Багряная летопись

31 марта 1919 года Уфа

В полдень 31 марта в Уфе начались два совещания. В центре города, в тяжелом каменном здании, окруженном часовыми, генерал Ханжин принимал по экстренной просьбе Безбородько своего начальника контрразведки. И в это же — наименее подозрительное — время в кладбищенской сторожке собралась руководящая тройка подпольного ревкома. Ханжин и Безбородько сидели в мягких креслах, их ноги утопали в ковре — ревкомовцы ютились на узкой койке деда Василия, накрытой стареньким одеяльцем из блеклых ситцевых лоскутков. Конечный смысл речей Ханжина и Безбородько сводился к тому, чтобы принести как можно больше вреда русской революции, — содержание беседы ревкомовцев, напротив, заключалось в принятии конкретных мер, содействующих успеху революционной борьбы. Тем не менее — бывают же парадоксы в жизни! — на обоих совещаниях одним из объектов обсуждения была Наташа Турчина в качестве стенографистки-переводчицы при штабе генерала Ханжина.

— Ваше превосходительство, — говорил Безбородько, — я просил у вас конфиденциального разговора в связи с особо важными соображениями.

— Да, я слушаю вас, Василий Петрович.

— Прибывшие к вам от Верховного иностранные военные советники плетут интриги с целью скомпрометировать не столько ваше превосходительство лично, сколько саму идею нанесения главного удара именно вашей армией. Генералы англичанин Нокс и американец Гревс хотят добиться переотправки всех резервов, в том числе корпуса генерала Каппеля, на север, чтобы создать генералу Гайде реальную возможность объединения с англо-американскими экспедиционными войсками.

— Ах, канальи! Об этом, впрочем, я давно догадывался!

— Они боятся, что, самостоятельно дойдя до Москвы, мы захотим и самостоятельной политики.

— А что, Жанен лучше? — Ханжин выругался. — Деникин отдал Франции на концессию весь Донбасс, вот француз и хлопочет о нашем выходе к Волге навстречу его холую!.. Откуда ваши сведения, полковник?

— Нокс и Гревс довольно беспардонно разговаривали в прошлый раз по-английски у вас на совещании, зная, что никто их не поймет. Между тем мне приходилось бывать по делам службы в Англии, и кое-что из их разговора я уяснил.

— Да вы настоящий клад, полковник Безбородько!

— К сожалению, я понял далеко не все. Поэтому у меня есть предложение.

— Докладывайте.

— В моем распоряжении имеется девушка из благородной семьи. Ее отец — полковник Турчин — всю войну принимал оружие в Англии. Он и сейчас там. Его дочь превосходно владеет французским и английским, и, кроме того, она стенографистка.

— Ого!

— Если мы сможем стенографировать их разговоры и замечания — мы получим интересные для нас данные. Кроме того, эти данные мы могли бы преподнести и Жанену, демонстрируя ему, что делается у него под носом. А в крайнем случае можно и их самих взять за горло, предъявив им стенограмму их грязной игры.

— Прекрасно! Но неудобно, если на наших совещаниях будет присутствовать молодая женщина. А что если одеть ее в форму и присвоить чин, скажем, подпоручика? А? Пишите мне официальный рапорт, и я зачислю ее в штат, подчинив непосредственно вам. А?

— Вот и рапорт, ваше превосходительство. — Безбородько вынул из полевой сумки и протянул генералу бумагу. — Правда, я не учел, что переводчицу следует превратить в офицера.

— А мы сейчас и провернем, обратим порося в карася — вот таким образом. — Генерал нацарапал наверху резолюцию. — И, полковник, это наш с вами секрет. Ни на кого из господ штабных офицеров я положиться не могу, слишком уж толстые кошельки у наших заморских друзой. Вы да я — только мы и служим здесь бескорыстно России. Не так ли? — Он пронзительно глянул на Безбородько. Тот не мигая выдержал его взгляд. — Кстати, что там с этим подпольным ревкомом? Что за история с листовками?

— Ничего существенного, ваше превосходительство, вчера мы взяли одного из членов этого ревкома. Сегодня вытянем из него все, что нужно.

— Только гуманно, гуманно вытягивайте, — засмеялся Ханжин, — чтоб на улице хруста не было слышно. — Он весело протянул свою полную руку Безбородько.

— А у нас стены то-о-олстые, — с готовностью рассмеялся начальник контрразведки, вставая и почтительно пожимая генеральскую длань…

— Нет, Петров — парень твердый. Его железом жги — ничего не скажет. — Слесарь железнодорожных мастерских Максим возражал не полковнику Безбородько, о разговоре которого с генералом Ханжиным он, разумеется, ничего не ведал, он отвечал на свои собственные сомнения. Рослый и сутулый, он согнулся дугой, сидя на койке, опершись локтями о колени. — Во всяком случае, много он не знает, — мрачно добавил он, пораздумав. («Железо оно все же… того… бывает, и верх над человеком берет».)

— Жаль парня. Дуриком попался, прямо с листовками. Не выйти ему от них живым. — Заместитель председателя ревкома Иван Иванович Шельменцев склонил седую голову. Все помолчали, как бы отдавая последнюю честь товарищу, уже как мертвому, его мучениям, его страшной, безвременной гибели — такой же, какая незримо и постоянно стояла за плечами у каждого из них.

— Так. Значит, печатную установку переносим сейчас же, как разойдемся, — заговорил Александр Иванович. — Есть еще кое-какие вопросы. Посоветоваться надо. Во-первых, разыскал меня Сидоркин — верный человек, партийный. Служил он в германскую в штабе корпуса писарем, старательно служил, и встретил здесь своего бывшего начальника, сейчас подполковника. Тот его узнал, да и предложил взять писарем к себе, в штаб Ханжина.

Сидоркин ему согласие дал, но у меня спрашивает: как, мол, партия к этой моей службе отнесется, когда белых погонят? Я ему и говорю: чем больше будешь нам сообщать, тем скорее белых и погонят. Понял? Он говорит: понял. Годится тебе, Максим, такой агент? Ты ведь у нас за разведку ответственный. Тебе первое слово.

— Великое дело! — Максим удовлетворенно сжал и разжал огромные клешнястые кисти. — Сегодня с ним и повидаюсь, что откладывать-то хорошее дело?

Александр Иванович пристально и с тревогой поглядел на него, глаза в глаза: дескать, без азарта, друг, осторожней! Максим успокоительно кивнул ему головой.

— Не возражаешь? — переспросил Александр Иванович. — А ты, Иван? Тоже? Значит, связь с ним наладим. Второй вопрос. Медицинская сестра Наташа Турчина, что в госпитале с моей Тоськой работала, была арестована белыми, когда хотела защитить наших раненых бойцов. Из тюрьмы ее освободил сам начальник контрразведки и поселил у себя в доме: по всему видно — хочет, вахлак, молодой девкой воспользоваться. Предложил ей работать переводчицей в штабе того же Ханжина, она через провизора запросила меня, как быть? Я ответил: соглашайся, держи с нами связь, передавай сведения.

В избушке воцарилось долгое молчание.

— А веришь ли ты ей, Александр Иванович? Сойдется девка с начальником контрразведки, ее дело молодое, глупое, и полетели наши головы! — Максим тяжело положил руку на затылок, как бы пробуя, держится ли еще голова.

— Видишь ли, Максим, встретил ее в Уфе я почитай что первый. Потолковал. — Александр Иванович встал, заходил по тесной комнатке. — История ее такая, что она убежала от матери, не захотела с нею за границу переезжать. Это раз. Жених у нее — доброволец в Красной Армии. Это два. В госпитале работала старательно. Это три. На офицера с кулаками бросилась, когда белые принялись истязать красных бойцов, — это четыре. Из тюрьмы не только сама вышла, но добилась освобождения Евдокии Самохиной и Анки Мухиной — это пять. И, уже оказавшись взаперти у полковника, сумела установить со мной связь. Это шесть. Вот характер!

— Так-то так, Александр Иванович, — поднялся и Максим, едва ли не подперев головой потолок, — одначе может статься, что все и подстроено? Девка-то не из наших, не рабочая в ней кровь…

Александр Иванович посмотрел на него, покачал головой:

— Вишь ты как: порода, значит, для нас главное, не дела человека! Эх, Максим! Дворянин ты, только наоборот! Приглядывался я к ней, когда она с Тоськой работала, да Тоська кое-что рассказывала — и прямо тебе скажу: двумя руками бы ей рекомендацию в партию подписал. Вот как!

— Саша, а ты не горячись, не горячись, — встал и заходил третий участник встречи, Иван Иванович Шельменцев, человек спокойный, умудренный годами. — Не горячись, — повторил он примирительно. — Семь раз отмерь, слыхал такую поговорку? Что не рабочая кровь, тут я ничего не скажу: это, как сказать по-научному, не аргумент! А вот что с самого начала все подстроено с нею, тут надо подумать. Жениха ее ты видал? Нет. Как бойцов спасала видал? Нет. Каким образом высвободила Самохину и Мухину — кто его знает. Может, чтобы доверие завоевать?

— А знаешь, Ваня, мудрые мы с тобой мужики, а тут, кажись, перемудрили. — Высоченный Максим, словно сломившись втрое, уселся, жалобно завизжала койка под его грузным телом. — Если все подстроено, так для чего же ее было поселять у самого начальника контрразведки? Чтобы нас к ней, что ли, лучше расположить? А? Вот то-то и оно!

— Что решаем: будем ждать от нее донесений или связь прекратим и явки изменим? Дяди Васину халупу она, к примеру, распрекрасно знает, а мы, мудрые головы, вот сидим же здесь, кровя ее обсуждаем, — не без яду сообщил Александр Иванович.

— Согласен с тобой, Саша, старый друг, — пробасил Максим, решительно пристукнув ребром широкой, как лопата, ладони по коленке. — Отказываться от нее было бы делом глупее глупого. Но и до конца раскрываться не будем. О Сидоркине, к примеру, знать ей незачем. Пущай взаимный контроль будет — вот и проверим: точно у них совпадет или перекос получится.

— Это правильно, — качнул седой головой Шельменцев.

— А кличку ей придумаем такую, чтобы в голову никому ничего не пришло: хоть бы и «Колька-Колосник», а? — Максим хитро подмигнул друзьям.

— Ну и выдумщик же ты, старый слесарюга, — рассмеялся Александр Иванович. — Будь по-твоему: Колька так Колька, Колосник так Колосник!

Так в одни и тот же час волею обстоятельств Наташа Турчина стала подпоручиком колчаковской армии и красным подпольщиком Колькой-Колосником.