Багряная летопись

7 июня 1919 года Уфа

В штабах и в войсковых частях Уфы денно и нощно готовились к обороне города. Необычайно активизировался и подпольный ревком: что ни день, то новые листовки оповещали население о приближении Красной Армии. Безбородько почти не бывал дома, он высох и почернел, гоняясь со своими молодчиками за подпольщиками, число которых, как он чувствовал и знал, росло день ото дня.

Наташа содрогнулась, увидав его после недельного перерыва, когда он к ней вошел утром, — так угольно-темны были мешки у него под глазами. Он быстро наклонился к ее руке, припал с поцелуем к запястью. Она нетерпеливо шевельнулась, он выпрямился, вздохнул:

— Здравствуй, мой свет! До чего ж ты хороша. Я гляжу на тебя и вспоминаю, что есть где-то цветы, небо, июньское солнце и нет подвала, вони… Эх!.. Но теперь слушай меня: мы сейчас же, немедленно, собираем вещи и переезжаем в штабной поезд, что стоит на путях. Таков приказ командующего, чтобы в случае необходимости все, кто нужен штабу, без дальнейших сборов выехали в необходимом направлении. Значит, будем жить пока в вагоне, нам выделено купе. — Он глянул на часы. — Поторопись, пожалуйста, через час я должен быть у Ханжина, он уже там.

Сумятица мыслей взвихрилась в голове у Наташи: «Наши близко… Бежать!.. Или продолжать работу?.. Нет, встретить Гришу… Но как бежать, если поезд вдруг тронется?» Она так задумалась, что, забыв о Безбородько, начала расстегивать халатик, однако, мельком глянув на него, увидала загоревшиеся вдруг звериным огнем глаза, фигуру, окаменевшую словно перед прыжком, и, вспыхнув багровым румянцем, опрометью выскочила в другую комнату, грохнув дверью.

— Так я жду тебя, милая, поторапливайся, — услыхала она через некоторое время его напряженно-ровный голос.

— Уезжаете? — вдруг раздались за дверьми плаксивые причитания Марии Ивановны. — Что же со мной, горемыкою, бу-у-дет…

— Не волнуйтесь, хозяюшка. Я еще вернусь. Ждите в гости. Все продовольствие, все мешки оставляю вам — хватит надолго, только соседям не хвалитесь. Вот вам за хлопоты (раздался шелест бумажек, прерываемый хлюпающими звуками). А теперь помогите-ка нам собраться, да побыстрее.

— Благодетель, — завыла попадья, — да на кого ж ты меня…

— Тихо!

— Иду, иду, батюшка, сейчас… Да что же будет-то…

Пролетка с лихим рысаком доставила их на запасные пути. Солдаты перетащили вещи в отдельное купе, столь похожее на то, с которого начался совсем недавно и бесконечно давно — несколько месяцев тому назад — новый этап ее жизни.

— Устраивайся, любовь моя, а я от Ханжина прямо к тебе! — Он ушел.

Бежать! Сейчас же! Немедленно прочь из этой клетки. Но куда? Все равно, найду где схорониться. Схорониться? А они пока будут принимать меры против наших?.. Нет! Оставаться до последней возможности… Опять оставаться здесь, с этим… На глаза навернулись слезы, и она вдруг бурно разрыдалась, упав ничком на диван в купе, сотрясаясь от неудержимого плача, от несказанной жалости к себе. Она плакала и плакала, ей становилось легче, горечь не уходила, но все прояснялось, выплывало вперед одно большое слово — «н а д о». Всхлипывая потихоньку, она села и стала приводить в порядок покрасневшее, распухшее лицо… «Н а д о».

А тем временем генерал Ханжин, ответив на приветствие Безбородько, подошел к двери салона, запер ее на ключ и повернулся к контрразведчику. Ханжин, как всегда, был выбрит и надушен, китель его был безукоризненно отглажен, но лицо одрябло и осунулось, а волосы заметно поредели и поседели.

— Вот что, дорогой мой, — он доверительно взял Безбородько за локоть, — Верховный главнокомандующий прислал совершенно секретный приказ, который, как вы увидите, касается прежде всего вас. Читайте… — Он вынул из внутреннего кармана плотную бумагу, развернул ее и протянул Безбородько. — Садитесь, голубчик, садитесь, что же стоя-то читать.

Безбородько машинально сел, быстро пробежал лист глазами и начал читать его второй раз — чуть ли не по складам, не торопясь, чтобы привести в порядок разбежавшиеся мысли… Немедленно после получения данного приказа ему предлагалось заняться организацией группы для уничтожения в кратчайший срок одновременно Фрунзе, Новицкого, Куйбышева и Чапаева. За успешное проведение операции назначалось вознаграждение: за Фрунзе — сто тысяч рублей, за остальных — по пятьдесят тысяч. «Оставаться… Рисковать, когда все готово к побегу в Англию… Но четверть миллиона золотом… Но бросить Наташу… Но четверть миллиона!..»

Ханжин всматривался в его застывшее лицо.

— А почему же, спрашивается, только этих голубчиков надо ухлопать? — ласково и вкрадчиво заговорил он. — А вы, Василий Петрович, организуйте так, чтобы и заместителей ликвидировать, и начальников штабов. Головка с человечка долой — пятьдесят тысяч, еще головка — еще пятьдесят тысяч… А там, глядишь, когда вся армия-то без головы осталась, и я с войсками тут как тут: раз — и разгромчик! Два — и мы на Волге! Три — и до Москвы одной ручкой подать, а? Хе-хе-хе. — Он требовательно и искательно глядел в глаза Безбородько и, уловив в них что-то желательное ему, уже твердо сказал: — Надеюсь, приказ вам ясен, дорогой мой полковник? Вот так! А мы Верховному подскажем, что за такую операцию и генерала вам присвоить будет немного, а? Не возражаете, хе-хе-хе?

«Растерялся, старик, все готов обещать, лишь бы перестали наконец его бить… Ну да черт с ним… Главное, золотишка на широкий замах хватит. Из грязи да в большие князи взовьешься, Васька!» И Безбородько твердо произнес, вставая:

— Готов служить родине верой и правдой до самого конца!

— Вот и хорошо, вот и хорошо. Иного от вас не ожидал. А неплохо будет сидеть на вас генеральский мундир, а? Неплохо, неплохо! Итак, приступайте к работе. Уфу нам, видимо, придется на время оставить. Но далеко мы не уйдем: как только головки красных стратегов полетят, мы снова будем тут как тут!

Да, а насчет нашей милой переводчицы не беспокойтесь. Будет с нами как у Христа за пазухой. Я лично буду заботиться о ней и поручу Игорьку опекать ее. Если, конечно, вы не будете возражать?

— Благодарю за заботу. Разрешите идти?

— Желаю удачи! — Ханжин крепко затряс сильную руку темноволосого полковника, жадно всматриваясь в его сузившиеся глаза, потом прижал его к своей пухлой груди и трижды поцеловал. — Ну, иди, Василий. С богом! — И он отвернулся, стирая старческие слезы.

Медленно шагал Безбородько вдоль особого поезда, в хвост, к своему вагону, машинально отвечая вытягивающимся в струнку часовым. Зайди в купе, он сел в угол и задумчиво забарабанил пальцами по столику. Все так же механически он вытащил папиросу, помял, засунул в рот, чиркнул спичкой и только тут как бы очнулся:

— Господи боже мой, что это я, Наташенька, прости, чуть было не надымил. Иди сюда, моя хорошая. — Он протянул ей руку, она, беспокойно глядя на него, перешла к нему, чувствуя, что с Безбородько что-то происходит.

— Видишь ли, мы на некоторое время должны расстаться, — отрывисто произнес он.

— Почему? — тревожно спросила она.

С усталой и горькой усмешкой он посмотрел в ее недоумевающие глаза: неужели лед все-таки тронулся? И надо же — именно сейчас! О женщины! Всегда-то вы так — ломаетесь, пыжитесь, а как до разлуки дойдет: милый, не уходи!..

— Обстоятельства складываются так, что я… ну, как бы это сказать, останусь здесь, в городе, когда этот поезд уйдет.

«Господи, что он задумал, господи… Узнать! Во что бы то ни стало узнать!»

— А я? Я с вами?

Он ласково и уверенно, по-хозяйски, погладил ее по голове:

— Ты не беспокойся, ты будешь выполнять ту же роль переводчицы. На дверь я поставлю надежный замок…

— Среди этой офицерни одна, без вас я не останусь!

— Не беспокойся, милая: Ханжин приказал Игорю опекать тебя. И сам генерал обещал до моего возвращения заботиться о тебе.

— Василий Петрович, без вас я в поезде не останусь!

— Безбородько ласково поцеловал ее в пробор между золотистых прядей.

— Это будет очень, очень опасно! А тебя в городе не спрячешь, ведь каждая собака здесь знает, что ты моя… э-э-э… родственница.

— Но вы остаетесь?

— Меня сам черт не найдет! Да кроме того, я уж так изменю внешность, что даже ты, в упор глядя, меня не узнаешь. А недельки через две-три я отыщу ваш поезд, и мы будем вместе — уже навсегда!

«Что он задумал? Что он задумал?»

Она решительно произнесла:

— Только с нами!

Он привлек ее к себе:

— Родная ты моя! Единственная во всем этом темном мире близкая душа! Зачем же я стану пугать тебя подробностями своей работы? Узнала бы — сама бы не настаивала. Ну поверь на слово: не смею, не смею я ни взять тебя с собой, ни остаться с тобой.

— Я не могу одна, возьмите меня с собой! — умоляюще, настойчиво твердила она.

— Деточка, милая, нельзя!

— Нельзя? Игорь, говорите, опекать будет? А если вы возвратитесь, а я буду замужем, тогда как? — Она откинулась и с гневом посмотрела на него. — Одна я оставаться не хочу. Вы вполне можете взять меня с собой!

— Наташа, но зачем же так страшно угрожать мне? — голос его дрогнул. — Пойми, я остаюсь здесь для очень опасного дела, очень! Я дождусь здесь прихода красных, выполню все, что мне поручили, и вернусь к тебе уже генералом. Ты понимаешь, что в девятнадцать лет будешь генеральшей? Не дочерью генерала, а женой! Я осыплю тебя золотом, мы будем жить, как индийские раджи, но только дождись меня, подожди всего две недели. — Голос его из просительного стал жестким. — И учти, если ты дашь согласие Игорю, то быстро, очень быстро станешь его вдовой! Я понятно сказал? Ты меня знаешь! Запомни это и не пытайся что-нибудь изменить!

«Его обещают сделать генералом. Что же ему поручили? Готовится что-то страшное, какое-то убийство, какое-то зверство. Ему обещали за это высокий чин и много золота… Умереть, на все пойти — сорвать!»

Прильнув к нему, глядя ему прямо в глаза и шепча губами у самых его губ, она спросила:

— Вася, а если я все-таки убегу к тебе, как я тебя найду?

Он нежно приник к ее губам и словно забылся.

Она отвела свою голову назад и настойчиво шепнула:

— Как я найду тебя? Ты мне скажешь, скажешь!

— Милая, не надо спрашивать…

Тесно прижавшись к нему, она негромко, но с силой сказала:

— Я сбегу к тебе! Я буду ходить по улицам и искать тебя. Я буду заходить туда, где ты мог бы скрываться, и я найду тебя все равно!

— Милая, не надо, не надо спрашивать… — Пламенея, он покрывал ее поцелуями. Ее — впервые такую нежную, любящую!

В вагоне было тихо; тихо было и снаружи, но если бы даже ударила буря и стала бы рвать железную крышу, он ничего бы не слыхал: настала счастливейшая минута жизни. Прекрасная, строгая, любимая им Наташа перестала отвергать его. Из-под страдальчески закрытых век ее текли слезы. Он думал — слезы обретенной любви, слезы счастья…

— Вася, Васенька, а если поезд подорвут, мы никогда больше не встретимся?

Безбородько замер на мгновение: потерять ее? Навсегда? Теперь, когда… Он бешено стиснул ее в объятиях:

— Слушай: последний дом справа от большого оврага. На калитке натяжной звонок. Звонить три раза с промежутками. Пароль простой: мне дядю Алёшу. Но это — на самый крайний случай! А сейчас, любовь моя, солнце мое, ты будешь жить здесь и ждать своего генерала. Да? Да? Да?

Вечером, когда уже смеркалось и она сидела одна, не зажигая света, раздался вежливый стук в дверь.

— Кто? — спросила Наташа.

— Дозвольте взойти, ваше благородие.

Она повернула ключ: в коридоре, приложив руку к козырьку, стоял старший унтер-офицер писарь Сидоркин. Она чуть ли не ежедневно видела его за работой в оперативном отделе.

Сидоркин вошел, задвинув за собой дверь:

— Так что приказано вас звать на совещание в салон-вагон, иностранцы будуть.

— А, хорошо, хорошо, — рассеянно ответила Наташа, — сейчас причешусь и приду.

Сидоркин оглянулся на дверь и тихо-тихо произнес:

— Александр Иванович велел передать, чтобы зашли сегодня вечером, сказавши, что за своими вещами, к тете Дусе — на Госпитальную. Провожатый — обязательно, без него отсюда не выпустят. А там уже встретят наши. Разрешите идти, ваше благородие? — громко спросил он.

Наташа замерла в полной растерянности с гребенкой в волосах, не зная, что спросить, что сказать, и расширившимися глазами уставилась на этого писаря, мимо которого она проходила раньше, как мимо примелькавшейся мебели.

— Слушаюсь! — громко ответил сам себе Сидоркин, улыбнулся, отечески потрепал Наташу по щеке и, по-уставному повернувшись, вышел.

С чем сравнить ту радость, которая вспыхнула в измученной душе девушки? Тягостное бремя взваленной на себя ответственности исчезло, ушло в ту же секунду, когда захлопнулась дверь за Сидоркиным, когда Наташа поняла, что о ней не забыли, что о ней помнят, несмотря на занятость перед боем. А может быть, ей даже разрешат оставить штаб, бросить свою роль, вернуться к человеческой жизни?

Рослая, веселая, с короной золотых волос, с цветком, засунутым под погон, и сама как воплощение цветущей женственности вошла она в штабной вагон.

— Наташенька! — Игорь даже прикрыл ладонью глаза. — Боже мой, я просто не могу…

«Взять его в провожатые? Идея!» — Она слегка хлопнула адъютанта по руке:

— Игорек, после заседания мне нужна будет помощь…

— Да, да, я знаю, твой дядя уехал, только прикажи, и я…

— Вот и хорошо. Договорились. — Она вошла в салон.

Ей радостно закивал англичанин-переводчик, показав в улыбке сразу все свои огромные зубы. Она многозначительно кивнула ему, поздоровалась с иностранными представителями, с некоторыми офицерами и заняла свое место за маленьким столиком.

— Господа офицеры! — раздалась громкая команда. Все встали. Ханжин вошел («Садитесь, господа, садитесь!»), прошел за председательское место и сразу начал:

— Господа! Ситуация усложняется. Только что получено сообщение о том, что разведчики дивизии Чапаева переправились у Красного Яра и захватили плацдарм западнее сел Новые Турбаслы и Александровка.

Англичанин быстро перевел сказанное Гревсу и Ноксу. Наташа с признательной улыбкой кивнула коллеге.

Ханжин отдернул занавеску от карты:

— Я думаю, что это демонстрации. Четвертой дивизии приказываю завтра сбросить этих разведчиков в реку Белую и утопить их там. Главный удар следует ждать южнее Уфы. А посему: генерал Голицын, прошу вас сосредоточить свои полки у Благовещенского и быть, готовим к удару по главной переправе. К селу Вотякеево направляю восьмую пехотную дивизию генерала Войцеховского и сибирскую казачью дивизию.

— Как я понял, генерал сейчас действует по инструкции русской басни о сюртуке некоего Тришки, — кратко сообщил англичанин-переводчик Ноксу и Гревсу и, широко улыбаясь, подмигнул Наташе. Но та сделала официальное лицо и подробно перевела им все сказанное Ханжиным: чтобы лучше запомнить.

«Сплутовать решил, шельма, а наша девка не дала», — мимоходом подумал Ханжин, услыхав в ее тихой и быстрой речи названия деревень и фамилии генералов.

— Не кажется ли генералу, что дивизия Чапаева, если она переправится, такая угроза, к которой надо отнестись очень серьезно? — спросил Гревс.

Явно нервничая, Ханжин ответил:

— Вы же слышали, что я приказал четвертой дивизии заняться этими полками. Кроме того, начальнику авиации, — продолжил Ханжин, — приказываю завтра, восьмого, бросить на переправу у Красного Яра все шестнадцать аэропланов. Задача: прекратить переправу через реку и по возможности отрезать пути отступления тем, кто уже переправился, когда вступит в действие четвертая дивизия. И, кроме того, если Чапаеву удастся переправить свои полки и удержать плацдарм до ночи восьмого, я переброшу туда еще две дивизии, и на заре девятого он отведает такого блюда, которого не пробовал: «психической» атаки. Уверяю вас, господа, что после этого с дивизией Чапаева будет покончено — раз и навсегда.

Полковник-англичанин быстро заговорил, он переводил точно и мертвенно, как какая-то неведомая машина. Впрочем, и машина дала осечку: когда коллега сообщил об ожидаемой атаке «психопатов», Наташа любезно поправила его на «психическую атаку». Утратив на миг свою выдержку, англичанин зло спросил: «Азиатское блюдо?» — и тут же широчайше улыбнулся: шучу, дескать…

«Сегодня же, сегодня же надо доложить, что Ханжин определил место главной переправы южнее Уфы и о «психической» контратаке против дивизии Чапаева… Обязательно, обязательно, обязательно…»

Совещание продолжалось, Наташа быстро и точно переводила, и уверенное сознание своей силы поднималось из глубины души: не струсила, не убежала, перемогла себя — и вот теперь до конца понятно, как нужно было остаться!

Едва отзвучали последние слова и все поднялись, Наташа скользнула к двери.

— Минуточку, мисс, — остановил ее Нокс.

— Да, сэр?

— Я надеюсь еще много раз иметь поводы убеждаться в вашем чудесном музыкальном слухе и слышать ваш чудесный музыкальный голос. Разрешите мне вручить вам презент. Надеюсь, вы вполне оцените мою маленькую, но очень многозначительную шутку. — Он протянул ей руку. Недоумевая, она пожала ее и ощутила в своей ладони какой-то малюсенький колючий предмет. Нокс улыбался, его переводчик кивал изо всех сил, выражая высшую степень дружелюбия. Наташа глянула на свою ладонь и увидела цепочку с двумя крошечными золотыми бутылочками, усыпанными точечками алмазов. Секунду она стояла опустив глаза, затем весело подняла их:

— О, сэр! Вы остроумны и злопамятны! Разумеется, я с удовольствием продолжу с вами в свое время воспоминания о стоимости генерала Нарышкина. — Она сделала книксен и выскочила в коридорчик («Если мне посоветует сделать это Александр Иванович»). Прикалывая под цветком заискрившуюся всеми цветами радуги безделушку, Наташа обратилась к Игорю:

— Мой рыцарь, готовы ли вы сдержать свое слово?

— Требуй всего, что угодно!

— Мне надо сходить на старую квартиру и взять оттуда кое-какие личные вещи, дорогие мне как память. Не угодно ли вам сопровождать меня?

Лицо Игоря отразило полную растерянность.

— Но, Наташенька, разве ты не знаешь приказ командующего: никому территорию вокзала не покидать без его личного разрешения? Тем более ночью… Все кругом оцеплено.

— Какой еще приказ? Знать ничего не знаю! Ну, Игоречек, я тебя подожду у себя в купе, а ты уж постарайся, ладно? Ну? Уговорила?

— Да, постараюсь… — с колебанием выговорил он.

Прошло более часа, пока Игорь постучал к ней:

— Дал пропуск, не захотел тебя огорчать. Разрешил взять в сопровождение трех солдат.

— Что ты, что ты?! Зачем они нам?

— Я тоже думаю, что вдвоем лучше. Наташенька, мы так давно не были вместе — целую вечность… — Он присел на край дивана.

— Не рассаживаться, рыцарь, пошли, пошли!

— Ну, пойдем, — покорно вздохнул он.

В темном городе было пустынно. Встречались только патрули. Один из них — офицерский — тщательно изучил документы Игоря и Наташи.

— Куда держите путь? — строго спросил старший патруля, грузный штабс-капитан.

— Генерал Ханжин знает, куда мы держим путь, — с достоинством ответила Наташа. — Вы видели его подпись?

Офицер из патруля что-то зашептал на ухо старшому. «Безбородько из контрразведки», — различил Наташин натренированный слух.

— Ах вот как. Извините, молодые люди: таковы обстоятельства. Враг коварен, и он не спит! Могу сообщить, что у нас в тылу весьма откровенно шпионят даже женщины!

Неимоверно забилось сердце Наташи: неужели напали на след? Неужели какая-то неловкость вызвала подозрение?..

— Ничего легче не возникает в условиях фронтового города, чем слухи, — пренебрежительно сказала она. — Извините, штабс-капитан, но вам не следовало бы сеять панику.

— Слухи? Паника?! Извините, мадам, но уж вы-то, в силу вашего родственного положения, могли бы знать, что это не слухи, — возразил штабс-капитан. — Не далее, как вчера, я собственноручно вел огонь по двум наглым бабам, которые гребли прочь от города, несмотря на все предупреждения и окрики. Уверяю вас, это были отнюдь не молочницы!.. Можете следовать! — Он сухо козырнул, и они разошлись.

Откуда было знать Наташе, что Мария Саруль и Эльза Вайнер — героические агентурные разведчицы 25-й дивизии (именно их вчера обстреливал неглупый и настороженный штабс-капитан) трое суток провели в расположении белых, собирая сведения о колчаковской артиллерии, расположенной против мест возможной переправы красных войск? Действовали они дерзко, и дважды им приходилось уходить от преследования. Слух о «красных бабах-шпионках» широко разошелся среди колчаковцев. Эти легендарно-смелые женщины были схвачены месяцем позже во время их рейда в Челябинск и растерзаны в контрразведке…

— Ну что ты скажешь… — Наташа покачала головой. — Они так взвинчены, что готовы палить по каждой женщине и подозревать буквально каждого обывателя, отправившегося на рыбалку.

И вдруг земля дрогнула. Издалека донесся приглушенный расстоянием немыслимый гул.

— Артиллерия, — нервно сказал Игорь. — Но это далеко. Здесь совершенно безопасно. — И они быстро зашагали вперед.

Именно в эту минуту командир артдивизиона Хлебников по приказу Фрунзе отдал приказ открыть массированный огонь сразу сорока восемью орудиями, подавляя огневые точки белых и прикрывая главные силы переправляющихся бойцов. И, услыхав этот грохот, Наташа поняла, что борьба за город обострилась, вступила в новую фазу и что теперь ее сведения нужнее, чем когда-либо.

Вот и домик на задах госпиталя — того самого, столь памятного госпиталя. Наташа постучала в темное окошко. Почти тотчас за стеклом забелело сухонькое лицо тети Дуси. Прачка усиленно закивала головой и исчезла. Через минуту раздался скрип засовов, и дверь отворилась.

— Пожалуйте, пожалуйте, господа офицеры! Здравствуйте, Наталья Николаевна, заходите в дом.

— Давно мы не виделись, тетя Дуся, — с волнением сказала Наташа, вглядываясь в ее исхудавшее лицо.

— Так ведь с того самого времени, как ты ушла от нас, и не виделись! Красавица-то какая!

С глубоким чувством, как никогда не обнимала и мать, Наташа притянула к себе пожилую, иссохшую женщину. Прачка только коротко всхлипнула.

— Тетя Дуся, я уезжаю, вот пришла взять свой чемоданчик. Где он у вас?

— Дорогая ты моя барышня, а я давеча припрятала его у подружки своей. Уж дозволь я за ним сбегаю — в одну минуту, одна нога здесь, другая там. Присядьте, господа хорошие, а я скоро!

Хлопнула дверь, и Наташа с Игорем остались одни в полумраке — свечка едва освещала лишь стол, на котором стояла.

— Господи, хоть бы она не приходила вечность, — вздохнул Игорь.

— А как же Ханжин?

Игорь молчал, покусывая губы, потом его будто прорвало:

— Что мне Ханжин, что мне отец, что мне так называемая родина! Ничего-то мне не нужно, только видеть тебя, вдыхать запах твоих волос, быть с тобой, касаться тебя! — Он взял ее руки в свои. — Разве ты не видишь, не чувствуешь, что я говорю искренне? Я ревную тебя ко всем до безумия, больное воображение заставляет меня подозревать даже твоего дядюшку. Наташенька, скажи мне, что ты согласна стать моей, и ты станешь женой самого счастливого человека. Дядя отпустит меня из армии: я единственный наследник всего нашего рода, он не захочет рисковать моим будущим. Мы уедем на юг Франции, у тебя будет вилла, автомобиль, лошади, виноградник, а главное — муж, который будет жить только ради тебя одной. Пойми ты меня, — сказал он тоскливо.

«И этот предлагает любовь, а с нею тоже жизнь за границей. Они не могут существовать на родине. Милый ты мальчик, ты чистый, неиспорченный, но так воспитали тебя, что ты — чужой в собственной стране, среди таких же русских…» Она с сожалением погладила его по глазам. «Хоть бы стрелять не начал, дурачок, когда наши придут. Поживет в плену, кончится война, найдет себе место и на родине…»

— Меня тронули твои чувства, Игорек. Ты очень хороший, честный. — Юноша, затаив дыхание, ждал решения своей судьбы. Большой, быстрый, сильный, он почувствовал такую слабость, что расстегнул воротничок и отвалился к стене.

Наташа видела все это, и огромная жалость, это всесильное женское, материнское чувство, охватила ее, несмотря на трагизм ситуации. «Я спасу тебя, милый дурачок».

— Но зачем ты начал говорить о деньгах, о машине. Разве в этом для меня счастье? — Она заглянула ему в страдальчески полузакрытые глаза.

— А в чем же? — глухо спросил он. — Ведь я люблю тебя, я болен тобой, я так люблю тебя, что даже не могу обнять тебя. А ты? Могу я хоть надеяться? Я буду ждать всю жизнь, если ты скажешь, что я могу надеяться…

— Ты мог бы быть счастлив во Франции, без России?

— Ты — моя Россия!

Она бережно обняла его голову, и он со стоном прильнул к ней, закрыв глаза, задыхаясь от переполняющего его чувства.

Наташа на мгновение закрыла глаза. «Наяву ли все это? Не снится ли мне этот бесконечный, безжалостный день? Поймет ли кто-нибудь меня? Пожалеет ли?»

— Больно! — тихонько сказала Наташа. — Твои ремни меня давят.

Он медленно, как больной, открыл глаза, медленно расстегнул ремень и отбросил его прочь вместе с портупеей и кобурой.

«Хорошо! Теперь будешь жить, милый ты мальчик!»

— Можно тебя поцеловать? — шепотом спросил он.

— Я люблю другого, — тоже шепотом ответила она.

Она почувствовала, как он вздрогнул и окаменел.

— Кого? — отрывисто спросил он.

— Его нет здесь.

— Дядю?

Она покачала головой:

— Что ты, глупый!

— Скажи мне, и я буду лучше его! Я буду таким, каким ты только хочешь! Скажи, что я должен делать? Не убивай надежду, или я умру, поверь мне!

В сенях заскрипела дверь. Наташа вскочила, загородив собой Игоря. «Мало ли горячих голов!» Вошла тетя Дуся:

— Наташенька, меня патруль арестовал, не поверили, что я для господ офицеров стараюсь.

Оттолкнув тетю Дусю, в комнату быстро вошли офицер и два солдата. Игорь вскочил на ноги, как был распоясанный, и бросился к ремню. Офицер наступил на кобуру ногой.

— Назад, изменник! — завопил он. — Лучшие люди отечества сейчас кровь проливают в боях против большевистского отребья, а вы любовными интрижками заниматься изволите? Позор! Я доложу командующему, в каком виде застал вас!

— Не пугайте меня командующим, я его личный адъютант!

— Петров, вяжи ему руки! — Офицер упер дуло нагана в грудь Игорю.

— Игорь! — умоляюще вскрикнула Наташа. Он оглянулся. — Не спорь с ними!

Солдаты навалились на него сзади и крепко схватили за руки.

— Так, значит, личный адъютант командующего? А вы, мамзель, жена полковника Безбородько?

— Прекратите это издевательство! — неистово, задыхаясь от гнева, закричал Игорь. — Это моя невеста!

— Прекратить? Это вы правильно сказали. А теперь можно и раскрыться: вы в плену у членов уфимского ревкома, ясно? Заложники. Все понятно, господа офицеры?

— Наташа, прости. Я не уберег тебя, — в отчаянии прошептал Игорь.

— Не беспокойся, милый. Все будет хорошо. Эти люди зла нам не сделают.

— Я не уберег тебя!..

— Первой допросим барышню-офицера. Запереть пока господина личного адъютанта в амбар!

Солдаты повели Игоря из комнаты, он повернул к ней искаженное лицо: «Наташенька!» Дверь захлопнулась.

Ну, здравствуй, Колька-Колосник, — дружески протянул ей руку молодой, с озорными глазами «офицер». — Есть новости? Сейчас здесь будет Александр Иванович.

— Здравствуйте, товарищ. Новости есть, по-моему важные. А пока у меня просьба: отнеситесь без злобы к этому офицеру. Он совсем не вредный человек.

— Посмотрим, Наталья Николаевна, как дела сложатся, — с большим уважением ответил тот. — Может быть, мы сумеем обменять его на наших товарищей. Во всяком случае, сохраним живым-здоровым. Хорошо, что вы его обезоружили.

— Здравствуй, милая! Здравствуй, доченька! — В дверях стоял, раскрыв руки, Александр Иванович. Наташа бросилась к нему. — Ах ты наша умница, — приговаривал он, целуя ее, — ах ты наша красавица! Ну не реви, не реви, кончились твои мучения, не пошлем тебя больше, если только сама не захочешь. Ну, выкладывай новости. Полна небось, как коробок?

— Как коробок… — И она, всхлипывая и улыбаясь сквозь слезы, по пунктам начала докладывать.

— Понял, Михей? — качнул в сторону сидящего «офицера» Александр Иванович. Тот только руками развел.

— Ну, товарищи, я пойду: надо сейчас же срочно отрядить по крайней мере троих на ту сторону, чтобы успели сообщить нашим главное: и что Ханжин ждет основной удар с юга, и что «психическую» атаку против Чапаева с утра девятого готовит. А ты, Михей, как устроишь Наташу, приходи ко мне. Слушай, а может быть, ты сама считаешь, что тебе надо вернуться?

— Я не считаю. Только…

— Что «только»?

— Вот. — Наташа тронула на груди подарок Нокса.

— Ну и что?

— Англичане меня хотят закупить.

Михей многозначительно присвистнул. Александр Иванович аж крякнул:

— Ну, это дело государственное. Тут нужна башка побольше моей. Во всех случаях надо тебе ждать наших в Уфе, тогда и решим… А знаешь, дочка, ведь я даже слов не имею, чтобы все свое сказать о тебе: до чего ж у тебя душа, — он поискал слово, — верная! Ну, отдыхай. — Он направился к выходу.

— Александр Иванович! Михей! — в комнату ворвались «солдаты». — Адъютант на брючном ремне задавился!

Испуганно охнула безмолвная до того тетя Дуся.

— Тьфу ты, жалость какая! — Михей бросился в амбар.

— О боже! — Наташа бессильно опустилась на скамью. Из полумрака явственно, до полной иллюзии присутствия, выплыло искаженное лицо, глухо, прерывисто прозвучал его голос: «Я не уберег тебя…» Наташа застонала в отчаянии: себя ты не уберег, бедный мальчик! Как же мог ты, глупый, так легко расстаться с жизнью? Почему так мало связывало тебя с ней, так мало было в ней дорогого?

— Когда же все это кончится, когда кончится эта проклятая война, когда перестанут погибать люди? Александр Иванович, сколько же так можно?

Александр Иванович молча погладил ее по голове, поглядел на часы, вздохнул и решительно направился к двери. Война не ждала, надо было переправлять Наташины новости: спасать тысячи красноармейских жизней.