Башня. Новый Ковчег-3

Глава 16. Борис

Проигрывать Борис не любил. Умел держать удар, сохранять достоинство при самых унизительных раскладах, но вот любить — это нет. Да и есть разве такие, кто любит?

Борис понимал, что он проиграл. Снова проиграл и снова Савельеву. В их извечном противостоянии, которое длилось столько, сколько существовала их дружба. Борис и сам уже не помнил, когда и с чего оно началось, но началось, завертелось, с возрастом всё больше и больше набирая обороты, пока не приобрело такой размах, что оказалось, что им двоим стало тесно в Башне. А ведь вроде выкрутились, сумели преодолеть, и вот опять…

В душе против воли поднялась обида и злость на Савельева, и Литвинов, поставив свой стул в дальний угол комнаты, молча уселся там, предоставив Павлу самому вести разговор с этим Поляковым. Так тигр, потрёпанный в схватке, отползает подальше, всё ещё рыча и огрызаясь, понимая, что нужно пересидеть, отлежаться, залечить раны. Борису тоже нужно было прийти в себя, и он, сидя в своём углу, угрюмо и исподлобья наблюдал за Савельевым, который, казалось, каких-то полчаса назад разваливался по частям, оглушённый новостью про своего отца, и вдруг собрался, взял себя в руки и теперь говорил и действовал так, что ни у кого не оставалось ни капли сомнений, за кем здесь останется последнее слово.

Сегодняшний свой проигрыш Борис ощущал особенно остро. И дело было, конечно, не в том, что Савельев продавил кандидатуру Полякова, вынудив его, Бориса, довериться этому слизняку. Мальчишка, разумеется, тут не при чём. Всё куда как сложнее и глубже. Намного глубже…

Борис поморщился — вспомнил, как Павел одной, брошенной вскользь фразой, поставил фактически знак равенства между ним и этим безвольным юнцом. И это сравнение просто ударило Борису под дых. Потому что сам он никогда не думал об этом, да ему бы и в голову такое не пришло. Где он, Литвинов, умный, хитрый и властный мужик, пусть и вынужденный сейчас скрываться, и где этот бледный пацан, сжавшийся, напуганный, строчивший когда-то доносы на своих друзей. Кому вообще могло прийти в голову их сравнить? Но ведь пришло же. Пашке и пришло. И так это ловко у него получилось, что сейчас Борис сидел в самом дальнем углу, скрывая за мрачным упрямством своё поражение. Сидел и чётко понимал — а ведь прав этот чёртов идеалист Савельев. Прав. Не так уж они и отличаются с этим Поляковым друг от друга, если подумать. А если очень хорошо подумать, то вообще ничем не отличаются. Потому что оба они совершили в своё время одно и то же страшное преступление — предательство.

Сам Борис свой поступок как предательство никогда не рассматривал. Это была борьба за власть. Да, он использовал не очень честный приём. Запрещённый приём. Но запреты — они для слабаков, а слабаком Литвинов никогда не был. И поступок тот в глубине души в общем-то считал оправданным. Они оба дрались за главное место в Совете. Борис даже считал себя в чём-то честнее, ведь в отличие от Савельева, он красивыми лозунгами и высокими идеями не прикрывался, прямо давал понять, что ему нужно, но проиграл. Не дожал. Или Павел оказался сильнее, что ж в игре и не такое бывает. И Борис смирился, принял удар, с достоинством принял.

И вот сейчас до него наконец дошло.

Нет, не Пашкин идеализм и не Пашкина вера — тут Борис Савельева так до конца и не понимал, — другое до него дошло. Как обухом по голове ударило, вспышкой озарило осознание собственного предательства, и, если б Борис мог, он бы сам от себя отшатнулся.

Ничем он был не лучше этого Полякова, сливающего информацию на свою девушку и своих друзей. Потому что, как и этот парень, он попрал самое ценное — доверие.

Павел доверял Борису. Да, бывало всякое, но с тех пор, когда в далёком детстве веснушчатый и вихрастый Пашка Савельев со своей долговязой подружкой с чёрными серьёзными глазами подошёл к нему, маленькому и никому не нужному Борьке Литвинову, и предложил самое дорогое — свою дружбу (это сейчас Боря понимал, что самое дорогое, тогда же всё случилось очень естественно и просто, как бывает только в детстве), с тех самых пор именно доверие лежало в основе всего. И вот это доверие Борис и растоптал тогда, когда в пылу борьбы принял решение ударить Савельева по самому больному. Сыграть на его любви к дочери. Подло и вероломно. Это и было предательством, и как ты его не оправдывай, какими красивыми словами не прикрывай — суть не поменяется. Глаже и благородней предательство от этого выглядеть не будет.

И то, что Поляков совершал свои мелкие поступки из страха и слабости, а он — из холодного расчёта и жажды власти, всё это не делало Бориса лучше. Напротив, слабость и страх оправдать можно, а когда вот так, намеренно, всё взвесив и просчитав, поставить на одну чашу весов свои амбиции, а на другую боль друга, тут и оправданий никаких нет и быть не может.

«Борька, вот скажи, чего тебе, гаду, не хватало?» — всплыл в памяти голос Пашки. И он опять увидел перед собой напряжённое и усталое лицо друга, представил свою камеру, узкую и полутёмную — три шага в ширину, семь в длину, серые шершавые стены, почувствовал стойкий запах биотуалета, вонь, к которой невозможно было привыкнуть.

Теперь Борис и сам не понимал, чего ему не хватало. Прав был Пашка. Он попросту заигрался. И предал… А потому ничем он не лучше этого мальчишки, а, скорее, и похуже будет, и нет у него никакого права его презирать — сам недалеко ушёл.

Такие мысли были совершенно новыми для Бориса. Все эти самокопания, рефлексии, муки совести — это не к нему. Савельев, да — тот вечно всё взваливал на себя, гнулся, хрипел, но тащил на своей спине неподъёмную ношу чужих грехов. А он, Борис — нет. За свои ошибки отвечал, за чужие — извините, не надо, своего добра навалом. Виноват — казните. А каяться да оправдываться — это лишнее. Неконструктивно. Но, оказывается, не всё можно и нужно оценивать с точки зрения полезности и выгоды. Есть что-то ещё. То самое, что всегда так раздражало и одновременно восхищало в Пашке, его лучшем друге. То, что позволяло тому в конечном итоге обыгрывать Бориса. Рушить его точные кристально выверенные логические построения. И Борису показалось, что ещё чуть-чуть, и он окончательно поймёт, что именно. Сформулирует для себя. Ещё чуть-чуть…

— Понимаешь, Саша, без тебя нам не обойтись, — Павел говорил ровно и спокойно. Не пугал, не требовал, не приказывал. Объяснял. — У тебя есть допуск к архивам, есть возможность там покопаться и найти нужную информацию. Без этого мы не поймём, кто стоит за всем этим. Ты понимаешь?

Поляков кивнул.

Когда мальчишка только вошёл в комнату, то выглядел напуганным, сжавшимся в комок. Остановился у двери, недоверчиво и затравленно глядя на них с Павлом. Но по мере того, как Павел объяснял суть дела, Сашка немного расправлял плечи, выпрямлялся и теперь вовсе не выглядел зверьком, угодившим в ловушку. Стоял и внимательно слушал.

Борис припомнил их очную ставку. Тогда он даже не смотрел на него — слишком много чести. Отметил про себя, что пацан усиленно выгораживает Кравца, привычно просчитал, зачем он это делает, понял расклад. Но по большому счёту всё это уже мало его интересовало — Кравец, Поляков, кто на кого будет работать и стучать. Борис понимал, что всё кончено, и жить ему остаётся — дни, максимум недели. Слишком мало, чтобы думать о каких-то там поляковых. Потому и не сразу узнал его, когда они носились по лестнице в ту страшную ночь и спасали Савельева. А сейчас Литвинов внимательно пригляделся и понял — что-то в нём изменилось, в этом мальчике. Нет, он всё так же трусоват, это видно. Но что-то неуловимое проступало в его глазах, позе…

— Боря, — Павел обернулся к нему. Он закончил предварительную подготовку и теперь перекидывал мяч Борису, подробный инструктаж должен был дать именно он, кому как не ему, не так давно возглавлявшему административный сектор, знать, как лучше добраться до интересующей их информации.

Борис поднялся со своего места, подошёл к сидящему Павлу, встал у него за спиной.

— Значит так, Саша, слушай меня внимательно. Если сделаешь, как я скажу — всё пройдёт без сучка и задоринки…

Саша посмотрел на Бориса с некоторой опаской, прикусил нижнюю губу. И поймав его взгляд, Борис понял, что возможно, со временем, он сможет перестать презирать его.

— Как думаешь, справится? — Павел подождал, пока за Поляковым закроется дверь, и повернулся к Борису.

— Справится, если не дурак. А дураком он не выглядит, — буркнул Борис и всё-таки не удержался, из какого-то упрямства добавил. — Хоть и слизняк.

— Не начинай, — поморщился Савельев.

— Да чего теперь-то. Всё уже, ставки сделаны. Назад пути нет.

Борис ворчал по инерции. Он прекрасно знал — чтобы выигрывать, надо уметь рисковать. И сейчас они рискнули.

— Хорошо, что ты это понимаешь, — Савельев встал, подошёл к столу, взял копии дневника, задумчиво повертел в руках, отложил. — Теперь у меня осталась одна головная боль. По крайней мере, пока мы не узнаем что-то про этого Барташова.

Борису не надо было объяснять, что за головную боль имел в виду Павел. Про эту чёртову АЭС они говорили постоянно, ему иногда казалось, что он уже настолько вник в тему, что может сам при желании запустить реактор.

— Не пори горячку, Паша. Мы ещё не знаем, урезали финансирование всем секторам или только по Мельникову вдарили. Вот Анна придёт, тогда и будем головы ломать. Я думаю, она сможет узнать через Олега. И потом, тот, кто устроил тебе весёлую ночку на Северной станции, наверняка знал про АЭС, раз уж там Полынин был замешан. А стало быть, не самоубийца же он, чтобы лишать Руфимова денег, ведь если что пойдёт не так — тут уж не до борьбы за место главы Совета — все подохнем, как котята в ведре.

— А если не знал? Если Полынин ничего ему не сказал?

— Я думаю, знал, — уверенности у Бориса не было, но и паниковать раньше времени он не хотел. — А если нет… Ну давай, Паш, представим на минутку, что наш таинственный враг про АЭС ни сном, ни духом. И финансирование урезал всем, в том числе и Руфимову. Что в такой ситуации будет делать Марат?

— А у него много вариантов? Марату придётся всё выложить на Совете. Тут уже не до игр и не до протоколов. Тут речь идёт о существовании всей Башни. Марат это понимает не хуже меня.

— Тогда чего конкретно ты боишься? Что Марат не сумеет объяснить?

— Боря, помнишь тот день, когда у нас в первый раз зашёл разговор про АЭС?

Борис кивнул.

— И я тебе объяснял про порядок действия протокола. Мне, конечно, тогда было хреново, но…

Речь Павла была прервана стуком в дверь. Борис хмыкнул. Стук был нарочито громким, демонстративным. После того забавного случая, когда их незадачливый медбрат Кирилл Шорохов вломился к Павлу с Анной в самый неподходящий момент (Борис бы дорого дал, чтобы воочию посмотреть на эту сцену), парень стучался именно так — громко, отчётливо, медленно.

— Входи, — Павел недовольно прервал свои объяснения.

Вошедший Шорохов тоже выглядел недовольным.

— Я перевязку пришёл сделать. Здрасьте, — он зашёл в комнату и нерешительно остановился, глядя на них исподлобья.

— Ну, делай, раз пришёл, — Павел встал и начал снимать рубашку. — Давай отложим, потом поговорим, — бросил он Борису.

— Э, нет, так не пойдёт, — хмыкнул Литвинов. — Не понимаю, почему мы должны откладывать. Кирилл и так знает больше, чем положено. И к тому же, людям надо доверять, так, кажется?

Павел кисло обвел их взглядом.

— Ну, как хочешь. Мне, в общем-то, всё равно, — он сел, подставляя Кириллу свою повязку. Тот приблизился, разложил на столе бинты и лекарства, которые принёс с собой, и принялся за дело, усиленно делая вид, что ему на них обоих плевать.

— Ну раз так, то продолжай. Кирилл всё равно ничего в этом не смыслит, да ведь, Кирилл? — Борис не смог удержаться от улыбки — забавный всё-таки парень, этот Шорохов, ну как отказать себе в удовольствии подёргать его.

— Больно надо, — хмуро ответил Кир, продолжая споро снимать старую повязку. — Слушать тут вас…

— В общем, я тебе говорил, что запуск АЭС приходится на этап Т0. Это условная отметка уровня воды, при котором волновая станция по-прежнему продолжает функционировать в том же режиме, что и раньше. Критической же является отметка Т1.

— Я помню, это после которой вы с Руфимовым будете сбрасывать нагрузку.

— Постепенно. Да. А вот теперь следи за руками, Боря. Запустить АЭС — это тебе не рубильник передёрнуть. Там на самом деле множество важных этапов: испытание и опробование оборудования, проверка системы герметичного ограждения, гидравлические испытания, горячая обкатка реакторной установки, это я тебе даже не всё перечислил, что нужно сделать до физического запуска и сделать это необходимо, как минимум, вот в этот временной промежуток между отметками Т0 и Т1. Наши предки, когда всё рассчитывали, заложили запас, но они не могли знать точно, насколько быстро будет опускаться уровень воды.

— А он опускается быстро?

— Быстрее, чем нам бы хотелось… Да, аккуратнее, чёрт тебя…

— Извините, — буркнул Кир.

— А вот тут, Боря, я тебе скажу, почему я тогда на уговоры Ледовского поддался и против тебя встал. Алексей Игнатьевич был чертовски умным мужиком, пожалуй, умнее всех нас в Башне. Мы с тобой, Боря, против него дети. Генерал мыслил на несколько шагов вперёд и понимал, что в критической ситуации власть должна быть сосредоточена в одних руках. Только так можно обеспечить эффективное и быстрое принятие решений.

— Я тебе тоже самое говорил, — не удержался Борис.

— Говорил, — согласился Павел. — Но ты, Боря — управленец, хороший, даже лучший из всех, но в этом деле я бы на тебя не поставил. Мы почти сто лет живём в условиях перманентной катастрофы. Даже если кому-то кажется, что это не так. Башня ветшает, оборудование приходит в негодность, наши запасы подходят к концу, и когда в такой ситуации люди вместо того, чтобы объединяться, начинают друг друга подсиживать и интриги строить, то… — Павел непроизвольно взмахнул рукой, и Кирилл дёрнулся, выронив из рук ножницы, которыми отрезал бинт. Ножницы с шумом упали на голый бетонный пол, отзываясь звонким эхом. Павел негромко выругался. — Да что ж ты, мать твою, косорукий какой.

Шорохов покраснел, быстро нагнулся, подбирая ножницы.

— Твой посыл понятен, — Борис скривился. — Можешь не продолжать.

— Да ну отчего ж, я продолжу. Если б на моём месте сидел ты, и я б пришёл к тебе вот с этой информацией, стал бы ты меня слушать, что всё нужно сделать быстро, не вынося на обсуждение Совета?

— Не знаю, — честно признался Борис. — Ситуация нестандартная. А я не инженер.

— Вынес бы на обсуждение, — уверенно подытожил Павел. — А дальше я тебе скажу, что бы было. Возможно, я, Руфимов и Величко переорали бы всех остальных, напирая на сжатые сроки и на жизненную необходимость. А может и нет. Но в любом случае время бы затянули. А если физический пуск АЭС мы не проведём до той самой критической отметки, или хотя бы не начнём его, то АЭС мы не запустим. Вот в чём самая главная проблема. У нас мало времени. А Совет наш… ты сам знаешь, там простейшие-то решения и то со скрипом принимаются. Если бы четырнадцать лет назад, нет, даже раньше, Совет не скрипел, как старая колода, возможно, и мне бы не потребовалось принимать тот чёртов Закон, за который меня до сих пор все полощут.

В голосе Павла отчетливо зазвучала боль — по Лизе, по сыну. Борис это знал и потому, хоть Савельев и сказал только что достаточно обидные для него вещи, да что там — прошёлся резко и жёстко, размазал, как тогда в той одиночной камере башкой в стену впечатал, — Борис не обиделся. Понял. И промолчал.

— Ну как вы тут? — дверь открылась, и на пороге показалась Анна. Очень вовремя, прерывая их тяжелый разговор.

— Заждались тебя уже, Ань, — Борис нацепил на лицо насмешливую улыбку. — Вон некоторые места себе не находили.

Он не договорил, да и стоило ли? Его все равно никто не слышал — Анна и Павел смотрели друг на друга и вели свой, непонятный Борису диалог. Неспешный, безмолвный, одними глазами и улыбками, которые синхронно вспыхнули на лицах обоих.

Анна первой отвела взгляд, заметила Кирилла.

— Ты скоро? — строго осведомилась она, пытаясь придать голосу начальственные нотки, вот только глаза выдавали её с головой.

Борис снова в который раз подумал, какие же они были дураки оба и как счастливы теперь — так счастливы, что это просто даже уже неприлично. Вроде и пары слов друг другу не сказали, а всё равно чувствуешь себя лишним, словно подглядываешь. Надо выяснить про чёртово финансирование и оставить их уже вдвоём, и Кирилла поторопить, что ли. А то как бы не захлебнуться тут от зависти.

— Пять минут, Анна Константиновна, уже заканчиваю, — отрапортовал Шорохов.

— Потом зайди к Иосифу Давыдовичу, он сегодня неважно себя чувствует. Понял?

Кир кивнул.

— Ань, не томи, — влез Борис. — Ты говорила с Олегом?

— С Олегом? — Анна нехотя оторвалась от Павла и повернулась к Борису. — С Олегом? Ах да, говорила, конечно. Ещё днём.

— И чего ты молчала?

— Ну, столько всего, я не думала, что это для вас так срочно…

В голосе Анны послышались знакомые упрямые нотки. Это был, наверно, единственный момент, где они не сходились во мнениях. Анна упорно не желала вникать в их с Павлом разговоры. Говорила, что не хочет влезать в их игры, политические интриги, заговоры. Она была с ними, поддерживала, лечила, помогала, «подносила патроны», как она недавно выразилась, но не более.

— Ань, что сказал Мельников? — спросил Павел.

— Он сказал, что финансирование урезали всем. Кому-то больше, кому-то меньше. Больше всего прошлись по нашему сектору, по здравоохранению, но производственному и энергетическому тоже мало не показалось. Да и остальным тоже. Олег говорит, что все в панике, как раз сегодня вечером у них заседание очередное.

— Точно по энергетическому, Ань? Ты ничего не путаешь? — почти простонал Павел.

— Нет, не путаю. А что? Паш, ты чего побледнел? Кирилл, ну как ты повязку кладёшь, сколько тебя учить можно!

— Нормально я кладу, — обиженно отозвался Кир. — Всё, как надо.

— Ань, оставь его, я не поэтому, — Павел нашёл глазами Бориса. — Борь, или он чокнутый маньяк-самоубийца, или Полынин ему ничего не сказал, и он не знает про АЭС.

— Про какую АЭС? — удивилась Анна. — Вы вообще, о чём? Кто «он», и что за АЭС?

— Кто «он», мы не знаем. Пока не знаем. Тот, кто чуть меня не прикончил, и кто устроил весь этот беспредел с финансированием.

— А АЭС? — Анна склонила голову набок, не сводя глаз с Павла. — Это то, о чём я думаю? Атомная электростанция? Откуда тут атомная электростанция?

— Ань, я хотел тебе сказать, но ты же сама не хотела ничего знать, — Павел вымученно улыбнулся и отмахнулся от Кира, который пыхтел над его повязкой. — У нас в Башне есть АЭС. Она законсервирована пока. Это секретная информация. Сейчас падает уровень воды, обычная станция через несколько месяцев будет отключена. Марат Руфимов в настоящее время с бригадой техников и инженеров проводят подготовку к пуску. Но если у Марата забрали людей и оборудование… Чёрт! Чёрт!

Павел выругался, запустил пальцы в свою шевелюру, взъерошил волосы и повторил:

— Если Марату урезали финансирование, мы все в огромной…

— Подожди, Паша, мне кажется, или я чего-то не понимаю. Ты вот прямо сейчас мне хочешь сказать, что в Башне имеется атомная электростанция? Всегда была? И которую вы запускаете только сейчас? Я всё верно говорю?

Борис уловил в голосе Анны сталь. Он тревожно посмотрел на неё — она вся подобралась, улыбка и свет, озарявший её лицо, куда-то ушли, она помрачнела, губы сжались с тонкую ниточку.

— Ань, ты не понимаешь. Имеется секретный протокол. АЭС можно запустить только в случае…

— Нет, Паша, я как раз всё понимаю, — отчеканила Анна. — Чего тут не понять? Всё это время, пока мы выбивались из сил, экономили на всём, отправляли людей сотнями на смерть по твоему распрекрасному Закону, всё это чёртово время, оказывается, у нас был ещё один источник энергии, о котором ты, Паша, знал. И тем не менее…

Она резко замолчала, осеклась на полуслове, расправила плечи. И тут же, резко крутанувшись на каблуках, быстро направилась к двери.

— Аня, выслушай меня, пожалуйста, Ань…

Павел вскочил, чуть не сбив Кира, который едва успел отскочить в сторону. Бросился за Анной и так и замер у закрывшейся перед его носом дверью. Потом медленно обернулся и, увидев Кирилла, который таращился на всё происходящее с явным недоумением, тут же набросился на парня:

— А ты тут чего колупаешься? Закончил?

— Да.

— Ну и проваливай отсюда, пока я…

Кир не стал ждать, пока Павел разъяснит ему, что он сделает, если что, и поспешил убраться, наспех похватав использованные бинты и флаконы с лекарствами.

— Ну парень-то тут причем, Паш, чего ты на него кидаешься? — проговорил Борис, с сочувствием глядя на друга.

— А чего он вечно под ногами? — рявкнул Павел, потом как-то весь сдулся, безнадёжно махнул рукой. — А-а-а-а… чёрт. Борь, ну ты-то понимаешь? Вот и что теперь? Как дальше?

Он беспомощно взглянул на друга. И опустился на стул, глядя перед собой отчаянным тоскливым взглядом.

— Паш, да погоди ты, — попытался его утешить Борис, хотя, какие тут могли быть утешения. — Дай ей время. Она поймёт…

— Нет, Боря. Она этого никогда не поймёт. Я ещё удивлён был, что она тот Закон мне простила. И Лизу… чёрт! Почему так? А?

Борис не знал, почему так. И Пашкин вопрос так и остался без ответа.