Басаврюк ХХ

2 (Таинственный полковник)

Я давно заметил довольно крепкого, но, в то же время, и изысканного мужчины, который несколько месяцев каждый вечер заходил в кафе. Он садился за столик недалеко от нашего общества, но ближе познакомиться с нами не пытался. То, что он наш, было видно сразу. И все же он отличался от нас, и скорее всего взглядом, который был направлен сквозь стены с гравюрами и терялся где-то в дебрях волынских лесов. Иногда он появлялся в других кафе, где собирались наши воины. Его замкнутость молчаливое поведение могли казаться подозрительными, но я даже не допускал мысли, что это агент ГПУ — слишком сильно прошлое обладало этой явно незаурядным человеком.

Как я уже сказал, случай помог нам познакомиться. В тот вечер все были чрезвычайно подавлены — известие о гибели атамана как сразу доказала, что каждый понимал, но надеялся, что ошибается, — возвращение тех времен невозможно. Мы все словно стали мудрыми и печальными старцами. Мы поняли, кто мы есть — почему-то спасены, постепенно рассеяны по миру, мы уже никогда не будем идти в конной атаке на бронепоезда, никогда не будем, отправив последний пушечный снаряд в наступающую кавалерию, хвататься за тесаки и погибать под копытами, не станем выходить с холоднояровских лесов отслеживать продотряды, мы не будем! И мы очень хорошо поняли, кем мы будем без Атамана!

В это время в кафе зашел какой-то подвыпивший господин, не замеченный нашими ветеранами, сдержанно обсуждали произошедшее в Париже. Вдруг мы услышали, как от стойки прозвучало:

— Ваше здоровье, господа! Кажется, вы остались главаря своей банды?

Если бы в кафе ворвалась вся Красная Армия во главе с Троцким, мы бы восприняли это гораздо спокойнее. Между тем господин, вызывающе выпучив глаза, смотрел на нас, подняв наполовину опустошённую рюмку с водкой. Кто это был — налакавшийся в конец белоэмигрант, некий бывший «титулярный советник», а в эмиграции коммивояжер, провокатор, агент ГПУ, а скорее и то и другое, уже не имело значения. Украинские ветераны начали медленно подниматься.

Первым у панка оказался сотник Кожух, всегда спокойный и насмешливый кубанец, студент Украинской Сельскохозяйственной Академии:

— За здоровье говоришь, собачий сын?

— А что, ребята, помянем отца? — Раздалось многозначительное вопрос чотаря Макаренко.

Из-за чьей-то спины я увидел, как лицо панка постепенно меняет цвет с свекловичного на пепельный. Учитывая многоязычную молчание, я понял: еще минута и господин разлетелся бы на такие мелкие части, не нашло бы все ГПУ и ВЧК вместе взятые.

— Давайте, господа, с этим проще будет, чем с Буденного!

Словно холодный дождь упал с потолка на наши головы. Спокойный, немного ироничный, но в то же время и бесконечно грустный голос нас отрезвил. Все оглянулись — незнакомец все так же сидел за столиком перед кружкой пива и смотрел на нас. Взгляд его был холоден и пронзительный, он проходил сквозь нас и, в то же время, притягивал, как только он мог дать ответ на все наши вопросы. Стало очень противно и за нашу бессильную ярость, и за нашу растерянность, больно за наше бессилие и наше одиночество. Мы вдруг увидели себя со стороны, — два десятка ветеранов Армии, бросила вызов всему враждебному миру, собираются мстить полумертвом от страха пьяницы.

Только Кожух, который все дела в своей жизни доводил до конца, осторожно развернул уже совершенно трезвого панка и мощным пинком придал такого ускорения, то уже через час мог отчитываться в Кремле о состоянии дел в Чехословацкой Республике.

Через час кафе уже была пуста. Хозяин, господин Длугош, вытирал кружки, с благодарностью поглядывая на незнакомца, который спас его заведение от опасного скандала. Я тоже начал собираться домой последним посетителями. Как всегда, мы были вдвоем — среди нашего объединения я довольно искренне подружился с сотником Кожухом.

Кожух происходил из кубанских казаков. Начал воевать с 1914 года, в царской армии дослужился до чина подъесаула и в 1917 году, возвращаясь с фронта, пристав в Киеве в отряд вольного казачества, с которым и прошел всеми путями Борьбы. (Нам всем казалось, что мы уже прошли до конца эти пути. Если бы мы знали, что главным путем нам еще предстоит!) Тогда сотник Кожух чуть ли не на всю Армию прославился своим упорством и удивительным умением находить выход из любых сногсшибательных обстоятельств. Как это водится, в рассказах о нем, уже трудно было отличить подлинные события от вымысла. Но то, что Кожух выворачивался из самых невероятных приключений, было неоспоримым. Он принадлежал к числу тех немногих, вернувшихся из Второго Зимнего похода.

В 1923 году Кожух, махнув рукой на бездействие Штаба, мелькнул с пятью такими же сорвиголовами на Большую Украину, и к нам только доходили отголоски его кровавого и запутанного пути. Его загоняли как волка лучшие чоновские отряды, а кубанский сотник все изворачивался, оставляя за собой сожженные сельсовета, убитых коммунистов и коммунаров. Через год, летом 1924 года, он вырвался к Збруча на загнанной лошади, в окровавленной рубашке. За ним неслись всадники в черных кожаных куртках. Под ливнем пуль Кожух, соскочив с коня, бросился в реку, переплыл на польский берег и, не оглядываясь на чекистов, пошел навстречу польскому разъезда, сжимая в руке маузер без патронов.

После этих приключений Кожух перебрался в Подебрад и превратился в прилежного студента Сельскохозяйственной Академии под руководством своего земляка профессора Щербины. Здесь мы с ним и познакомились у профессора, который также руководил моими студиями по украинской истории. Сотник чрезвычайно сильно интересовался историей, и я с удовольствием преподавал свои взгляды на прошлое.

С полтавчанином Донцом я познакомился во Замостьем. Нашу сотню бросили навстречу коннице Котовского, мы влетели на заболоченное после дождя поле и красные батареи начали бить погрязших казаков. Лошадь спас меня, встав на дыбы и приняв в себя полпуда картечи. Я не успел понять, что произошло, как чья-то могучая рука выдернула меня из-под убитого коня, и через мгновение я уже бежал за лошадью какого-то казака, держась за стремя. Так судьба свела меня с Донцом.

Мы с Кожухом расплатились с Длугошем и вышли на темную улицу — дальше путь кубанца направлялся на окраину города, где городские дома сливались с упорядоченными фермами. На одной из таких ферм и расположился хозяйственный студент-агроном, формально находясь рабочим у волшебной вдовы, чей муж погиб где-то в 1919 году, спасая Сибирь для Колчака. Поговаривали, что строгому сотнику было легче отбиться от всей конницы Котовского, чем от попыток своего законопослушного хозяйки закончить такой ​​наемный труд законным браком. Я снимал небольшую комнату недалеко от Академии.

Не успели мы попрощаться, как незнакомец вышел на улицу за нами.

— Простите, господа, вы не могли бы уделить мне немного вашего времени?

Сотник, немного недовольно сверкнул глазами, и мне пришлось продолжать разговор, невольно подхватив изысканный стиль незнакомца.

— Чем обязаны вниманием с вашей стороны, господин?..

— Полковник Дмитрий Гай, господа. Ваши имена я знаю, поэтому не будем задерживаться на деталях. Мне нужна ваша помощь, очень прошу прибыть в следующую субботу по этому адресу в восемнадцать часов.

Полковник протянул мне карточку, которую я удивленно сунул себе в карман.

Тогда уже в бой вступил сотник:

— А почему вы считаете, что нам нужно вам помогать, полковник, или кто вы там есть?

— Господа, мне показалось, что вы не из тех людей, которые отказались от борьбы. Мне также показалось, что вы можете выдержать даже это испытание, о котором я расскажу вам в предложенную встречу. Имею честь, — и полковник, кивнув головой, неспешно ушел от нас. Несколько секунд мы ошеломленно смотрели друг на друга.

— Ну и что это за герой-полковник? — Нарушил я первым молчание.

— Что-то все это напоминает американское синема.

— … Или романы о Карамболь или Пинкертона.

— Ну хорошо, друг, за неделю встретимся, — и Кожух, пожав мне руку, пошел по улице.

— Привет Марти! — И я тоже направился к своей студенческой хранилища. Через минуту услышал:

— Огей, Даниил, постой! — Сотник подошел ко мне. — Спичек у тебя нету?

— А откуда они у меня? А! Кстати, мы так и не посмотрели, что это за адрес. Знаешь, где это?

— Почему же нет, там Донец квартиру снимал в двадцать пятом.

— Ну да, пока не женился.

Но сотник не сделал замечания на мой намек, что уже свидетельствовало, что предложение загадочного полковника задела его настолько, что он даже не отреагировал на стандартный насмешек.