейер и не здоровается, хотя прекрасно меня видел, я хватаю его за руку и щиплю изо всех сил, он сердито оборачивается и обзывает меня сумасшедшей, в придачу по-английски. Тогда я спрашиваю его по-французски — ведь мы с ним всегда говорили по-французски, и я не вижу, с чего бы что-то изменилось, — издевается он надо мной, что ли. Он пристально смотрит на меня и молча удаляется. Тогда я как фурия кидаюсь к Дереку, тот как раз отказывается от интервью для Саnаl+, и ору:

— Вернер Шрейер со мной не поздоровался!

— А вы знакомы?

Бедный Дерек, вечно он в отрубе.

— Да, Дерек, мы знакомы, мы отпахали вместе две рекламные кампании, и ты там был!

— А, ээ, да…

Опять это блеяние, он меня достал.

— Дерек, — говорю я, — это не Вернер Шрейер. Это самозванец. Это опасный маньяк.

— Да нет, — отвечает он, помедлив, — просто… ты разве не знала, что у него, ээ, болезнь Альцгеймера?

— То есть?

— Ну да, классический случай, но, ээ, единственный в своем роде, очень ранний, бедняга, в двадцать-то девять лет, можешь себе представить?

Впервые за долгие недели я что-то ощущаю, по-моему, это сочувствие, и в восторге от того, что могу испытывать хоть какое-то чувство, оборачиваюсь к его объекту, но тут же падаю с небес на землю: объект ведет «приятную беседу» с Данни Миноуг.

— Во всяком случае, его Альцгеймер явно не распространяется вон на ту чувиху.

— Может, он принимает ее за сестру?

— Дерек, ты дурак.

— Нет, дорогая. У него очень распространенный случай Альцгеймера, выборочный Альцгеймер. Некоторых людей он узнает, а других нет, смотри, дорогая, его Альцгеймер не распространяется еще и на Бритни Спирс.

— Да уж, — скрежещу я, глядя на Бритни Спирс, которая так горячо целует Вернера, что лепит ему жвачку на щеку.

Естественно, именно в этот момент Данни Миноуг выдвигает свою липомодельную задницу в нашем направлении, жеманно здоровается с Дереком, и мне хочется влепить по паре оплеух обоим, потому что Дерек отвешивает комплимент ее стрижке — какая-то кошмарная челка, свисающая до верхней губы.

— Знаешь, — отвечает она по-английски с видом знатока, — волосы у женщины — это вроде памяти о том, что ей довелось пережить.

Засим она испаряется — поболтать о ботоксе и хирургии с пожилым англичанином с подтяжкой, по-моему, он имеет какое-то отношение к рок-н-роллу 70-х.

Потом Дерек исчезает, чтобы представить директора «Самсунга» Муне Айюб, и говорит, что попозже можно будет туда пойти, но у меня никакого желания туда идти, и я проливаю бескалорийный морковный сок на Данни Миноуг, изображая смущение, и вижу, как Дерек перекидывается парой слов с Вернером Шрейером, а тот изумленно глядит на него и отрицательно качает головой, Дерека он тоже явно не узнает, хотя у них куча общих друзей в Нью-Йорке, бедный Вернер Шрейер, какой ужас этот Альцгеймер, потом я пролезаю без очереди в буфет, чтобы раздобыть себе пару шампурчиков с мероу, конечно же на меня обрушиваются потоки брани, а я возражаю, черт возьми, держите себя в руках, это все-таки мой прием. Одержав победу, я жую это революционное лакомство, мероу на шампуре, и меня посещают две мысли: во-первых, что мне осточертели приемы, где фотографов больше, чем фотографируемых, а во-вторых, до чего мне противны все эти люди, вечно сметающие подчистую все, что есть в буфете, — пускай хоть тошниловка, зато халява. А если халява, так почему бы ей не быть тошниловкой.

— Манон? Ты?

Раздраженно оборачиваюсь, сама не знаю почему, и словно обухом по голове получаю: передо мной привидение, Сисси, Сисси в платье от Гальяно из прошлогодней коллекции, и глядит на меня, как, я не знаю, ну как на третьесортную знакомую.

— Что ты тут делаешь?

Этот вопрос мы задаем друг другу абсолютно синхронно, и теперь у меня есть веская причина для раздражения. Недоверчиво улыбаюсь:

— Ты шутишь, надеюсь?

— Да нет, — отвечает она, — ты куда-то вдруг враз пропала, ну да, после закрытого показа «Суперзвезд»…

Она озабоченно хмурится и продолжает:

— …впрочем, надеюсь, ты не выкинула мое платье, я думала, ты умерла или еще что, я уж решила, что больше его не увижу, а жалко, оно мне очень нравилось, это платье, но раз уж ты здесь…

— Сисси, — перебиваю я, — ты что, издеваешься?

— Пардон, Манон, это ты издеваешься, сначала пропадаешь невесть куда с МОИМ платьем, год о тебе ни слуху ни духу, а теперь мы встречаемся в Каннах, ты отрываешься на все сто, у тебя какая-то дикая стрижка и ты еще глядишь на меня сверху вниз? И вообще, как ты сюда попала, сегодня суперзакрытый прием, тут Бритни Спирс…

— Сисси… сегодня суперзакрытый прием, потому что здесь я и здесь Дерек, ясно?

— А, ладно, у тебя крыша едет, вообще спятила. Какой такой Дерек? Дерек Делано, ты что, хочешь сказать, что имеешь какое-то отношение к Дереку Делано, самому недоступному чуваку на планете?

— Сисси, бедняжка, ты что, больше не читаешь светскую хронику?

— Именно что читаю и могу тебе сообщить, что всю эту неделю он каждое утро красовался на обложке «Канн-Матен» с девицами, а вовсе не с тобой, и что…

— Вы кто такая?

Мирко цапает Сисси за плечи и собирается ее душить.

— У тебя проблема, Манон? — спрашивает Мирко.

— Ага, — говорю, — у меня проблема, вышвырни вон эту идиотку и найди мне Дерека.

— Да что тут за бардак! — вопит Сисси. — Оставьте меня в покое, я знаю чувака, который дает прием!

— Прием даю я, — отвечает Мирко, потом делает знак в пространство, подскакивают двое вышибал, хватают Сисси, та отбивается как ненормальная, и волокут на выход; надеюсь, они не упустят случая и всыплют этой мелкой негодяйке по первое число.

Я залпом выпиваю два бокала шампанского, роюсь в сумке, нахожу какие-то таблетки, сама не знаю какие, глотаю наобум, просто для эффекта плацебо, и успокаиваюсь, я обязана успокоиться, ведь на меня смотрят, и…

— Hi Manon, do you remember me?[18]

Вернер Шрейер. На последней стадии Альцгеймера.

— Of course, I do. How do you do? Oh, Iʼm sorry, I know about your… problem and… maybe you donʼt wanna talk about this?[19]

— What?[20]

— Мне очень жаль (это дословный перевод), Дерек мне все рассказал, и… в общем, в любом случае я полностью тебя поддерживаю.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать. Что за ад это бычачье дерьмо?

Опять-таки дословный перевод. На самом деле это идиома, он попросту говорит: что это еще за чушь? И я чуть было не напомнила ему, что все-таки у него гребаная тяжкая болезнь (a fucking serious disease) и что если все в курсе, это еще не конец света (you donʼt give a shit if everybody knows), но вовремя спохватилась, сообразив, что из-за своего Альцгеймера он мог прекраснейшим образом забыть про своего Альцгеймера, я смущаюсь, пытаюсь прикинуть, насколько болезнь повредила его память, и спрашиваю, доволен ли он нашими совместными фотографиями, а он глядит на меня совершенно обалдело и говорит: «What?», что означает «Что?» или «А?», и мне его до смерти жаль, я не знаю, что сказать, и ограничиваюсь тем, что обнимаю его за плечи и похлопываю по спине. К счастью, неловкую ситуацию разряжает появление ансамбля казаков и глотателей огня, они заполняют всю площадку и привлекают общее внимание — как будто тут и без них не теснотища и как будто тут и без них не хватает претендентов на общее внимание. Вернер, пользуясь случаем, удаляется, и:

— О, фламенко, обожаю!

Это Виктория Бекхэм, бывшая Адамс, про казаков; мне точно нужно дернуть кокаину. Ищу Дерека, мне надо с ним кое-что выяснить, но он как раз отказывается давать интервью Фредерику Таддеи для «Пари-Дерньер». Тогда я спускаюсь по лестнице, может, потому, что хочу приблизиться к источнику «Dont Cry» Guns nʼRoses, вроде бы музыка доносится снизу, а может, просто чтобы спрятаться и поплакать, пока никто не видит, потому что все эти приемы действуют мне на нервы, и если я забуду принять свой литий или какой-нибудь заменитель, все кончается психозом, но когда я добираюсь до сортира, все кабинки заняты, а из-за ближайшей двери раздается чей-то вопль: «Weʼre having a great time all together, and Iʼll remember it until the day I die».[21] Потом я слышу подряд несколько вдохов и спрашиваю себя, сколько же их там, внутри. Дверь открывается, и выскакивает, шмыгая носом, этот ничего себе брюнет, Бенуа, а за ним эта несносная дурища Виржини, а за ней, конечно, эта несносная дурища Лолита, а за ними Квентин Тарантино: «You canʼt write poetry on a computer, baby»,[22] и, по-моему, это прекрасно, и вся компания, шмыгая носом, проносится мимо, словно меня и нет, и исчезает на лестнице. Тогда я делаю то, зачем пришла, и тоже поднимаюсь, и все как будто так и надо.

Все распаковывают свои мобильники, Джой Старр — или все-таки Беатрис Далль? — шлепает Бритни Спирс, которая тщетно тянется к диадеме от Гарри Уинстона Муны Айюб, да, она ужасно хочет заполучить бриллианты Муны, что возмущает корейца, генерального директора «Самсунга», который ужасно хочет заполучить саму Муну Айюб, Колин Фаррелл смывается с этой, которая лицо Guess, Виктория Бекхэм вальсирует с каким-то казаком, но, возможно, воображает, что танцует джигу со снобом-шотландцем, Audioslave дает импровизированный закрытый концерт, кто-то из «лофтеров» кончает с собой в углу, и всем по фигу, Дерек отказывает в интервью человеку, просто попросившему у него сигарету, Вернер Шрейер шлет смски Николь Кидман, «мисс Франция» заставляет мадам де Фонтене съесть свою шляпу, потом срывает свой тупой шарфик, рвет его зубами и заставляет ее сожрать тоже, и свое уродское платье, она стащила его с себя, стоит в красной виниловой комбинации с кроликом-плейбоем, вмешивается охрана той и другой, и прием превращается во всеобщую свалку. Дерек берет меня за руку, и мы смываемся, налетев по пути, на лестнице, на Сисси, она вся в трудах со старым рокером, кажется, он мне что-то говорит, и я спрашиваю Дерека:

— Эт чё там за чувак с телкой?

— Дэвид Боуи.

Дэвид Боуи… Дэвид Боуи?

— Не знаю такого. Он кто?

— О… да ничего особенного… Так, певец…