Багряная летопись

13 апреля 1919 года Самара

— Встать! Смирно! Товарищ командующий, группа связи…

— Вольно! Продолжать работу. Дежурный, немедленно открыть окно. Курение у аппаратов прекратить! — Фрунзе прошел в глубь комнаты.

Дежурный телеграфист бросился к окну, распахнул рамы, свежий весенний ветер ворвался в аппаратную, зашевелил бумаги.

— Ну, Вася, садись. — Командующий подошел к вскочившему при его приближении телеграфисту. — Небось с твоей высоты трудно меня разглядеть?

Сутуловатый, громоздкий Василий, ростом более сажени, стеснительно одернул куцую гимнастерку:

— Ничего, разглядим, товарищ командующий.

— Запроси Бузулук. Если Чапаев на месте, буду с ним говорить.

Василий стремительно застучал ключом, да так, что Фрунзе перестал различать отдельные буквы.

— Ну молодец ты!

Василий, оторвав взгляд от ключа, с улыбкой посмотрел на Фрунзе и еще увеличил темп.

— Виртуоз! — Михаил Васильевич перевел взгляд в окно. Во дворе шла околоштабная суетня. Одни привязывали своих лошадей к коновязи и шли в здание, другие выходили из штаба, отвязывали копей и, ловко взметнувшись в седло, выезжали из ворот. Въехала повозка продсклада: значит, сегодня все получат паек… Василий тихонько тронул огромной кистью плечо командующего и показал глазами на ленту: «Начдив Чапаев у аппарата».

— Хорошо. Передавай: «Срочно необходимо выдвинуть 25-й кавдивизион и конную разведку полков 73-й бригады навстречу наступающему противнику. В бои не ввязываться, небольшими отрядами проникнуть в тыл колчаковцам на коммуникации северо-восточнее Бугуруслана, а основным силам конницы прикрыть развертывание 73-й бригады на оборонительном рубеже. Задача: точное выяснение наступающих сил, конкретно частей, дивизий и корпусов, выявление поставленных им задач, захват пленных и документов. Результаты разведки доносить немедленно. Сообщите состояние дорог и как они просыхают? Прошу доложить ваши соображения. Фрунзе».

Аппарат некоторое время молчал. Михаил Васильевич взял стул, присел. Махорочный дым вытянуло, стало свежо.

— Не застынешь, Вася?

— Не! Мы здоровые, — улыбнулся тот.

Заработал аппарат: «Задача понятна. Разведку вышлю. 73-ю бригаду и всю конницу выдвигаю севернее. Командарма 1-ой, командующего ударной группой, не видно, не слышно. Разрешите возглавить руководство в Бузулуке… (Фрунзе одобрительно улыбнулся в усы.) Части 31-ой начали прибывать в Бузулук. Прошу разрешения конный эскадрон при 73-й бригаде сформировать в кавдивизион. Так что седла и лошади до штата есть. Дивизиону прошу дать имя в память погибшего командира Пугачевского полка тов. Топоркова. Он известный революционер и герой, которого ценят полки и бедняки всего Пугачевского уезда. Красноармейцы с честью будут носить его имя. Что касается дорог, то они подсыхают, но мы по примеру Суворова не остановимся ни перед чем. Чапаев».

После небольшой паузы аппарат застучал снова:

«Прошу урезонить штабы, они усложняют положение. Как теперь, так и впредь прошу давать мне определенную задачу на определенном участке, а самое выполнение предоставить мне, ибо на месте всегда виднее, что делать. Начдив 25-ой Чапаев. Военком Фурманов».

Фрунзе задумчиво потер переносицу, но продиктовать ничего не успел. В дверях появился Сиротинский с пакетом, он поискал глазами Фрунзе и направился к нему.

— Что, товарищ Сиротинский?

— Важные документы от Ленина, сейчас прибыли из ЦК!

Фрунзе быстро продиктовал: «До приезда командарма 1-ой разрешаю возглавить все руководство в Бузулуке. Также разрешаю сформировать кавдивизион в 73-й бригаде. Со штабами разберусь. До свидания. Фрунзе».

Отойдя в уголок, он с жадной нетерпеливостью вынул из конверта бумагу: «Товарищам петроградским рабочим». Подпись: «С коммунистическим приветом Ленин. Москва. 10 апреля 1919 года». Вот как! Ленин поднимает нам на помощь все лучшие силы страны! Он быстро начал читать:

«Товарищи! Положение на Восточном фронте крайне ухудшилось. Сегодня взят Колчаком Воткинский завод, гибнет Бугульма; видимо, Колчак еще продвинется вперед.

Опасность грозная… А главное, — там решается судьба революции…»

На Восточном фронте решается судьба революции… Решается судьба революции — вот как расценивает Ленин борьбу на нашем фронте! Фрунзе глубоко вздохнул, еще раз перечитал письмо, затем внимательно принялся за другой документ — «Тезисы ЦК РКП (б) в связи с положением Восточного фронта»:

«Победы Колчака на Восточном фронте создают чрезвычайно грозную опасность для Советской республики. Необходимо самое крайнее напряжение сил, чтобы разбить Колчака.

Центральный Комитет предлагает поэтому всем партийным организациям в первую очередь направить все усилия на проведение следующих мер, которые должны быть осуществляемы как организациями партии, так и в особенности профессиональными союзами для привлечения более широких слоев рабочего класса к активному участию в обороне страны…»

— Товарищ Сиротинский, попрошу вас сейчас же ознакомить с этими документами Куйбышева и Новицкого. Письмо Ленина надо будет перепечатать в газете. Одну минуточку, дочитаю…

«Центральный Комитет обращается ко всем организациям партии и ко всем профессиональным союзам с просьбой взяться за работу по-революционному, не ограничиваясь старыми шаблонами.

Мы можем победить Колчака. Мы можем победить быстро и окончательно, ибо наши победы на юге и ежедневно улучшающееся, изменяющееся в нашу пользу международное положение гарантируют нам окончательное торжество.

Надо напрячь все силы, развернуть революционную энергию, и Колчак будет быстро разбит. Волга, Урал, Сибирь могут и должны быть защищены и отвоеваны. ЦК РКП (б)».

«Не ограничиваясь старыми шаблонами… Надо напрячь все силы, развернуть революционную энергию…» Фрунзе отдал пакет Сиротинскому.

— Пусть побыстрее отпечатают! — Он отпустил адъютанта и перешел к аппарату, связывающему штаб Южной группы с командармом Первой армии. — Вызови к аппарату командарма Первой!

Кудрявый, веселый телеграфист-красноармеец, с виду совсем мальчишка, с готовностью застучал ключом. «Решается судьба революции! Вот как Ленин поставил вопрос!» — Фрунзе думал, положив руку на плечо паренька.

И острое чувство опасности, и чувство такой громадной ответственности, которая больше самого человека, которая без остатка мобилизует все его силы, мысли и способности и позволяет преодолевать препятствия, в обычное время неодолимые, — все это одновременно вспыхнуло в его душе, и кудряш телеграфист ощутил, как сжались сильные пальцы командующего на его плече.

— Товарищ командующий! Командарм Первой у аппарата.

— Передай, что я прошу доложить мне его соображения по приказу 021 от десятого апреля. Жду ответа.

Гай отвечал: «Желаю окончательно сказать вам мое соображение по следующему: хотя получена ваша директива, на основании чего дан мой приказ, но нахожу все это очень и очень запоздалым: при таком энергичном отступлении 5-й армии никакие маневры наши не помогут и через неделю 1-я армия должна бежать в панике…» Фрунзе быстро читал ленту. Далее шло перечисление дивизий белых, действующих против 1-й армии, и номера полков, разведанных во втором эшелоне противника. Стучал аппарат, текла белая лента: «…принимая во внимание непосредственную угрозу Бузулуку, а также то обстоятельство, что наш тыл со стороны Илецка и Уральска не обеспечен, а также паническое настроение частей и весеннюю распутицу, лишающую меня возможности доставить огнеприпасы, я нахожу нужным спасти армию отступлением; по-моему, это в своем роде также победа, иначе мы останемся без армии…

Учитывая все это, я прошу разрешения заблаговременно уйти отсюда, иначе через несколько дней я потеряю связь с армией и с тылом. За отсутствием ж. д. составов 31-я дивизия не может быть переброшена из Акбулака и Илецка до Бузулука. Это протянется в лучшем случае две недели, а к этому времени, я уверенно вам говорю, 5-я армия будет в Самаре».

Фрунзе подозвал старшего телеграфиста и приказал ему немедленно напечатать в буквенном виде ленту переговоров с командармом 1-ой: все это необходимо будет обсудить на Реввоенсовете. Аппарат быстро отстукивал точки-тире:

«Я учитываю настроение частей, степень возможного передвижения их и прихожу к заключению, что необходимо немедленно начать отход… Откровенно говоря, все эти соображения месяц тому назад я доложил комфронтом, но он оставил их без внимания, теперь приходится дорогой ценой поправлять свои ошибки…

…24-я дивизия с отходом потеряла половину артиллерии… Каждую минуту вызывают меня начдивы с просьбой разрешения об отступлении… Кроме высказанного отступления, я иного выхода не нахожу. Только Волга может спасти нас. Я снимаю с себя всякую ответственность за могущий произойти разгром армии. Прошу высказать ваш взгляд на указанные мной соображения. У меня пока все. Командарм 1-ой Гай».

Фрунзе оборвал ленту и передал эту часть для перепечатки дежурному. Челюсти его плотно сомкнулись, глаза сузились. Несколько раз он прошелся по телеграфной, подошел к окну, глубоко вздохнул. Овладев собой, он вернулся к аппарату и начал диктовать:

«Вашим докладом удивлен и поражен; мне приходит в голову мысль, которую я ни в коем случае прежде не считал бы возможной, а именно мысль о том, что в вашей армии, но-видимому, склонны поддаваться панике. Я знаю, что положение тяжелое, но мне кажется, что вы слишком сгущаете краски: оно отнюдь не столь безнадежно, как вам кажется. Вы правы в том отношении, что мы с нашей директивой запоздали; чья в этом вина, разбирать сейчас не будем, а будем искать выхода из положения. Таковой мне рисуется в неуклонном напряжении всех сил и выполнении намеченного, хотя и несколько запоздавшего, плана. Район сосредоточения ударной группы приходится отнести западнее, т. е. не в район Илецкая— Бузулук, а в район Бузулука и левее. Я убежден, что в недельный срок и даже скорее к северу Бузулука, помимо имеющейся там 73-й бригады 25-й дивизии, мы можем сосредоточить одну бригаду Оренбургской дивизии (31-ой) и кое-какие ваши части, если не целую бригаду, и конную бригаду Каширина. При помощи этой группы, я уверен, что мы не только остановим нажим противника на 5-ю армию, но и разобьем его, ибо по имеющимся у меня данным на этом направлении он безусловно зарвался. Требуется активность с нашей стороны и твердость проведения принятого решения, чтобы положение изменить к лучшему для себя».

— Запроси: понимает ли он меня, и сообщи, что продолжение сейчас последует. — Фрунзе еще раз подошел к окну, постоял, набрав несколько раз полную грудь свежего воздуха. — Продолжаем: «Ваши указания на распутицу, конечно, верны, но действие ее одинаково сказывается как на нас, так и на противнике. Если нельзя идти нам, то нельзя это делать и противнику, поэтому ссылки на распутицу недопустимы. Помощь 5-й армии оказана будет, вы можете не бояться появления этой армии в предсказанный вами срок у Самары, если только проведете сосредоточение ударной группы. Тот ваш начдив, который при стратегическом отходе умудрился потерять половину артиллерии без особого нажима со стороны противника, подлежит, на мои взгляд, немедленному расстрелу. Я настаиваю на принятии и проведении самой твердой политики и неуклонном выполнении намеченного плана и уверен, что замечательный командарм Гай, имя которого известно не только нам, но и противнику, сумеет это сделать с успехом. Отход всеми вашими частями на Уральск недопустим; немедленно перебирайтесь со штабом в Бузулук, приняв предварительные меры к отправке требуемых частей в район сосредоточении. Подвижной состав используйте, освободив от имущества вагоны, стоящие на станции Оренбург; в добавление к этому мы через три дня пришлем в Оренбург первый состав и будем подавать не менее пяти эшелонов в сутки.

Примите меры к вооружению всех местных рабочих: через три дня я получу винтовки и немедленно пошлю туда. Сделайте все возможное для прекращения панического настроения как в городе, так и в войсках; не допускайте, чтобы кто-нибудь из ваших подчиненных смел говорить о снятии с себя ответственности. ЦК партии мобилизует лучших работников для отсылки на Востфронт, и таковые скоро будут прибывать к нам. Еще раз повторяю, что положение отнюдь не таково, чтобы поддаваться панике; выполняйте неуклонно раз принятый план, и я надеюсь, что мы с вами увидим крушение надежд противника. Я кончил, ожидаю от ваших войск исполнения долга и приказа. Всё».

Кудряш простучал последние слова, вытер лицо платком и с улыбкой посмотрел на командующего.

— Молодцы тут у вас работают, как на подбор! — сказал Фрунзе старшему телеграфисту. — Просто чемпионы!

Молоденький кудряш мгновенно просиял и замер, не шевелясь, под тяжелой рукой командующего, который, глубоко задумавшись о чем-то, ворошил его шевелюру.

Заработал аппарат по приему. На проводе снова был Гай, но говорил он ужо иначе, что сразу отметил Фрунзе:

«Паники у нас нет и не может быть. Я был в худших условиях, чем сейчас; я только высказал свое соображение, которое я обязан докладывать старшим заблаговременно. Все мероприятия, отмеченные вашей директивой, как вы уже знаете, приняты мной и неуклонно будут проведены; главный вопрос только о соседях, из-за них я неоднократно страдал и буду страдать. Перевести сейчас штарм в Бузулук невозможно — это возбудит панику и на несколько дней оставит меня без связи с частями. Из Бузулука управлять сейчас правым флангом будет трудно, тем более если оборвется связь. Кроме того, мое пребывание здесь ускорит переброску частей 31-й дивизии, после чего сейчас же выеду; для восстановления связи из Бузулука люди посланы.

В крайнем случае, если кавалерия противника через 2–3 дня попробует наскочить на Бузулук, я отсюда с армией сумею что-либо сделать, а если я буду в Бузулуке, то придется мне также уходить или в Самару или обратно в Оренбург. Ведь неприятель в 70 верстах от Бузулука, я учитываю это. Значит, вышлю еще 2–3 эшелона частей 31-й дивизии в Бузулук и немедленно выеду — это гораздо лучше, по-моему, тем более что отсюда я пока управляю хорошо. Об остальных вопросах спорить с вами не буду, так как я сам склонен твердо провести все ваши мероприятия. Больше ничего не имею. Вышлите составы срочно. Всего хорошего. Командарм 1-ой Гай».

Фрунзе оторвал и эту часть ленты для перепечатки. Тяжело задумался. «Трудно. Трудно. Ведь это же Гай — человек из легенды, о нем когда-нибудь будут слагать песни и писать романы, но в книгах этих не расскажут, наверное, как навалилась на него однажды растерянность. Гай, витязь революции, герой, поднятый ее ветром, как дерзкий парус, что же увял ты в такое сложное время? Что ж ты, дорогой мой товарищ?.. Ты еще встрепенешься, взовьешься пуще прежнего, но сейчас-то нам нельзя мешкать ни одного дня, ни одного часа. Придется искать тебе замену. А жаль…»

— Передавай: «Хорошо, с вашим предложением о замедлении переезда согласен, подготовьте только заблаговременно связь в Бузулуке и пошлите для этого соответствующий аппарат. Все поступающие в Бузулук части временно будут подчиняться начдиву 25-й товарищу Чапаеву, который находится в Бузулуке. У меня тоже все. Исполняйте мои указания. Командующий Южной группой поиск Фрунзе».

Когда в кабинете у Фрунзе появились Куйбышев и Новицкий, он отдал распоряжение Сиротинскому никого к нему не пускать, а телефон переключить и запер дверь на ключ.

— Товарищи, я надеюсь, с ленинскими документами вы уже знакомы. Надеюсь даже, что Валерьян Владимирович сможет доложить нам конкретно план работы с этими замечательными материалами: судьба революции решается сейчас на нашем фронте — ленинский призыв надо довести до сознания каждого красноармейца! Эти же слова со всей ответственностью должны понять до конца и мы сами. Я срочно вызвал вас в связи с необходимостью внести серьезные изменения в наш приказ № 021.

— То есть, как изменения? — воскликнул Куйбышев. — Сколько трудов ушло на то, чтобы его продумать, чтобы получить его одобрение, наконец на то, чтобы довести до сведения и исполнения командармов, и теперь менять?

— Что, Михаил Васильевич, оперативная обстановка, непрерывный отход Пятой армии вынуждают нас отнести к западу район ударной группы? — осторожно спросил Новицкий.

— Нет, Федор Федорович, дело более серьезное. Я довольно продолжительно разговаривал с командармом Первой Гаем. Он непохож на себя, на известного героя Гая, находится в унынии, в неверии. Как он сам сказал, уже месяц назад он докладывал командующему фронтом Каменеву, что всем армиям надо отойти за Волгу. Его двадцать четвертая дивизия во время планового отхода потеряла половину артиллерии. Уверяет, что его начдивы ежедневно запрашивают разрешения на отход. Ну и так далее. Доверить ему ударную группу сейчас не могу. Короче говоря, читайте сами текст наших переговоров и решайте, правильно ли я понял настроения Гая. — Он протянул им пачку сколотых скрепкой листов.

Новицкий и Куйбышев склонились над ними…

— Конечно, когда вы заговорили с ним жестко, он несколько изменил тон, однако вижу, что уверенности у него нет.

— А что скажет Валерьян Владимирович?

— Вряд ли Гай с энтузиазмом будет бороться за такой план, в котором сомневается.

— Согласен. Следовательно, отменяем прежнее назначение Гая. Предлагаю подчинить ударную группу командарму Туркестанской армии Зиновьеву, — сказал Фрунзе. — Я знаю, что военная подготовка у Зиновьева меньше, чем у Гая, но он верит в успех контрудара, а весь его предшествующий путь доказывает, что это человек исключительно активный, я сказал бы даже — агрессивный!

— Что ж, это то, что нужно, — согласился Куйбышев.

— Кроме того, ему легче и проще, чем Гаю, будет перебросить свою тридцать первую дивизию и кавбригаду Каширина в район Бузулука, — добавил Новицкий.

— Теперь попрошу выслушать подготовленный мною после разговора с Гаем приказ:

— Ну как, согласны вы на то, что я поставил заранее ваши подписи? — закончил чтение Фрунзе.

— Нет, подождите, Михаил Васильевич! — с необычной для него экспансивностью воскликнул Новицкий. Он вскочил и энергично заходил по комнате, что также было ему не свойственно. — Вы смогли так быстро отказаться от своего блестящего замысла, изложенного в приказе 021, а я — не могу! Посему моей подписи здесь быть не должно!

Фрунзе тревожно глянул на Новицкого, но потом лукаво улыбнулся:

— Не прибедняйтесь, Федор Федорович: моя школа в значительной мере — ваша школа. Отмену наступления под Уральском помните?

— Ничего не понимаю, — искренне удивился Куйбышев. — Федор Федорович, объяснитесь.

— Ничего? — Новицкий остановился. — Во-первых, время идет, обстоятельства меняются. Старые генштабисты держались бы мертвой хваткой за утвержденный, да еще великолепный план. Большевистский генерал от каторги — гм, гм! — судил иначе: помимо основного удара Бузулукской группой он предлагает нанести еще одновременно удар и Михайловско-Шарлыкской группой. Это дает что? Это путает противника — где же наносится главный удар? — раз. Вторая группа направляет острие в более глубокий тыл противника — два. А кроме того: Гай снят и Гай не снят! Никто самолюбия его не задел, и он в меру своих сил, а никак не меньше, воюет, а не сворачивается, как улитка. И ведь думал я, что все понял, когда вы преподнесли мне урок с Плясунковым, так нет же: далеко не все!

— Ну, Федор Федорович, — сказал Куйбышев, — бросьте прибедняться. Так, как вы, моментально раскусить это изменение приказа, я уж и не знаю, кто сумел бы. Во всяком случае, до меня его смысл только сейчас доходит, и то не знаю, до конца ли.

— И опять же: какой старый генерал, господин большевистский экс-губернатор, посмел бы в этом сознаться? Да ведь лопнул бы, а держался бы с величественным видом.

— Какой? — живо парировал Куйбышев. — А генерал Новицкий!

Все весело засмеялись.

— Видать, и я становлюсь чистокровным большевистским генералом, — возразил Новицкий. — С кем поведешься…