Багряная летопись

10—11 июня 1919 года Уфа

С утра бурлит Уфа, из домов на улицы выплеснулся народ: от мала до велика все ждут торжественного вступления красных войск. Никто его не объявлял, не назначал, но радостная, оживленная толпа густеет, становится все многолюднее, все плотнее.

Кутяков-то мечтал о торжественном вступлении всей дивизии в Уфу. Но разве могли с ходу остановиться полки, которые на одном дыхании гнали панически бегущего врага? И потому в городе расположилась на отдых лишь 75-я бригада и утром туда вошла еще часть дивизионной конницы.

Эскадрон Говорова с трудом пробирался через запруженную людьми улицу. Гриша Далматов ехал впереди своего взвода, радостно и тревожно оглядываясь в лица, отвечая на крики и рукопожатия.

И вдруг:

— Гришенька! Гриша!..

…И время остановилось.

Он увидал голубые, заплаканные и смеющиеся глаза под низко опущенным темным платком.

…И наступила абсолютная, нерушимая тишина.

И бесконечно долго, побледнев и сжав челюсти, смотрел он в них.

…И все вокруг исчезло. Не было никого.

Осталась лишь она. И ее взгляд, который тянулся навстречу ему, как руки.

И за эту неимоверно длинную, как целая жизнь, секунду он понял до самого конца, что Наташа — это не просто его судьба, а это то, без чего сам он не больше, чем половинка человека, не больше, чем растрескавшаяся земля без дождя.

— Наташа… — беззвучно, как во сне, прошептал он. И бешено крикнув: — Федя, прими взвод! Володька, за мной! — круто повернул Ратмира, разрезая толпу.

Фролов, недоумевая, повернул за ним. На панели Григорий соскочил, не глядя сунул повод Владимиру в руку.

Рядом с Наташей стояла какая-то девушка, но он ее не замечал, он ничего не слыхал: ни криков толпы, ни вопросов недоумевающего Володи. В полной тишине неуверенно, недоверчиво шагнул он к ней, плачущей и смеющейся, протянувшей к нему руки, и обнял ее. И время остановилось снова: у него на груди плакала Наташа.

Он бережно взял ее голову в ладони и посмотрел в лицо, залитое слезами. Как похудела, как повзрослела она! Какая красивая…

— Нашелся, нашелся! — смеялась она. — Гришенька, ты навсегда нашелся, навсегда, мой любимый! — И она целовала, целовала его в щеки, в губы, в нос.

Раздалось сердитое ржание: Ратмир взревновал хозяина и головой слегка толкнул незнакомую девушку.

— Дурак, — ликуя, поверив наконец, сказал Григорий, ухватив его за гриву, — это же Наташа. Понял? Наташа!

Ратмир снова обиженно заржал.

— Ратмир, а это Володя. Понял? Володя, — подражая интонациям друга, произнес Фролов. — Здравствуй, Наташа. Давно мы с тобой не видались, — сказал он и спрыгнул на землю.

— Здравствуй, Володечка, здравствуй. — Наташа обняла его и поцеловала.

— Ох, подружка, никак я тебя в росте не догоню, — с комическим сожалением произнес он. — Одно утешение, что женишок твой — с коломенскую версту, а тебе только на такую жердь и вешаться…

— Да, дорогие мои, знакомьтесь, — спохватилась Наташа, — а это Тося, моя самая лучшая подруга.

Невысокая кареглазая девушка с милым смущением наблюдала встречу Наташи с Григорием и Володей. Она покраснела и протянула руку:

— Очень приятно. Тося. А мне Наташа все про вас рассказывала.

— Про обоих? — живо спросил Фролов, пожимая ее твердую ладошку.

Все рассмеялись, и Ратмир снова недовольно заржал, обиженный невниманием.

— Ты получил мое письмо? — тихо спросила Наташа, прижимаясь к плечу Григория.

— Уже на фронте. Ты так изменилась. Совсем взрослая стала. А какая красивая…

— А Наташа ведь у нас герой, — сказала Тося. — Она ведь у Ханжина в штабе работала, подпоручиком была. Это мой папка ей поручил.

— У Ханжина? — изумился Григорий.

— Да. Ревком поручил, — смело подняла ресницы Наташа.

— С Колькой-Колосником? — быстро спросил Григорий.

— Можно сказать, что с ним, — сдержанно улыбнулась девушка.

Григорий крепко поцеловал ее. У нее снова показались на глазах слезы.

— Везет же долговязым, — завистливо вздохнул Володька и вдруг без всякого перехода спросил: — Тосечка, а у вас строгий папа?

— А вам зачем? — лукаво спросила девушка.

— Да так, к слову пришлось… Ну что, товарищ командир, какое решение принимаем?

— Какое решение? Сейчас догоним эскадрон, разместим взвод, обеспечим бойцов и лошадей, а тогда отпросимся у Говорова и Гулина. Где мы найдем вас?

— Опять расставаться? — померкла Наташа. И тихо сказала в самое ухо: — Приходи быстрее. Есть срочное дело. Секретное.

Он внимательно посмотрел на нее:

— Пиши адрес.

Спрятав бумажку во внутренний карман, он взлетел в седло. Ратмир заиграл под ним. Наташа, подняв руки к подбородку, смотрела на него — сильного, черного от солнца, похудевшего в боях. Толкнув коня, он помчался вперед. Фролов за ним, оглядываясь и посылая назад воздушные поцелуи…

В домике у тети Дуси кипела подготовка: на плите шкворчало и шипело, из кухоньки в комнату и обратно беспрерывно сновали то девушки, то сама тетя Дуся. Чисто вымытый стол уставили мисками с квашеной капустой, отварной картошкой, селедкой, воблой, ломтиками сала. В центре горделиво возвышалась бутыль с мутной жидкостью.

Мужчина, он что? — поучала хлопотливая, принарядившаяся в яркое шелковое платье тетя Дуся. — Он всегда есть хочет. А если он молодой да еще солдат к тому же, тут ему только подавай, все умнет!

То одна, то другая подбегали к окошку, вглядываясь в улицу и прижимая ладошки к раскаленным щекам.

— А ну вас! — притворно сердилась тетя Дуся. — Совсем обеспамятели! Кыш от плиты, идите переодевайтесь, а то кавалеры вас, замарашек, бросят и найдут которые собой почище!

— Наташа! Идут! — вдруг взвизгнула Тося.

— Где? — Наташа и тетя Дуся кинулись к окошку: и впрямь в дворик входили начищенные, наутюженные, в блестящих сапогах, сверкая пуговицами и пряжками, два молодых бойца, суровые и торжественные.

— Ой!.. — Наташа медленно осела на лавку.

— Тетя Дуся, задержи их, — толкнула Тося хозяйку к выходу. Она живо распахнула Наташе ворот, побежала к ведру, набрала полон рот воды и брызнула на подругу.

— Ах ты моя милая, да как же ты любишь его, да как же ты натерпелась, — целовала она ее и голубила. — Ну что, отошла? Тогда давай быстрее переодеваться, чтобы все увидали, какая у нас красавица живет, какая королева живет…

Григорий и Володя встали, когда на крылечке показались нарядные девушки: оживленная и одновременно застенчивая Тося и Наташа, высокая, поначалу сдержанная. Однако сразу же завязался разговор, быстрый и бестолковый, но в нем ли суть? Едва Григорий взял Наташу за руку, едва глянул в ее глаза — что в мире родней их? — он уже ничего толком не замечал: где они сидели, что пили, как превзошел себя, блистая остроумием, Володька, на которого Тося бросала нескрываемо-восхищенные взгляды… Главное, он видел Наташу, слушал ее голос.

Пришел Александр Иванович, за ним появилась разряженная, надушенная санитарка Аня, пришли еще какие-то мужчины и женщины, было шумно и весело, но все это как-то незаметно промелькнуло, хотя он всем отвечал, даже поднимал тосты, даже пел со всеми, и вот наступило долгожданное: вечер, и они с Наташей вдвоем во дворике на лавочке. Правда, рядом шепчутся и хихикают Володя с Тосей, но Григорий с Наташей вдвоем. Ее голова у него на плече, ее волосы рядом, ее губы рядом, вся она рядом. От счастья ему стало казаться, что все это выдумано, потому что в жизни так хорошо не может быть, жизнь — это бои, рубка, перекошенные в предсмертной злобе лица врагов, ночевки на мерзлой земле. Это вечная бессонница и всегдашняя необходимость вскочить на коня и мчаться куда-то…

— Ты помнил обо мне? — шепотом спросила Наташа.

— Ты всегда, везде, всюду была со мной.

— Но так лучше? — Она лукаво прижалась к нему и вдруг с легким стоном оторвалась от него:

— Погоди! А то я все забуду, что должна сказать. Я от счастья теряю разум.

— Потом, потом будешь говорить…

— Потом может быть поздно!..

И она рассказала, что в городе остался чрезвычайно опасный белогвардеец. Цель его — несомненно какая-то крупная диверсия. Надо незамедлительно принять меры.

— Откуда ты об этом знаешь? И вообще, как ты жила все это бесконечное время?

— Милый, я все тебе расскажу. Но сейчас надо действовать. Ты сможешь кого-нибудь привести из начальства?.. Мне часто разгуливать по городу не следует, Безбородько или его люди могут увидеть меня…

Так впервые услыхал Гриша эту фамилию.

— Безбородько?

— Да, начальник контрразведки. Ведь я жила у него в доме.

— У него в доме?!

— Да, под видом племянницы. Но все это после, милый мой, после… Кому я должна все рассказать?

Гриша задумался:

— Знаешь, начальник особого отдела Южной группы армий Валентинов, по-моему, очень толковый чекист. Он уже в Уфе, я видел. Мы придем с ним к тебе завтра. Хорошо?

— С утра?

— Я постараюсь.

— И мы опять встретимся?

— Обязательно.

— И никогда не расстанемся?

— Нам обещали отдых недели на две или на три.

— Нет, мы вообще не расстанемся. Знаешь, что я решила? Я поступлю к вам медсестрой.

— К нам?!

— Да. Я буду совсем рядом с тобой, и мы сможем видеться. А если тебя в бою ранят, я буду ухаживать за тобой и спасу тебя.

— Родная моя! Лучше уж не надо, — шутливо возразил он. — Ни раны, ни, стало быть, спасения!

— Гриша, а может, ты просто не хочешь, чтобы я была в вашей дивизии? — странным ровным голосом спросила она.

— Не хочу? — недоуменно повторил он. — Не понимаю. Одного я хочу: чтоб ты осталась жива.

— Родной ты мой, прости, — шепнула она. — Я ведь… Я подумала, а вдруг ты кого-нибудь без меня… Там… Ну, не буду об этом. Я ведь изменилась, Гриша. Я уже не робкая девочка. Если я что-нибудь решила, я добиваюсь своего. И теперь я обязательно буду, буду у вас в дивизии, все равно кем: санитаркой, артисткой, библиотекарем, переводчицей, пулеметчицей. И запомни: я не могу больше без тебя…

И часы полетели один за другим: медленно, как бы перед собой, разворачивала она панораму своей жизни, начиная с отъезда из Петрограда и до самого бегства под прикрытием Игоря из штабного поезда. Она не решилась лишь на одно: не могла она рассказать в эти чистые, счастливые часы о вынужденной своей близости с Безбородько. (Всю целиком историю ее трудной и героической жизни Гриша узнал лишь четверть века спустя, когда его, раненого офицера, случайно встретила в оренбургском госпитале Тося и передала ему Наташины стенографические записи. Торопливой скорописью, сидя весь день девятого июня взаперти у тети Дуси, Наташа заносила в тетрадку под близкий грохот орудий бесстрашно и правдиво, как на последней исповеди, все события, последовавшие после ее отъезда из Петрограда. «А может быть я встречу Гришу?» — на этом вопросе обрывался ее дневник…)

Наташа говорила тихо, не раз слезы сдавливали ей горло, Гриша целовал ее глаза, щеки, она немного успокаивалась и, горячо ответив ему, продолжала говорить:

— Меня ведь тут знали. Правда, в форме, в кителе, коса короной, но все равно надо бы мне дома сидеть, — вдруг увидят, узнают! Но не могла, не могла я остаться: а если я встречу моего милого, ненаглядного, любимого?

И я надела что поплоше, повязалась платочком пониже, до бровей, и пошли мы с Тосей сторонкой, Гришенька, и вдруг ты едешь! Я гляжу и думаю: с ума я сошла, снится мне все это. Господи, неужели не приснилось?! И ты хочешь, чтоб мы теперь расстались? Да никогда, и не говори ничего такого!

— Товарищ командир, — услыхал Григорий подчеркнуто вежливый голос Володи, — что передать Ратмиру? Дело, простите, к полуночи…

— Скоро пойдем, успеем. — Наташа припала к его плечу. Он повернулся к ней: — До завтра, свет мой ненаглядный. Утром я буду у тебя. А потом мы поженимся. А потом никогда не расстанемся. Спи спокойно. Оружие у тебя есть?

— Есть. Браунинг.

— До завтра!..

Утром Григорий привел с собой в домик тети Дуси Валентинова. Рослый блондин в темной кожаной куртке, начальник особого отдела, прежде чем войти, спокойно осмотрел, стоя на ступеньках, окрестности, вход, окна, оглядел чердачное окно и только затем толкнул дверь.

Наташа встала ему на встречу.

— Ну, здравствуй! — Он улыбнулся. — Вот ты какая! Я-то думаю, почему Далматов так горячится. Понятно. Григорий, ты посиди там на лавочке под окном, чтоб лишний кто сюда не пришел, а мы с Натальей Николаевной потолкуем часок-другой.

«Толковали» они действительно больше двух часов. За это время во дворе появился Володя, а потом — по счастливой случайности — и Тося.

— Далматов, Фролов! Зайдите-ка, — позвал из окна Валентинов.

— Я скоро, — мигнул Володя Тосе.

Наташа стояла у стены, Валентинов разгуливал по комнате.

— Значит, так, дорогие товарищи: выходить Наташе дальше двора нельзя. Видеть ее никто из посторонних не должен. Охрану ее поручаю вам — будете дежурить попеременно в передней комнате. Возможно, мы перевезем ее в другое место, но пока пусть будет тут. Еще раз повторяю: видеть Наталью Николаевну должно как можно меньше народу. Я очень озабочен тем, Наташа, что ты вчера долго была на улице и что ваша встреча с Григорием, по твоим же словам, привлекла много зевак. Прямо скажу тебе, по-товарищески: это была глупая, недопустимая небрежность, за которую тебя надо бы крепко, самым суровым образом наказать.

— Товарищ Валентинов… — взволнованно начала Наташа.

— Ты думаешь, я не понимаю, как трудно тебе было сидеть взаперти, когда входили наши войска? Все понимаю! Но ты-то сама пойми: если Безбородько донесут, что видели тебя да еще в обнимку с красным бойцом, он вмиг изменит явку, а тогда… А тогда, представляешь, что может быть?

— Представляю, — тихо ответила Наташа. — Но мы бы не встретились с Гришей… — растерянно добавила она.

— А Гришу ты нашла бы позже, мы б тебе помогли: все бы списки подняли, в Москву бы написали. Эх, Наташа, в нашей с тобой работе сердце должно быть горячим, но голова — холодной… Ну, не расстраивайся: и на старуху бывает проруха, а ты пока не так уж стара, — он улыбнулся. — Главное, дело ты сделала громадное. Но теперь нам придется, видимо, поторопиться с операцией. А вам, товарищи бойцы, задача ясна?

— Так точно! — быстро ответил Володя. — Другим глазеть на нее не давать, самим — сколько хочешь!

— Вот именно, — рассмеялся Валентинов. — Только гляделки не проглядите. Насчет Говорова не беспокойтесь, я ему все скажу. Ну, до скорой встречи! — Качнув в дверях громадными плечами, он быстро ушел: предстояло наладить усиленную охрану штаба и подготовить операцию против Безбородько и его группы. Времени оставалось мало: 25-я дивизия ждала приезда Фрунзе, а Валентинов прекрасно понимал, против кого, в первую очередь, будет направлен удар.

— Товарищ командир, разрешите мне скромненько занять вторую очередь по охране товарища Турчиной-Далматовой? — подмигнул Фролов, становясь навытяжку.

— Володька! — укоризненно крикнула Наташа.

— Виноват: товарища Далматовой-Турчиной, — поправился Фролов, исчезая.

— Привет товарищу Фроловой, — кинула вдогонку Наташа.

— Так точно! — донеслось из сеней.

— Товарищ Далматова… — задумчиво прошептала Наташа. — Гришенька, а что мы будем делать после воины?

— Мы? Любить друг друга.

— Не шути этим. Сглазишь.

— Суеверная ты моя…

— Я больше не вынесу разлуки.

— После войны, — задумался он. — Ты знаешь, мне сам Фрунзе предложил идти в военную академию. Наверно, пойду.

— Сам Фрунзе? Расскажешь? А Технологический?

— Для того и в военную, чтобы другие могли учиться в Технологическом.

— И я должна буду всю жизнь ездить за своим командиром?!

— Попробуй только не поехать!..

Они говорили и говорили, целовались, дурачились, снова говорили, она затеяла обед («Вот увидишь, какая я дурная хозяйка, сразу расхочешь жениться»), он помогал ей, они смеялись, снова целовались, картошка подгорела, чайник, злобно дребезжа, залил плиту («Да, больше чем троих детей тебе доверять опасно»), но ничто не могло затмить солнечного неба, омрачить чувства этого бесконечного счастья.

Часов около семи вечера пришел Валентинов. Был он не один: с ним в комнату зашли Гулин и знакомый Григорию начальник особого отдела 25-ой Пухов.

— А ну, Гришуня, где твоя краля, по которой ты у нас сох-сох да и вовсе высох? — загудел Гулин. — Честь имею: Гулин, — представился он. — Эге, браток, не зря, выходит, ты усыхал до тоньшины Кощея бессмертного, как бы и мне вслед за тобой не начать худеть, зря что дома баба есть и дети ползают! Вот это девка! Молодцы, красные орлы с самого Питера. Что ты, что Володька — каких девчат заарканили, а? Ха-ха-ха!

Наташа с веселой улыбкой рассматривала богатыря. Ее далеко не маленькая рука потерялась в его ладонище.

— Наталья Николаевна, — официально произнес Валентинов, — я хочу говорить совершенно откровенно. Наблюдение за указанным вами домом показало, что туда прошли, стараясь не привлекать внимания, несколько человек. Среди них — некто, весьма похожий на Безбородько, как он вами описан. Неизвестно, надолго они собрались или завтра разойдутся и больше не встретятся. Но сегодня они уже не уйдут. Время ходьбы без пропуска кончилось. Вот почему обстановка вынуждает нас действовать быстро и решительно, чтобы не упустить этот злодейский клубок. Я понятно говорю?

— Да, — твердо ответила Наташа.

— Хорошо. Геройские разведчики товарища Гулина и отряд чекистов сегодня к десяти вечера, в темноте, со всех сторон обложат этот дом. Плохо, правда, что он стоит над оврагом, но мы перекроем все, что можно. Согласны ли вы лично принять участие в этой операции? Она очень опасна, и вы, как женщина, вправе от нее отказаться. Но ваше участие поможет сделать ее бескровной, поможет взять живым Безбородько. Я не тороплю вас с ответом, напротив, прошу хорошенько подумать.

Наташа знала Безбородько — опытного, хитрого, смелого, осторожного. Взять его живым совсем не простое дело, это значит идти на смертельный риск, — тем более что соучастников он умел подбирать надежных, активных, изворотливых. И идти на это, когда счастье только-только пришло к ней… Но как же она собиралась в чапаевскую дивизию — под пули и снаряды?

— Что я должна сделать?

— Когда дом будет охвачен, вы должны будете сказать пароль и добиться, чтобы Безбородько вышел к вам. А чтобы вам не было страшно, мы попросим Далматова и Фролова все время находиться рядом с вами. Товарищ Гулин уверяет, что это ребята храбрые, расторопные, проверенные.

— Отменные ребятки! — громыхнул Гулин. — Орлы!

— Да. Я согласна, — подняла глаза Наташа.

— Большое спасибо вам, Наталья Николаевна. — Валентинов взял ее за плечи. — Советская Россия может гордиться такой дочерью! Ну что ж, товарищи, будем готовиться… Отдыхайте, Наталья Николаевна. Охрана выставлена, так что товарищи Далматов и Фролов могут пока отбыть в распоряжение эскадрона для подготовки.

Все вышли, оставив Григория и Наташу вдвоем. Они без слов, крепко, до боли обнялись.

— Отдыхай! — порывисто бросил Григорий и бросился было к двери, но снова вернулся.

— Далматов! — пророкотал Гулин, и он опрометью выскочил из комнаты…

По небу быстро плыли тучи, и луна часто ныряла-выныривала из облака в облако. Город был темен и безлюден: с семи часов вечера до шести утра хождение по улицам запрещено! Лишь ветер озлобленно гонял пыль и мусор, хлопая забытыми ставнями, завывая в трубах и затихая, чтобы неожиданно наброситься на город с новым остервенением.

Красноармейцы и чекисты, подойдя во мраке, незаметно окружили со всех сторон окраинный дом над оврагом. Человек десять во главе с Валентиновым подползли к самому забору и приготовили оружие.

Наташа, Григорий и Владимир, дождавшись, когда луна спряталась, бесшумно пересекли палисадник и подошли к входной двери.

Девушка трижды с остановками дернула ручку звонка. Никто не торопился открывать. Напряженный опасностью слух уловил едва слышный шорох где-то наверху. Наташа позвонила еще раз. Шагов за дверью не было слышно, никто не шел, но чей-то тихий голос спросил:

— Кто?

— К дяде Алеше.

— А вы кто?

— Наташа.

— Наташа?

— Да.

— Подождите.

Прошло несколько минут. Зная, что из дома сейчас, очевидно, наблюдают за входом, Григорий и Володя заранее отступили в непроглядный мрак у куста рядом с дверью.

— Кого надо? — раздался вдруг сверху, из чернильно-темного проема чердака, приглушенный, измененный, но столь знакомый ей голос.

— Василий Петрович, это я, Наташа.

Безбородько раздумывал.

— Ты одна? — сухо и отрывисто спросил он.

— Нет, с Игорем. Он тяжело ранен, лежит здесь у куста. Помогите его поднять.

— Хорошо. Подожди. Сейчас впустят. — Он, видимо, что-то сказал, обернувшись назад.

Наташа отступила к кусту, а Валентинов, Гулин и еще несколько человек беззвучно стали по обе стороны двери.

Заскрипел засов, дверь приоткрылась. Прошелестело вежливое:

— Наташа, где вы? Заходите…

Больше человек ничего не смог сказать: рот его был зажат страшными руками Гулина, и в коридор мгновенно, не производя шума, проникла сразу вся передовая группа Валентинова. И в ту же секунду в просвете между бегущими облаками показалась луна.

Ее мертвенный яркий свет залил двор лишь на несколько мгновений.

— Лежит в кустах, говоришь?!

Внезапное прозрение, которое ранит страшней оружия, неожиданный крах заветной надежды, нечеловеческая ненависть, слепая жажда мести — все это прозвучало в хриплом возгласе Безбородько: в густой темени он разглядел рядом с Наташей контуры двух мужчин.

И хотя, казалось бы, для Безбородько было важней стрелять по военным, которых привела с собой Наташа, чем по безоружной девушке, Володя, который стоял рядом с нею, в необычайном озарении понял, что, ослепленный и уязвленный смертельной злобой, Безбородько может убить ее. И в кратчайшую долю мгновения, которая у него оставалась, он сделал единственное, что еще мог успеть: он заслонил собой Наташу.

Из слухового оконца ударил огнем оглушительный выстрел, и как срезанный упал на землю Володя. Еще не поняв, не осознав, не представив, что произошло, Григорий молниеносно выстрелил из нагана туда, где сверкнул огонь. С чердака раздался яростный вопль, и тотчас прогремел еще один выстрел. И без крика, прижимая руки к груди, медленно начала оседать Наташа.

Все еще не понимая всего случившегося, лишь боковым зрением отмечая, как склоняется и падает она, Григорий с холодной расчетливой точностью послал несколько пуль в непроглядную темень чердака — снова раздался озлобленный вопль от боли, раненый Безбородько со стуком выронил тяжелый маузер и метнулся прочь от слухового окна.

В доме засветились окна: группа Валентинова без шума, без стрельбы, врасплох захватила всех террористов Безбородько. Гулин выскочил из дома:

— Что палишь?

— Безбородько! Уйдет!

Гулин оглянулся, охнул и упал на колени: в освещенном квадрате недвижно лежали наискосок два тела:

— Володька! Наташа! Володька!.. Наташа… — Он припал ухом к ее груди. — Дышит! — Взревел и, отчаянно ругаясь, чуть не выломив плечом дверь, бросился с наганом в руках через три ступени наверх.

Григорий остался стоять, опустив руку с наганом. Он не мог, не желал, не хотел понять того, что случилось. И вдруг по сердцу остро ударила надежда: а если это не в самом деле, а просто так надо было притвориться? Вот сейчас Володька сядет и засмеется: что, дескать, орел-канарейка, испугался? И Наташа встанет, поправит волосы и улыбнется: «Гришуня, так и быть, стану я за тобой по гарнизонам ездить, но учиться все равно поступлю, только еще не знаю — на медицинский или филологический…»

Он осторожно присел на корточки и, боясь глянуть на Наташу, вытянувшуюся рядом на спине, приподнял тяжелую, словно налитую свинцом голову Володи. Глаза друга были полуоткрыты, но неподвижны, из уголка рта струилась тоненькая черная струйка. Григорий бережно положил его на траву и протянул руку к Наташе. Он тихонько, ласково провел пальцами по ее волосам, по неподвижному теплому лицу, по плечу, по груди. Под ладонью билось ее сердце! И сразу же рука ощутила вязкую жидкость, пропитавшую платье. Кровь, сколько крови…

— Наташенька, ты ранена? — прошептал он. — Куда он тебя, слышишь? Ты меня слышишь? Слышишь?! — закричал Григорий изо всех сил.

Он лихорадочно выпростал из-под ремня свою нижнюю рубаху, оторвал полосу и начал неумелыми пальцами перевязывать Наташину грудь прямо поверх платья.

Из дома выскочил Гулин:

— Ушел, гад! Ушел! Весь чердак в крови, а его нет, убрался через другое окошко и прямо в овраг. Ничего, далеко не уйдет, живо достанем! — И он помчался к бойцам, на ходу отдавая команды…

…Ушел Безбородько, не достали…

И в архивах Западной армии, захваченных позднее, нет в списках убитых или пропавших без вести фамилии начальника контрразведки полковника Безбородько. Скрылся, уполз, ушел смертельно опасный гад, человек без чести, без родины, без совести. Вполне возможно, что и сейчас он жив — и есть ли где счет тем преступлениям, которые сотворил этот озлобленный и расчетливый палач и убийца?..

А Григорий, перевязав Наташу, сидел между двумя неподвижными телами. Они лежали совсем рядом друг с другом: Володя — названый брат, Наташа — любовь, невеста, будущая жена.

Из дома начали выводить связанных диверсантов. И конвойные и пленные безмолвно остановились перед убитыми, перед Григорием, который не видел их и раскачивался, мотая головой.

Последним вышел Валентинов.

— Что стали? — бросил он тревожно и тут же все увидал. — Наташа?! Володя?!

— Ммм, ммм, ммм, — качался Григорий от брата к невесте.

Валентинов кинулся к ним.

— Санитаров! — отрывисто приказал он, осмотрев Наташу. Затем медленно сложил Володины руки, встал и обнажил низко склоненную голову.

«Да ты поплачь, поплачь, полегчает», — вспоминалось Григорию потом. Вспоминалось и то, как он проснулся ночью на нарах в казарме и по привычке прислушался к Володькину дыханию — и не сразу понял, почему рядом с ним пусто. И еще запомнились ему ожесточенные залпы эскадрона над Володиной могилой, но каким был Володя в гробу, он не вспоминал никогда, потому что Володя был совсем не тот сердитый мальчик маленького роста, что лежал укрытый красным кумачом. Огромный человек, без раздумья шагнувший вперед, чтобы своей жизнью заслонить от пули товарища, — только таким и мог сохраниться в его памяти Владимир Фролов, питерский доброволец, потомственный рабочий из-за Невской заставы, погибший восемнадцати лет от роду.