Багряная летопись

8 июня 1919 года Река Белая, 17 километров севернее Уфы

Утром восьмого июня Фрунзе узнал, что 220-й Иваново-Вознесенский полк, израсходовав боеприпасы и будучи контратакован двумя белогвардейскими полками, начал отступать к реке, оголяя фланг 217-го Пугачевского полка. Передав через помначштаба дивизии приказ Чапаеву немедленно наладить снабжение 220-го полка патронами, он решительно отправился к переправе. Гулин и еще десять бойцов по приказу помначштаба были прикомандированы к нему для личной охраны.

Перебравшись через Белую, Фрунзе поднялся на высокий откос. Стремительным наметом туда же прискакал Кутяков. Он спрыгнул около Фрунзе раньше, чем успел остановиться его быстроногий конь, и сердито закричал:

— Товарищ командующий! Зачем вы переправились сюда? Здесь очень опасно! Белые сейчас сильно контратакуют, гонят нас к реке. Но мы их остановим, как только прибудут наши другие полки.

— А на войне везде опасно. — Фрунзе спокойно положил руку на плечо приплясывающему от возбуждения комбригу. — Место командира там, где решается судьба операции или боя. Куда отступает Иваново-Вознесенский полк?

— От Старых Турбаслов к Новым. Беляки воспользовались их отходом, зашли в тыл пугачевцам и заняли село Александровку. Пугачевский полк оказался полуокружен и прижат к реке.

— Так, немедленно организуйте контратаку в помощь пугачевцам силами того батальона двести девятнадцатого полка, который уже переправился через реку. Перебросьте к ним еще батальон из района демонстраций двести девятнадцатого. Действуйте! А двести двадцатым я займусь сам. — Он вскочил на свою лошадь и тронулся вперед.

Кутяков подбежал к Гулину:

— Бери еще моих разведчиков из двести восемнадцатого и гляди: от командующего не отставать ни на шаг! Он спешится — и вы за ним. Он в огонь — вы закрывайте. За его жизнь полный ответ будет с тебя, понял?! — И он ускакал, а группа сопровождения помчалась за Фрунзе к деревне Новые Турбаслы.

И вот впереди открылась картина — сотни красноармейцев отходят к реке, а чуть дальше за ними движутся густые белогвардейские цепи.

Фрунзе и Сиротинский спешились, группа Гулина — тоже. Тесно окружив командующего, они примкнули штыки к винтовкам, взятым у раненых на берегу. Фрунзе поднял с земли брошенную кем-то трехлинейку.

Волна бегущих бойцов начала накатываться на плотно стоящую группу.

— Ивановцы, стой! — властно закричал Фрунзе. — Отступать-то некуда! Позади река. Вперед, ивановцы, за мной! Ура-а-а!

Ближайшие бойцы остановились, всмотрелись — Фрунзе! Арсений! — и тотчас, как ток, мгновенно передалось по рядам:

— Фрунзе с нами! Фрунзе с нами!

Казалось, этот возглас заключал в себе магическую силу: бойцы останавливались, поворачивались и тут же, яростно уставя вперед штыки, бросались навстречу врагу. Сокрушительная лавина, нарастая, ринулась на белых. Не ожидая такого поворота, противник замедлил движение и открыл неорганизованный, беспорядочный огонь.

Все ближе и ближе цепи белогвардейцев, ощетинившиеся штыками. Громовое всеобщее «ура!» ивановцев тучей надвигалось на них и вот — поглотило. Сошлись вплотную две силы, закрутился смертельный калейдоскоп! Прямо против Далматова оказывается офицер с занесенной шашкой: лицо его искажено, зубы оскалены. Холод смерти уже дохнул в лицо молодому красноармейцу, но руки знают свое дело: винтовка вверх — удар отбит, выпад штыком вперед — и, скорчившись, офицер падает. Рядом Гулин успевает могучими руками заколоть солдата, бегущего на Далматова, затем в упор стреляет в другого, отталкивая Фрунзе назад за себя. Со стоном падает вперед раненный в грудь Владимир Тронин — начальник политотдела Туркестанской армии. Не целясь, Далматов стреляет в огромного озверевшего солдата, замахнувшегося прикладом на Фролова, этот выстрел сливается с выстрелом Фрунзе, колчаковец роняет винтовку и грузно оседает. Варится, клокочет страшная каша!.. Стреляет молчаливый, сосредоточенный Фролов и спасает от верной смерти Далматова. Сжав челюсти, безмолвно работает штыком хладнокровный, внимательный Сиротинский, стараясь держаться вплотную к командующему.

Кругом непрерывно хлопают выстрелы, раздаются тупые удары, хрипло звучит злобная ругань, слышны возгласы, стоны, надрывные команды. Как можно руководить в этом диком, первобытном по жестокости бою? Все решает порыв, умение владеть штыком, присутствие духа.

Белые дрогнули, начали подаваться, и в это время в бой вступили два батальона 218-го полка имени Степана Разина, которые сумел подвести Кутяков. Подминая колчаковцев, со всесокрушающим «ура!» они бросились вперед.

— Ткачи! За мной! — вырвался вперед комполка Горбачев, и бойцы с новой силой устремились на врага.

— Ребятки, спокойней, спокойней, — вполголоса командует Гулин разведчикам, и те зажимают в живое кольцо запыхавшегося, раскрасневшегося Фрунзе. Командующий пытается оттереть то одного, то другого бойца — не тут-то было! Однако переполненный азартом боя, Фрунзе понял, что критический момент миновал, что сражение перемещается вперед и теперь уже ивановцы и разинцы преследуют врага.

— Бегут, — негромко сказал он, отирая пот и отдавая винтовку Сиротинскому.

С грохотом, прыгая на кочках, промчалась повозка с патронами, чуть не врезалась в цепь. Фрунзе смотрит, как жадно бойцы расхватывают боеприпасы и стремглав пускаются догонять своих.

— Быстрее, быстрее, — командует Фрунзе. — Повозку занимайте под раненых. Где Тронин? — Отойдя назад, он склонился над начальником политотдела. — Владимир Аркадьевич, держитесь, не падайте духом! — Он расстегнул гимнастерку Тронина. — Рана от сердца далеко. Ну-ка, товарищи, поддержите его, помогите перевязать…

— Атаку… отбили? — прошептал Тронин.

— Отбили, Владимир Аркадьевич, отбили. Бегут беляки, — ответил Фрунзе, сноровисто бинтуя его.

— Приподнимите… меня… Поглядеть…

Командующий с адъютантом бережно подняли повыше его плечи и голову.

Мимо пронеслись двуколки с патронами и пулеметными лентами, посланные Чапаевым с того берега.

— Раненых, раненых укладывайте! — И повозки вскоре начали возвращаться назад, медленно, чтобы не тряхнуло, пробираясь к переправе.

— Молодцы, конные разведчики! — сказал Фрунзе, присаживаясь на ящик из-под патронов. — Увидел вас сегодня в штыковом бою, хорошо дрались! Умело и сердито.

В это время со стороны реки раздался гулкий, мощный взрыв, за ним другой, третий… Что такое? И вдруг все увидели аэропланы: они шли на бреющем полете к переправе у Красного Яра. Бомбы отваливались от них чёрными крупинками.

— Ханжин пустил в дело авиацию! — воскликнул Сиротинский.

— А мы никаких контрмер не предусмотрели! Не привыкли принимать в расчет авиацию. Да и бензина у нас почти нет! Эх!..

Со стороны реки продолжали доноситься взрывы.

— Товарищ Сиротинский! Берите-ка этих молодцов и скачите к реке. Организуйте там группы стрелков человек по двадцать-тридцать. Пусть бьют по самолетам залпами. Троицкому от моего имени прикажите выделить трехдюймовую батарею для стрельбы шрапнелью по аэропланам. Быстрее! Я сейчас тоже приеду.

Сиротинский козырнул, вскочил на коня, но вдруг спохватился:

— Товарищ командующий, забирать от вас охрану не имею права. Возьму с собой только Гулина. Хватит! Организуем. — И он строго посмотрел на бойцов: дескать, смотреть в оба!

— Согласен, — сказал Фрунзе. — Сергей Аркадьевич, быстрее сообщите по телефону Чапаеву, чтобы переправы не прекращал и организовал бы по аэропланам залповый огонь с берега, а также с плотов и пароходов.

Фрунзе вскочил на лошадь и с группой сопровождающих бойцов тоже поехал к переправе. Вдруг лицо его напряглось, и он неожиданно обратился к Далматову:

— Если не ошибаюсь, вы вчера говорили мне, когда мы ехали к Красному Яру, что с детства увлекаетесь охотой?

— Так точно, — снова пораженный памятью командующего, несколько растерянно подтвердил Гриша.

— Стало быть, принципы стрельбы по летящей цели понимаете? Что мушку надо выносить вперед в зависимости от скорости полета цели знаете? Так? Ну, вот что: скачите побыстрее к реке, соберите бойцов и организуйте охоту за аэропланами. Стреляйте залпами и с упреждением!

— Есть!..

На берегу Далматов увидал комбрига Кутякова. Размахивая маузером, не обращая внимания на пулеметные очереди с самолетов, он пытался собрать бойцов, разбежавшихся по кустам. Лексикон его был предельно далек от изысканности:

— Дурачье, мать вашу!.. Аэропланы-то деревянные, они пуль боятся. Бить по ним надо залпами! Живо сюда!.. Далматов, ты? А ну, принимай команду над этими бойцами, а я — на переправу!

Соскочив с коня, Далматов заорал, надрывая голосовые связки:

— Слушай мою команду! С колена! — Человек сорок стало на колено и защелкало затворами. — Прицел постоянный, мушку выносить на полфигуры аэроплана вперед! Огонь!

Грянул залп.

— Огонь!

Еще залп. Аэроплан клюнул носом, но выправился.

— Огонь! Огонь!

Аэроплан задымил, развернулся и, оставляя за собой черный шлейф, полетел в сторону Уфы.

— Ура! Так ему! Наелся нашей каши! — В воздух полетели фуражки.

— Отставить! Зарядить винтовки!

Бойцы были убеждены, что это они подбили аэроплан. Но Григорий видел, как поодаль стреляли по воздушному хищнику и красноармейцы, сколоченные в группы Кутяковым и Гулиным, как с берега длинными очередями били два «максима». Кто сбил, невозможно было определить, но надо было поддержать уверенность в своих силах.

— Молодцы, ребята! — завопил Гриша. — Срубили ворона! Приготовиться!..

Появились еще два тарахтящих в вышине аэроплана. Вокруг них начали рваться шрапнельные облачка.

— Прицел двести, мушку выносить на фигуру вперед! Огонь!

Аэропланы, беспорядочно сбросив бомбы на лес, отвернули в сторону и полетели прочь.

К берегу подъехал Фрунзе. Он спешился и, отойдя на несколько шагов от лошади, стал наблюдать, как идет переправа. На реке снова все пришло в движение: засновали плоты и лодки, отчалил пароходик. Неожиданно из-за деревьев на бреющем полете вырвался аэроплан, от земли его отделяло не более двадцати-тридцати метров. Отчетливо виден был летчик в темной куртке, кожаном шлеме и огромных очках. Он правил прямо на Фрунзе.

— Огонь! — отчаянно завопил Григорий. Раздался беспорядочный залп. Но в ту же секунду из самолета одна за другой выпали две черные бомбы. Грянули оглушительные взрывы. Все заволокло дымом. Далматов успел только заметить, как Фрунзе схватился за голову и медленно сел, а потом лег на землю. С отчаянным ржанием повалилась и сразу же замолчала его лошадь. Рухнул убитый наповал коновод Абдулла.

Сиротинский, который в этот момент мчался на коне к командующему, ворвался в расходящийся дым и, соскочив, упал на колени рядом с Фрунзе.

— Михаил Васильевич, вы ранены? — услыхал Григорий его отчаянный, срывающийся голос.

Фрунзе открыл глаза, отнял руки от головы и дважды глубоко вздохнул:

— Нет. Пронесло. Только контузило. Плохо слышу. Сейчас пройдет.

Дорого, чрезмерно дорого могла обойтись эта неучтенная возможность противника: за минуту перед тем, как контузило Фрунзе, на другом берегу был ранен в голову и Чапаев…

Он примчался из Красного Яра к реке в момент наибольшей паники, вызванной аэропланами. Среди разрывов бомб и пулеметных очередей потерявшие голову бойцы, бросая оружие, прыгали с плотов и лодок, пытаясь спастись вплавь. Над водой неслись душераздирающие крики о помощи. Пароходы развернулись и ушли под защиту крутого лесистого берега, река быстро опустела. Стрелки, ожидавшие переправы, рассеялись в кустарниках и мелколесье.

— Паччему в блиндаже? — закричал рассвирепевший Чапаев на дежурного. — Паччему прекратилась переправа? Аэропланов испугались? Расстреляю на месте, сукины дети! Что стоишь, как святой? Передавай мой приказ: пароходам возобновить переправы, лодкам и плотам вернуться для перевозки бойцов. Марш!

К Чапаеву подскакал на взмыленном коне командир 219-го полка Сокол.

— У тебя во втором батальоне бабы, что ли? — напустился на него Чапаев. — Аэропланов струсили? Выдели роту, пускай замаскируются и бьют по аэроплану залпами. И переправляйся, переправляйся. А третий батальон приближай к Уфе с этого берега.

— Есть!

— Давай, Сокол, давай: мешкать некогда!

Над рекой снова показались самолеты. Но что это? С того берега раздались залпы — один за другим.

— Петька, гляди, аэроплан-то споткнулся! Нет, выровнял. Ах подлец! Задымил. Тикает! — в диком восторге завопил Чапаев. — Ай да Иван, ай да Кутяков! Вот так распорядился!

В это время рота из полка Сокола тоже открыла огонь залпами. Белые летчики не выдержали и стали отворачивать. Лишь одни продолжал крутиться над переправой, поливая все вокруг свинцовым дождем. Пехота Сокола вела по нему огонь, но он с назойливым гудением вновь и вновь возвращался к переправе. Чапаев, сидя на коне, наблюдал эту диковинную картину боя пехоты с воздушным противником. Вдруг фонтанчики пыли от пулеметной очереди взметнулись совсем рядом с ним. Чапаев шатнулся в седле и схватился за голову. Струйка крови потекла у него по щеке. Петька бросился к начдиву и бережно помог ему спешиться. А самолет полетел через реку, прямо к группе Фрунзе, которая была видна с высоты.

— Ах подлец! Брызнул и в меня угодил, — спокойно сказал Чапаев, садясь на землю.

— Врача! Врача к Василь Ивановичу! — гаркнул Петька.

Ранение чудом оказалось легким: пуля была на излете и застряла в черепе. Врач крепко ухватился за торчащий кусочек свинца, вытянул пулю, сделал перевязку и строго велел Чапаеву лежать.

— Да ты что, тетерев-етерев, в такой момент лежать? Не видишь, что делается, что ли?

Начдив с кряхтением встал, опираясь на Петькину руку, постоял, пока не перестала кружиться голова, закрученная бинтами, подошел к коню, взобрался на него без всякой лихости и шагом поехал к переправе.

Петька глянул туда-сюда, подбежал к блиндажу, закричал связисту:

— Ты, стукалка-пукалка, живо сообщи командующему, что Чапаев ранен в голову. Понял? — и помчался за начдивом к переправе…

— Ранен в голову? — переспросил Фрунзе. Он сидел на траве. — Товарищ Сиротинский, — он говорил медленно, с паузами, — срочно разыщите Кутякова. Мой ему приказ: тотчас принять на себя обязанности начальника дивизии и командовать вместо Чапаева. Чапаеву передать мою просьбу: сегодня лежать, выполнять все предписания врача. Я проверю лично. Кутякову сообщить: как выйдет на речку Шугуровку от Старых Турбаслов до Степанова, пусть остановится, даст людям отдых, подтянет боеприпасы и артиллерию. Руководить переправой пока буду я сам. Выполняйте!..

А переправа снова шла полным ходом. Пыхтели пароходики, плыли лодки. На двух больших плотах и на пароходах переправлялись орудия Хлебникова. Тарахтели моторами на спуске три бронеавтомобиля. К вечеру переправа была завершена полностью. Лучшие войска красных накопились за Белой, готовясь к решающему броску на Уфу…

Стемнело. В большом сенном сарае расположился на отдых командный состав 73-й бригады. В стороне паслись стреноженные кони, чуть поодаль патрулировали спаренные дозоры.

Из распахнутых настежь ворот сенника доносился разноголосый храп смертельно уставших людей. Кто без памяти, кто тревожно ворочаясь, спали, разметавшись на сене, командиры, связисты, разведчики. У входа разместились на шинелях Гулин и бойцы из охраны командующего. В глубине тускло светился каганец, поставленный на снарядный ящик, рядом с ним лежал, положив забинтованную голову на седло и укрывшись буркой, Чапаев. Около Чапаева сидел Фрунзе, они негромко разговаривали.

Гриша спал и не спал. Перед его внутренним взором беспорядочно и беззвучно мелькали картины боя. Вот Фрунзе, подняв руку с винтовкой, что-то зычно кричит бегущим ивановцам, вот наплывает огромный офицер, и Гриша выдергивает из него свой штык и ударом плеча отталкивает командующего, на которого замахнулся уже другой колчаковец. И сразу начинает расти, расти в размерах и заслоняет небо самолет, поливающий из пулемета все вокруг. «Залпом! Огонь!» — кричит Гриша, но губы его лишь слабо шевелятся. Лицо летчика в чудовищных очках приближается вплотную и разом исчезает: вот уже лежит смертельно бледный Еремеич и с трудом пытается открыть глаза. Он открывает их, улыбается, и вдруг вместо него — перекошенный от злобы Авилов, он выхватывает браунинг и стреляет в Гришу в упор! «А! — кричит Гриша. — Попался, гад!» — И стреляет сам.

— Беспокойно спят ребята, — кивает в сторону бойцов Фрунзе. — Тяжело им сегодня пришлось.

— А кому легко? Вам, что ли, легко?

— Василий Иванович, потолкуем по душам перед отъездом?

— Потолкуем, Михаил Васильевич. Я перед боем никогда не сплю. Да тут еще башка трещит от пули этой дурацкой.

— Хочу сказать вам, Василий Иванович, что ночью в начале переправы и днем в бою полки вашей дивизии действовали отлично. Это форсирование будут со временем изучать историки.

— А чего ж, я не против, — весело ответил Чапаев. — Пускай генералы в академиях рассказывают: так мол и так переправлялись непобедимые бойцы Чапаева, который академий не кончал…

— Да, — Фрунзе улыбнулся, — надо отметить слаженность, дисциплинированность и отвагу войск. Но надо отметить и наши недочеты и оплошности.

— Это какие же? — сухо спросил Чапаев.

— Прежде всего, мои. Во-первых, мы не предусмотрели прикрытия переправы от аэропланов. В результате — неоправданные потери и паника. Так? А если бы мы заранее наладили залповый огонь с обоих берегов, приспособили бы пулеметы и артиллерию? Что с вами, Василий Иванович?

— Трещит, проклятая! Но ничего. Ваш разбор мне наука. Слушаю со всем вниманием, Михаил Васильевич.

— Вторая наша грубая ошибка, что плохо мы обеспечили полки боеприпасами. Ивановцы-то отчего начали отступать? Кончились патроны, вот и растерялись. Так?..

Фрунзе спокойно излагал свои соображения, не жался ни себя, ни начдива. Чапаев громко вздохнул. Фрунзе едва заметно улыбнулся:

— Теперь я хотел бы отметить, что хорошего и поучительного было в действиях дивизии.

— Очень бы желательно послушать, — оживился Чапаев.

И командующий с увлечением принялся анализировать маневр за маневром. Чапаев вторил ему репликами, иногда перебивал, вспомнив какую-то деталь, затем замолкал, и снова комментировал сказанное Фрунзе: шел увлеченный разговор двух специалистов.

— Стой! Кто идет? — раздался неподалеку тревожный оклик часового. Гулин и его бойцы вскочили на ноги, будто и не спали, и выбежали из сарая.

— Заканчиваю. — Фрунзе прислушался к быстрому говору за стеной. — Ночью я буду в семьдесят пятой бригаде, что у моста против города. Прикажу Потапову и Фурманову начать форсирование. Вы с севера, двадцать четвертая и вторая с юга обойдете Уфу, перерезав железную дорогу. Завтра к вечеру Уфа должна быть взята!

Разведчики вместе с Кутяковым ввели мокрого и грязного колчаковского солдата. Сапог на нем не было, гимнастерка висела клочьями.

— Товарищ командующий, перебежчика привели, — доложил Кутяков.

— Давайте его поближе.

Тяжелые руки Гулина обыскали щуплого солдата, поворачивая его, как ребенка.

— Ладно, шагай, — проворчал он. — Далматов, гляди в оба, знаем мы эти штуки.

Чапаев полупривстал, чтобы легче было разглядывать перебежчика, из-под бурки высунулись его босые ноги.

— Почему перебежали к нам? — спросил Фрунзе. Солдатик оглядел всех и широко, счастливо улыбнулся.

— Здравствуйте, — ответил он. — А я не солдат, я рабочий. Из ревкома Уфы. Большевик.

— А не врешь? — спросил Чапаев.

— Нет. Мне задание дали и еще двум другим перейти фронт и лично доложить товарищу Чапаеву об очень важном деле.

— А вот этот человек в бинтах и есть Чапаев, — сказал Фрунзе.

Солдатик еще шире улыбнулся, но сразу же нахмурился:

— А точно ли? Здесь шутить нельзя.

— Да уж точнее не бывает. — Чапаев расправил усы. — А это вот товарищ Фрунзе, слыхал?

— Как не слыхать. — Он опять счастливо улыбнулся. — Тогда слушайте. На рассвете на вас пойдут две дивизии Каппеля, будет какая-то «психическая» атака. Хотят прижать дивизию Чапаева к реке и утопить ее. Это раз. Другое: главную переправу Ханжин ждет к югу от Уфы. Вот и все, что мне велено доложить. — Он радостно засмеялся. — Сто пудов с плеч!

— Ух ты! — Глаза у Чапаева засветились. — Ну молодец!

— А чем вы докажете, товарищ, что вы член ревкома? — спросил Фрунзе, пытливо всматриваясь в лицо стоящего перед ним человека. — Да вы садитесь, устали небось.

Вокруг них уже стояла тесная толпа чапаевцев, проснувшихся во время допроса. Стряхивая с одежды и волос сено, подходили все новые командиры и связисты.

Человек сел на старую колоду, подумал:

— Документа у меня, конечно, нет. А сказать кое-что могу: когда генерал Ханжин хотел ударить вам в тыл от Белебея, наш ревком послал в штаб армии или фронта, точно не знаю, донесение. Вы его получили?

— Это точно. Донесение такое получили, и наша разведка его подтвердила. Спасибо. Это было очень важное сообщение. А вот насколько точны ваши сегодняшние сведения?

— А у нас в штабе Ханжина есть надежные люди. Уж вам я скажу, — ревкомовец улыбнулся, — хороший там работает парень, Колька-Колосник мы его зовем. Всегда точные сведения нам сообщает. Сам-то я его не видел, но чудеса делает, просто чудеса! Но и перепроверяем, само собой. Однако всегда сходится.

Фрунзе еще раз, долго не отрывая взгляда, посмотрел в его глаза. Человечек доверчиво и радостно улыбнулся. Улыбнулся и Фрунзе:

— Василий Иванович, значит, так: товарища одеть, обуть, накормить, отправить в Красный Яр. Если все подтвердится, представить к награде.

Чапаев отбросил бурку и, как был в белье, с головой, белой от бинтов, похожий в полумраке на привидение, подошел к ревкомовцу; тот встал, и Чапаев порывисто обнял его и поцеловал. Тот беззвучно заплакал.

— Петя, действуй! — Исаев и перебежчик вышли из сарая…

И никто не догадался спросить у этого мужественного человека его имя, фамилию, а потом в горячке боев и вовсе забыли о нем. Кто был этот герой, единственный из троих, посланных уфимским подпольным ревкомом, которому удалось дойти? Пока не знаем…

— Теперь слушайте меня со всем вниманием, — властно сказал Фрунзе. — Товарищ Кутяков, Василия Ивановича тревожить сейчас нельзя, он ранен в голову. Все командование принимайте на себя. Василия Ивановича переправить сейчас в Авдонь. Там ему легче будет держать с вами телефонную связь, да и врачебную помощь там наладить легче. Ясно?

Кутяков нервно шевельнул шашкой и, не отвечая, кивнул.

— Ему под раненую голову нужна подушка, а не седло. Ежедневно вы лично будете мне докладывать о его здоровье.

Кутяков опять кивнул.

— А вас, Василий Иванович, прошу выполнять все наказы врачей. Дивизией сейчас командует Кутяков. Под вашим контролем, конечно.

— Ну, давай, Иван, — угрюмо, с обидой сказал Чапаев, опять укладываясь на седло и укрываясь буркой.

— Товарищ Сиротинский, они ждут главного удара с юга. Я и поеду туда. А вы от моего имени позвоните в тридцать первую дивизию, передайте, чтобы начала переправу здесь же, у Красного Яра, а частью сил еще северней, чем двадцать пятая. Выполняйте!

Сиротинский козырнул и вышел.

— Товарищ Кутяков, немедленно будите своих орлов. Подымайте полки. Прикажите окопаться. Чем глубже, тем лучше. Побольше пулеметов выдвигайте в переднюю линию. Немедленно предупредите Троицкого, Хлебникова, пусть готовят заградительный огонь. Запретите открытие огня без вашей команды. Что такое «психическая» атака? Она предусматривает сближение без выстрелов, без артподготовки, в сомкнутых рядах, под барабанный бой, со штыками наперевес. Она была хороша, когда не было нарезного скорострельного оружия. Ротные колонны, дойдя до окопов противника, легко их прорывали. А сейчас это авантюра, рассчитанная на нестойкого противника. Но еще раз прошу вас подготовиться основательно: очень много сил бросят на вас. Хорошо бы на флангах скрытно сосредоточить конницу.

Дальше: если ранят вас, командование дивизией разрешаю снова принять Василию Ивановичу. Ни в коем ином случае! Уфа завтра должна быть наша!

Чапаев не утерпел, откинул бурку:

— Михаил Васильевич, товарищ командующий, разрешите и мне несколько слов сказать?

— Пожалуйста, Василий Иванович, но только лежа.

— Иван, ты первую линию уплотни хотя бы еще двумя батальонами двести девятнадцатого полка, а в версте за первой линией разверни двести двадцать первый и двести двадцать второй полки. Тоже пусть окопаются, грунт здесь мягкий… — Чапаев четко и конкретно рисовал Кутякову возможные варианты предстоящего боя.

Фрунзе послушал его, встал и незаметно отошел. Уже у выхода он сказал:

— Если завтра возьмете Уфу, оставлю вас в городе недели на две для отдыха и пополнения. Вместо вас введу в дело тридцать первую дивизию. Это мое решение можете сообщить во всех полках. А через недельку ждите меня в гости. Василий Иванович, немедля собирайтесь в Авдонь, там и штаб, и телефоны, а главное — санчасть и врачи. До скорой встречи, товарищи!